«Дэвид Линч: Жизнь в искусстве»: Тьма с водой
Кадр из фильма «Дэвид Линч: Жизнь в искусстве»
История, которую Линч рассказывает о себе, проста как мычание, и настолько же лишена драматизма. Он вырос в полной любящей семье, родители его не понимали, но поддерживали, даже когда он решил, что не любит учиться, а любит рисовать, пить кофе и курить в одиночестве. Он стал художником, затем мультипликатором и режиссером странных коротких фильмов, а потом получил грант на первый большой фильм. Все это время ему помогали жена, друзья, старшие покровители, вроде живописца Бушнелла Килера — всем бы такой путь становления.
Почти весь фильм мы видим Линча в мастерской: он красит, рисует, вырезает, строгает, отливает, с некоторым даже ожесточением, как старик, привыкший к работе. Рядом суетится, играет и помогает его маленькая дочка по имени Лула Богиня, которой посвящен фильм. Порой Линч садится отдохнуть на террасе под сенью голливудских пальм. Он непрерывно курит, иногда ежится, словно от несуществующего калифорнийского морозца, почти никогда не улыбается. Легко убедиться в том, что подозреваешь, смотря его фильмы: источником липкой неартикулируемой тревоги, что скрывается за кадром, является он сам. Когда-то мир перестал быть для него безопасным или хотя бы понятным местом, и ужас этого осознания Линч и пронес через свою жизнь и искусство. Этому, а не обстоятельствам творческого становления, посвящены его воспоминания о юности.
Идиллия Линча — в детстве и молодости, отлично запечатленных на пленку: игры с друзьями, скаутские галстуки, зеленые газоны — все залито солнечным светом. Затем съемки с первой женой, первая дочь, улыбка молодого отца. Но этих кадров хватает от силы на половину хронометража, остальное перекрывают картинами Линча. Что это за картины, все знают: аскетичные, жутковатые, написанные на сюрреалистические сюжеты, вызывающие нервный смех. Фильм сконструирован из хроники событий жизни и невысказанного, пугающего, что наполняет эту жизнь изнутри. Под конец светлые документальные кадры уравновешивают черно-белую шероховатую статику первых линчевских фильмов.
У самого режиссера есть разные версии того, когда зародилась его тревога. Может быть, из случая в раннем детстве: его с братом встретила на вечерней улице голая женщина, из рта которой шла кровь. Может, когда семья оставила родной дом и переехала в Вирджинию, а с приходом маленького Дэвида в новую школу разразился страшный ураган. Или когда он уходил по ночам из дома на пляж, чтобы выпить бутылочку в одиночестве. Так или иначе, рассказ о своей жизни Линч строит как рассказ о необъяснимом — нельзя сказать «о необъяснимых событиях», ведь иногда ничего не случается вовсе. Молодой художник Линч оказывается похож на художника из сэлинджеровского «Голубого периода де Домье-Смита», который однажды шел по улице счастливый, а за углом наткнулся на человека «без всяких признаков носа», в чем сразу же увидел глубокий смысл.
Линч со своим тревожным чувством — единое целое. Делает его таким незнание или безразличие насчет того, «хорошо» оно или «плохо». Он сперва называет старшие классы «адом», а затем ностальгирует о «прекрасных, темных фантазиях», одолевавших его, сетует на плохой социальный климат в Филадельфии, а затем говорит, как хорошо было там творить. Об одном только он говорит уверенно — нескольких счастливых годах своего детства в Айдахо, где целый мир умещался в двух кварталах и всегда светило солнце — в отличие от «вечной ночи» в Вирджинии его старших классов. Эта тоска по райскому саду детства понятна, как и внезапные признания Линча о нехватке родительского одобрения или о собственном счастье отцовства. Маленький патриархальный городок, где все друзья, семейная идиллия — если таков бестревожный мир Линча, то он и сам, надо сказать, похож на человека из мифологической старой Америки, со своей прической, костюмами и сигаретами. И его тревога отражает распад этого мифологического мира.
Конечно, Линч не говорит прямо об истоках своего мировоззрения, тем более, что в райский сад «вернуться невозможно и рассказать нельзя». Авторы же фильма ничего не говорят от себя, выстраивая видеоряд лишь согласно скупым рассказам героя. Иногда до наивности: Линч вспоминает, как впервые покурил дурь и засмотрелся за рулем на дорожную разметку — и камера услужливо показывает вид из сегодняшней машины героя и разметку на сегодняшней дороге. Откровений, намеков и авторских подмигиваний не будет: то ли Линч этого не позволил, то ли неоткуда на самом деле ждать откровений. Фильм начинается с воспоминаний Линча о том, как ребенком он любил сидеть у дома под деревом в яме с водой. А завершается — иллюстрированным стихотворением о том, как из тьмы родилось дерево, дом и человек с глазами, который вгляделся в эту тьму и увидел самого себя. Однажды Линч перенес эту тьму на холст, добавил несколько зеленых листьев и захотел, чтобы они задвигались — так родилось его кино. Объяснять что-то еще значило бы лгать, и, может быть, правильно, что фильм этого не делает.
