«Идите в задницу» — Кураторы и режиссеры о петербургском независимом кино
3 марта в Новой Голландии покажут подборку фестиваля «Внутри», собранную из работ петербуржцев. Алексей Артамонов и Даша Чернова поговорили с авторами и куратором программы о городском мифе, будущем сообществ и абсурде как языке.
3 марта в «Сообществе» в Новой Голландии начнется новый сезон киноклуба экспериментального кино с самиздатом «К!». Откроется он показом программы фестиваля «Внутри» под названием «Кус ин тохас — это флаг корабля: петербургская элегия». В беседе участвуют: куратора киноклуба Алексей Артамонов и Даша Чернова, куратор программы Саша Зубковский, режиссеры Влада Миловская и Артем Терентьев.
Алексей Артамонов: Саша, расскажи для начала о программе. Что за рамку ты для нее выбрал?
Фестиваль «Внутри»: «Мы учимся шизофрении и доверию»
Саша Зубковский: Фестиваль любительского и экспериментального кино «Внутри» начинался с региональных программ. Скоро это наскучило, потому что не давало возможности ставить фильмы в какой-то новый контекст, расширять зрительское восприятие. Мне было интересно собрать петербургскую программу, чтобы рассмотреть актуальные процессы, происходившие вокруг меня, но попробовать сделать это через фигуру поэта Алика Ривина — героя в той же мере окутанного мифами, что и сам Петербург. Он сумел пройти через 30-е годы, сохранив в своей поэзии чувство абсолютной внутренней свободы и независимости от внешних ужасающих обстоятельств. Название программы «кус ин тохас» значит «идите в задницу» и отражает общий эскапистский вектор всех фильмов: они помещают нас в абстрактные миры — скользя по поверхности, как сказала одна из зрительниц первого показа программы.
Реакционное искусство противоречит абсурду
Даша Чернова: Фигура Ривина располагает к мифологизации. Про него нет точных данных, только безумные легенды: жил-был поэт без пальцев и сдавал кошек на опыты. Свое представление о Ривине можно спроецировать на что угодно. Думаю, Саша выбрал его проводником в эту программу благодаря открытости Ривина для интерпретаций — каждый может придумать его для себя.
С.З.: Эскапистский жест в его поэзии соотносится с городской средой. Петербург — это город, который вымещает тебя на улицу и приговаривает к бродяжничеству. Ты оказываешься снаружи, и там начинаются поэзия или кино.
Собранные фильмы показывают разные возможности существования в городе и в стране в определенном контексте. Ривин часто обращается к откровенной эротике или скабрезным шуткам, точно такую же жесткость и прямолинейность я вижу в некоторых фильмах программы. Например, в фильме «Суперфлю» Дмитрия Лукьянова политика и эротика сталкиваются напрямую, а сериал Влады говорит о ней через иронию и грубую телесность. У зрителей сериал вызывал страх и хохот одновременно.
Влада Миловская: Сериал «Господин Писька» мы снимали в ковид. Это смесь интуитивного абсурда и того обстоятельства, что все разворачивается в одном пространстве, где проявляются разные сущности. Для меня кино — это коллективная практика. В случае нашего сериала — встретились две художницы с разными бэкграундами: у моей коллеги психиатрические клиники, живопись, Казахстан, у меня — актерский опыт и попытка создания горизонтального театра [«Вокруг да около» — примеч. ред.]. Еще я преподавала в СПбШНК, и основным направлением этой деятельности было ненасильственное взаимодействие с актерами и неактерами. Отчасти это удалось, многие режиссеры перестали бояться сниматься, использовать тела, перевоплощаться и перевоплощать.
С.З.: Серия Home Resort в гротескной форме обозначает все еще оставшуюся возможность крика о том, что нас беспокоит. Как ты думаешь, имеет ли право на существование этот интуитивно политический, абсурдистский язык сейчас или мы можем говорить о нем исключительно ретроспективно?
В.М.: Когда работаешь с преувеличением, ты высвобождаешь своих внутренних демонов и других сущностей, это происходит на чистом кайфе. Можно ли сейчас кайфовать, делая что-то связанное с политикой, но не берущее на себя ответственность за происходящее? Мне кажется, да. За последние два года у людей стало меньше сил на производство искусства. И часто оно становится реакционным. А реакционное искусство противоречит абсурду.
Политика всегда тупая и абсурдная, если смотреть на нее со стороны
А.А.: Я думаю, что ваша связь с абсурдизмом обусловлена в том числе и местом. Петербургский миф всегда был двойственным: рядом с высокой имперской культурой — маргинальный Петербург подворотен и декаданса. Если вспоминать обэриутов, сложно оставить за скобками чудовищный репрессивный контекст 1930-х годов. Их абсурдистские игровые практики за закрытыми дверьми были, безусловно, освобождающими для участников, но в то же время отсылали к жуткой изнанке официальных языка и культуры. Сериал Влады и другие работы программы сняты преимущественно до 2022 года, но этой подборкой заявлен вектор на возможные способы высказывания в ситуации блокировки политического языка, с одной стороны, и инфляции высказываний, сделанных на серьезных щах, с другой.
Д.Ч.: В последнее время любительских веб-сериалов становится больше. В программе есть еще один — «Всепрощение» Михаила Серова. Влада, расскажи про историю вашего сериала. Когда и почему вы решили его снимать? Где его можно было посмотреть, помимо показов фестиваля?
В.М.: У «Господина Письки» была страничка в соцсети, но в 2022-м вторая создательница сериала удалила этот аккаунт. Пожалуй, пришло время им снова поделиться. Подписчиков было не очень много, но он стал культовым в определенных кругах — мой друг даже сделал английские субтитры и показывал студентам в Америке. Название сериала ассоциативно политическое, навеянное надписью на заборе. Но мы не собирались делать серьезный сериал о том, что происходит сейчас в России. Такой формат позволяет сбросить высокомерие и ожидания от самих себя. Мы подумали, что на сериале можно натренироваться монтировать, снимать, существовать, играть. При этом в нем полная свобода. Все, что ты хочешь делать, ты можешь делать в контексте магического абсурдизма. С политикой мы заигрывали, потому что она всегда тупая и абсурдная, если смотреть на нее со стороны.
Нам надоело, что некое новое кино всегда чрезмерно серьезное, там нет работы с диалогами, оно не выходит за пределы реализма… Все повторяют то, что уже делал кто-то другой. Сериал стал альтернативной практикой такому подходу. И из него вырос фильм «Свет, который смотрит на меня, а я смотрю на север» — фильм-эссе, собранный из жизней трех девушек и снятый лоскутно-цыганскими методами на девять камер. Он почти не соприкасается с сериалом, но без опыта работы над ним мы бы не создали фильм.
Увидел жука, ползущего по песку. Показалось, что надо снять, как он ползет
А.А.: Артем, ты в своих фильмах тоже опираешься на импровизацию и работаешь с друзьями из ближайшего круга. Тебе свойственно переворачивать вертикальную ситуацию кинопроизводства, где есть режиссер-генерал и подчиненные актеры, ты сам оказываешься в кадре и перепоручаешь режиссерские функции другим — например, в «Петербурге». Кажется, тебе важно вывести на первый план сам процесс производства фильма и смыслов. Расскажи, как ты работаешь.
Артем Терентьев: Существуют традиции параллельного, экспериментального кино, киноавангарда, однако принадлежности ни к одной из них я не чувствую. По отношению к тому, что я делаю, мне нравится определение «любительское кино»: оно рождается на месте, где еще ничего нет. Там, где истории кино еще не существует, есть место для архаичного жеста — истока чувственной силы любительского кино. Это место сложно обнаружить и концептуализировать. Вненаходимость и ускользание от определения и есть мой способ создания фильмов.
А.А.: На твоем сайте есть такая фраза: «Режиссер может не рассказывать никакой истории, а лишь исследовать то, что позволяет миру обнаруживать себя». Эта формулировка, по-моему, отлично определяет твой подход в целом. В этом есть ставка на освобождение от проклятия фигуры большого автора, подчиняющего себе реальность, что соотносится и с ненасильственными практиками, о которых говорит Влада.
А.Т.: Я предпочитаю не запирать людей в мизансцене, не расставлять их по глубине резкости и так далее. Я снимаю то, что происходит, и там, где это происходит. Иногда это постановочное кино, но оно непридуманное. В этом плане режиссер привносит некую интуицию, создает ситуацию кино. Это уже не режиссер делает фильм, он создается случайными встречами, туманами, агентностью конкретной камеры.
Реальность более политически заряжена и более витальна, чем то, что мы можем о ней сказать
Уважение к реальности со всей ее непредсказуемостью позволяет фильму уйти из области устоявшихся смыслов в область темной архаичной материи с открытыми возможностями интерпретации, события, высказывания. Самое интересное, что может произойти в кино, это то, чего ты совсем не ждешь. Это невозможно придумать.
Например, «Шум прибоя» из программы я начал снимать без идеи и цели в перерыве между работой над «Петербургом» на пляже Балтийского моря, только что дочитав одноименную небольшую повесть Мисимы. Увидел жука, ползущего по песку. Показалось, что надо снять, как он ползет. Кадр за кадром я начал выстраивать чувственную материю, которую организовал в монтаже. На съемках это было просто потоком реальности, я фиксировал ее интуитивно.
А.А.: Зная Мисиму, хочется спросить, есть ли какой-то политический бэкграунд или аффект, стоящий за этим фильмом?
А.Т.: Для меня политическое в кино — это не прямое высказывание, никогда не лозунг и не схема. Мне нравится кино в котором есть неоднозначность, которое мерцает между политическим и неполитическим. Как в произведениях Мисимы — история о чувстве разворачивается в политическом измерении. Я думаю, реальность более политически заряжена и более витальна, чем то, что мы можем о ней сказать. Я не могу просить актера играть персонажа с определенным идеологический зарядом — человек это имеет или не имеет, фильм лишь может это проявить. И в этом гораздо больше политической правды.
Фильмы становятся способом сообщения и сигнализирования, что мы рядом
Д.Ч.: В нашем разговоре звучат несколько слов-лейтмотивов: поток, интуиция. Интуиция это, по-моему, инструмент для поиска, когда ориентиры потеряны. Обращение к ней, на мой взгляд, объединяет всех режиссеров программы или даже всего фестиваля. Интуицию невозможно отобрать.
С.З.: Хотел добавить, что сериал Влады подчеркивает петербургскую двойственность внешнего и внутреннего, фасадов и жизни за ними. В «Господине Письке» все происходит в частном пространстве, а в фильме «Свет, который смотрит на меня…» ты вырываешься во внешнее, в городской дрейф. Что героине приносит этот выход наружу, на свет из застенок петербургских квартир?
В.М.: Для меня ответ очевиден — он приносит смерть. Они все умирают. Я больше не могу вернуться в Петербург. Все закончилось художественной смертью нашего союза.
А.А.: За программой «Кус ин тохас» стоит целый ряд низовых кинематографических инициатив и сообществ — фестиваль «Внутри», коллектив «ЛУЧ», Фестиваль любительского кино, Фестиваль невидимого кино. Есть ряд близких к ним независимых киноклубов. Со стороны кажется, что в последние два года эти связи, в том числе межрегиональные, только усиливаются. Какой вы видите сейчас роль сообществ в формировании такого типа кино?
С.З.: Чаще всего, к сожалению, эти связи остается на уровне называния. Есть индивидуальные расщепленные практики и связи между людьми, которые укрепляются, потому что всем хочется быть ближе. Фильмы становятся способом сообщения и сигнализирования, что мы рядом, что связи все-таки есть. Но если говорить о настоящей коллективной работе — то она скорее остается на уровне слов. Фестиваль «Внутри», как мне видится, существует в постоянном кризисе и вынужден постоянно себя переизобретать. Чувствуется общая усталость и невозможность ничего планировать.
Судьба любого подобного независимого объединения — рано или поздно перевоплотиться во что-то качественно новое
Д.Ч.: Я чувствую, что кризисы — ядро многих сообществ. Некоторые из-за них распадаются или замирают, а какие-то продолжают выносить из этих кризисов что-то. Сложно сказать, как долго продлится это состояние постоянного стресса и проверки и без того ослабевающих связей. Но с кризисом отыскиваются и новые причины для того, чтобы быть вместе. Вам приходится еще сильнее работать, лучше слушать друга друга, искать способы, чтобы справляться.
А.Т.: Раньше у меня в Петербурге была возможность работать внутри сообщества единомышленников, сформировавшихся, в частности, вокруг группы «Что делать?» и Школы вовлеченного искусства. Коллективность была важным базовым свойством этого сообщества. Сейчас я оторван от Петербурга, и в Калининграде начал работать с теми, с кем когда-то рос. У меня есть друзья, бывшие одноклассники, ребята со двора, которые сейчас работают автомеханиками, моряками, вахтовиками. Теперь я делаю фильмы с ними.
А.А.: А в чем, по-вашему, причина распада этих сообществ?
Д.Ч.: Если говорить о самиздате «К!», то наше коммьюнити не распадается, но географический фактор очень усложняет возможность работать вместе. Дело не только в том, что мы живем в разных странах и городах, но и в том, по каким причинам мы живем так; кто, почему и когда уехал; кто и где остался. Люди, которые остались, неизбежно взаимодействуют друг с другом без людей, которые уехали, из-за этого происходит атомизация внутри сообщества.
С.З.: Судьба любого подобного независимого объединения — рано или поздно перевоплотиться во что-то качественно новое. Люди не могут долго вместе работать за идею. Если говорить о вещах, которые позволяют держаться на плаву, то в первую очередь это огромная необходимость общего социального поля, в котором можно находиться постоянно. В последнее время особенно видно, что показы, которые мы делаем, стали больше нести социальную функцию. Киносообщество связано не только с возможность посмотреть фильмы, оно стало одним из последних оплотов свободного и непринужденного взаимодействия.
Читайте также
-
Джульетта и жизнь — «Можно я не буду умирать?» Елены Ласкари
-
«Послание к человеку» — Что смотреть? Куда бежать?
-
Футурум-2024 на «Послании» — Опыты превращения в пыль
-
Денис Рузаев: «Неловко говорить, что в моей работе есть что-то сложное»
-
Дождь на станции Пупсянции — Пять мультфильмов «Окна в Европу»
-
Тост за бесконечность — «Филателия» Натальи Назаровой