Алина Рослякова

28 / 09 / 2022

Курт Геррон — Баллада об уникальном номере

В этом году исполнилось 125 лет с рождения Курта Геррона — актера, которого вы вряд ли помните, но точно видели в шедеврах Штернберга, Пабста, Дюпона. А еще — режиссера, чьи фильмы вряд ли вообще кто помнит: кроме одного, единственного, последнего, снятого в концлагере Терезиенштадт. XX век был кошмарно щедр на поучительные истории о «судьбе художника при терроре», «цене выживания», «величии унижения», актуальные и в этом столетии. Но и среди них, сколь бы невозможны и невыносимы они ни были, — судьба Курта Геррона остается единственной в своем роде. Алина Рослякова поможет вам уже никогда о ней не забыть.

Кружим на конях деревянных,
Несемся, да так, что не слезть.
Когда ж, одуревши, мы станем,
Увидим: мы там, где мы есть¹

Песня «Кружим на конях деревянных» написана в 1944 году в Терезиенштадте для концлагерного кабаре Курта Геррона «Карусель»

^{(Здесь и далее, если не указано иное, — перевод автора статьи.}

^{Автор благодарит Алексея Гусева за редактуру поэтических переводов)}

Уважаемый господин доктор Хан!
У нас небольшие изменения в графике съемок, и мы будем снимать стоматологический кабинет в Хоэнельбе, поскольку у нас там есть 5 свободных кресел. Я также хотел бы попросить вас организовать для съемок кварцевую лампу и несколько симпатичных (но только не белокурых!) детей. Их нужно привести в амбулаторию хирургического отделения, где мы можем снимать их в шезлонгах. Само собой разумеется, дети должны прийти незадолго до съемок. По симпатичной медсестре — каждому врачу, а также, само собой разумеется, и нижеподписавшемуся кинорежиссеру
Курту Геррону.
(Подпись)

Этот шутливый официальный запрос направлен 7 сентября 1944 года старосте блока BV/29 b доктору Францу Хану. Казармы Хоэнельбе — это центральная больница гетто Терезиенштадт. Режиссер Курт Геррон — заключенный № XXIV/4-247. Он снимает в гетто фильм. Еще пять дней, и съемки будут остановлены. Заказчики сочтут, что фильм закончен. Пленки уедут на монтаж в Чехию. Но режиссер об этом пока не знает.

Он очень занят.

Воплощает идею штурмбанфюрера СС Ханса Гюнтера, главы Центрального управления по урегулированию еврейского вопроса в Богемии и Моравии, и коменданта Терезиенштадта, оберштурмфюрера СС Карла Рама. Идея заключается в том, чтобы запечатлеть на пленке гетто как утопию. Нацистам понадобилась безупречная пропаганда и гениальное лжесвидетельство. За подписью еврея.

Терезиенштадт для этого идеальное место. Сборно-пересыльный лагерь, замаскированный под гетто, вылизан до блеска и приукрашен на славу. Мир вокруг повержен в хаос войны, но здесь, в старой чешской крепости, теперь цветет оазис культуры. Только что нацисты провели по городу экскурсию для Красного Креста. И получили отличные отзывы.

Один заключенный, доктор Лео Штраус, придумал песенку для местного кабаре «Карусель»:

Я знаю городочек.
Тот городок — отпад.
Названья не скажу вам —
Зовите Как-бы-град.

К концу лета 1944-го в Как-бы-граде 28 000 жителей. «Они живут там жизни, ведь как бы жизнь там есть». А когда работает камера, над Как-бы-градом вовсе не заходит солнце.

В фонтанах блестит вода. Коровы дают молоко. Сады цветут, грядки плодоносят. Воздух свеж и дышится легко. Всего вдоволь, каждому найдется дело по душе. Мужчины сражаются в шахматы. Женщины вяжут. Молодежь на свежем воздухе предается спортивным забавам. Детишки уплетают бутерброды. Малыши играют в детских садах. Больные набираются сил в белоснежных постелях. Интеллигенты постарше проводят вечера в опере и кабаре, юнцы — в театре юного зрителя. Ученые предаются наукам. Творцы творят. Трудяги трудятся. Каждому — свое.

По-нацистски это называется «Терезиенштадт. Документальный фильм из еврейского поселения». Но заключенные нашли для как-бы-фильма название получше: «Фюрер подарил евреям город».

Кому попало город
Ворота не открыл.
А только тем, кто избран
Из как-бы-расы был.

Гюнтеру и Раму нужно изображение, которое лучше слов убедит весь мир: нацисты открыли евреям ворота в рай.

Уже отснят фасад банка с вывеской: «Сберегательные программы, платежи и наличные вклады» (только для гетто-крон). Почтовое отделение, где люди забирали посылки по команде «мотор» (и отдавали их обратно по команде «снято»). Купания (так, чтобы эсэсовцы не попадали в кадр). Выступление старейшины гетто, социолога Пола Эпштейна, перед еврейским самоуправлением (без записи речи). Труд пожарных (тушивших специально разведенный огонь). Раздача еды (первым счастливчикам достались двойные порции пайка). Встреча голландского транспорта (откуда дядюшка Рам выносил еврейских детей на руках). Полив огорода. Отдых в кафе. Ясли, столовая, мастерские, прачечная. Театр. Симфонический оркестр. Кабаре.

Завтра настанет черед играть в больницу. По симпатичной медсестре — каждому врачу, несколько симпатичных чернявых детей и кварцевую лампу, пожалуйста.

Работа спорится, заказчики довольны.

21 августа режиссер так и написал заключенному Арнольду Райману, художнику-декоратору и одному из участников съемок:

Герр оберштурмфюрер Рам появился на съемках и, похоже, остался доволен…
…Могу засвидетельствовать, что наша работа дает достаточно материала для документального фильма мирового уровня.
С наилучшими пожеланиями,
ваш Курт Геррон.

Съемки будут остановлены 12 сентября 1944 года.

В октябре Арнольд Раймон будет убит. Он и еще шестнадцать тысяч как бы людей. С 28 сентября по 28 октября из Терезиенштадта отправятся 11 поездов в Освенцим.

Заключенный № XXIV/4-247 получит пропуск на последний.

Но он этого еще не знает. Он снимает фильм, потому что он режиссер. Курт Геррон. Эсэсовец проверяет настройки камеры. Раз. Два. Три. Мотор.

Солнца свет льется на Терезин.

За 47 лет до того в Берлине на свет появляется младенец.

Он рождается в доме 4 на Куксхафен-Штрассе, в излучине Шпрее. Его называют Куртом. Его фамилия — Гершон. Это значит «изгнанный». Когда с запада надвигаются морозы, зной, снег и ливни, сыны Гершона прикрывают сынов Израиля в пустыне Синайской.

Курт Гершон родился 11 мая 1897 года.

Халло, Даддельду!

Малиновый уксус и собачья падаль

31 августа 1928 года в новом театре на Шиффбауэрдамм премьера. Сцена голая и наглая как шлюха. На сцене виселица. В зале тишина. В Сохо ярмарка. В мире тьма.

Маленький оркестр дает увертюру. Стонут трубы, тревожатся саксофоны, рычит тромбон, пьяно сипит фисгармония. Украдкой отбивают поступь литавры. Нищие, воры и гулящие зазываются на сцену музыкой Курта Вайля.

Прожектор. Фигура. Голос. Воздух вибрирует. Из музыки рождаются слова. Вальяжный конферансье предупреждает:

Сейчас вы услышите
несколько песен
из оперы для нищих.
Поскольку эта опера должна быть такой великолепной,
о какой только мечтают нищие,
и поскольку она должна быть достаточно дешевой,
чтобы нищие могли за нее платить,
ее называют
Трехгрошовой оперой.

Он объявляет, что сейчас зрители услышат балладу Мэкки, известного как Мэкки Нож.

И сам же затягивает скрипучий ярмарочный мотивчик:

У акулы — зубы-клинья,
Все торчат, как напоказ,
А у Мэкки — нож, и только,
Да и тот укрыт от глаз…

[Здесь и далее все цитаты из «Трехгрошовой оперы» даны в переводе Юлия Кима, «Kanonensong» — в версии для кинофильма Г. В. Пабста (редакция перевода А. Гусева)]

В зале скрип кресел и немножко нервно. Зрителям заход не по вкусу. Их не пронимают даже заклинания Лотте Леньи, когда Пиратка Дженни, портовая шлюха, зазывает к причалу корабль, чтобы полетели головы обидчиков — оп-ля!.. Нет, колдовская луна над Сохо им до фонаря. В такой атмосфере проходит почти весь первый акт.

Ровно до тех пор, пока бандит Мэкки Нож и комиссар лондонской полиции Тигр Браун, старые сослуживцы, не запевают в память о былых денечках Пушечную песню.

Тигр, он же конферансье и ярмарочный певец, сам объявляет зонг.

Маленький Ножик начинает:
И Джон завербован, и Джимми взят,

Жирный Тигр подхватывает:
И Джорджи в сержантском званье.

Но армия не спросит: «Кто ты, солдат?» —
У армии есть заданье.

И вместе они маршируют:
От Гибралтара
До Пешавара
Подушки пушкой нам.

Тигр урчит:
Пусть нету хлеба

Ножик лязгает:
И ливень с неба,

Но коль попадется раса —
Нового окраса,

И вместе они добивают:
То из нее мы сделаем бифштекс тар-тар!

Пушка выстреливает. Публика в экстазе. Она топает, хлопает и визжит, пока Курт Геррон и Харальд Паульзен не исполняют Kanonensong на бис.

Театр на Шиффбауэрдамм открывается триумфом. «Опера нищих» Джона Гея в переводе Элизабет Гауптман в обработке Берта Брехта«, или просто «Трехгрошовая опера» Брехта, становится хитом. «Баллада Мэкки Ножа» и «Пушечная песня» — шлягерами, визитками Геррона и его проклятием.

1 мая 1933 года Гитлер подарит профсоюзам праздник. Незабываемую демонстрацию в Темпельхофе. На следующий день все профсоюзы будут разогнаны, а их активисты арестованы. На той демонстрации Харальд Паульзен, от Ассоциации актеров, будет гордо нести флаг со свастикой.

В августе 1944-го Курт Геррон будет блистать в «трехгрошовых операх» Терезиенштадта. На сцене «Карусели» ему придется вновь отжигать с Пушечной песней, но уже в одиночку. На камеру. И на радость театралам из СС.

Но сейчас, 31 августа 1928 года, они этого еще не знают.

Оглушенные триумфом, они дуэтом маршируют от Гибралтара до Пешавара на бис.

За десять лет до того, в 1918-м, позавчерашний гимназист возвращается с войны. Курту Гершону 21, и он уже доподлинно знает, как спится на подушках-пушках.

До войны он был тихим астеником, учился в гимназии и, как хороший еврейский мальчик, намеревался стать врачом. Когда он появился, его маме, Тони Гершон, урожденной Ризе, было 23, а папе Максу 28. Тони росла в Берлине в большущей семье, в окружении трех братьев и трех сестер, а Макс с родителями и сестрой переехал в Берлин из глубокой прусской провинции Кришт. Он стал состоятельным предпринимателем, а его жена, как положено, повела дом. Курт был их первым и единственным ребенком. Это то, что известно.

Когда век спустя Шарль Левински решится написать роман о Герроне в жанре мемуаров, он придумает своему герою и первое воспоминание. Это, конечно, будет деревянная лошадка. «Я сижу верхом на лошадке-качалке. Я маленький и до пола достаю, только если вытяну ноги. Я качаюсь и качаюсь». Мальчик требует, чтобы невольные зрители его скачек стояли только с одной стороны, и не дает разворачивать лошадку. Ведь у нее только один глаз. А образ должен быть полным. У Левински он сразу родится артистом.

Вероятно, лошадка эта у Курта, как у всех обеспеченных мальчиков, и вправду была. А потом он узнал, что если лошадок собрать вместе и сковать цепями, они всегда будут скакать одной стороной. По кругу. Свое кабаре в Терезиенштадте он назовет «Карусель».

Грохот патриотических маршей, сопровождающий всеобщую мобилизацию, обрушился на Германию в августе 1914-го. У Курта были летние каникулы. Ему было 17, он перешел в выпускной класс и вскоре обнаружил, что отныне он не гимназист, а ландштурмист. Всех спешно, экстерном, проэкзаменовали, выдали аттестаты, и той же осенью из ландштурма сформировали несколько новых корпусов. Семнадцатилетний Курт Гершон отправился на фронт Первой мировой.

И вернулся другим.

Сначала в увольнение. В бою его задело осколком. Не смертельно и как-то даже незаметно. По крайней мере, руки-ноги остались на месте. Он побывал дома, так же наскоро закончил медицинские курсы и уехал обратно на бойню врачом-стажером. Собирал там по кусочкам гансов и фрицев, перемолотых на тар-тар.

Когда война кончилась, вернулся насовсем. И оказалось, что ранение было хоть не смертельным, но непоправимым. Оно запустило эндокринное заболевание, из-за чего худенький юноша с лунным каким-то лицом начал, точно по волшебству, превращаться в безвозрастного жирдяя.

Покидал он столицу Германской империи, вернулся в столицу Веймарской республики. Покалеченный и тяжелеющий, Гершон является в покалеченный и униженный Версальским договором Берлин.

Доучивается на врача, но становится артистом. Поет пару раз в ночном клубе «Кука» за пять марок и пару рюмок. Его примечает артистка Труде Хестерберг. И в 1921 году, в подвале «Западного театра» на Кантштрассе, она открывает кабаре «Дикая сцена». Тут среди прочих выступают никому еще не известный провинциальный выскочка Брехт и еще нищий, но уже фантастический Иоахим Рингельнац. И этот Курт.

Отныне Геррон.

Солдатский воротничок сменяется на фрачную манишку. Буква «s» в фамилии — на вторую «r». Теперь, называя его, следует рычать. А он превращает свое прусско-еврейское звучное Rrrr в прием и принимается урчать со сцены.

Zigarren, Zigarren, kokain,
Das ist Berlin!

Немецкое Kabarett вступает в свой золотой век. Нервы у нации на пределе. После пестрых кушаний «Пестрого театра» и эстетских изысков «Одиннадцати палачей» наступает пора «подмешать незаметно к бокалу вина порцию духа» (Рудольф Курц). «Дикая сцена», наряду с «Шумом и дымом», «Манией величия» или «Катакомбами», задает новые тренды. После начала представления здесь запирают дверь на ключ и не разносят напитков: все внимание гостей должно быть приковано к сцене.

Там так жарко, что через два года «Дикая сцена» пылает в пожаре.

Жар берлинских сцен охватывает Геррона. «Мегаломания» Розы Валетти, «Театр на Курфюрстендамм» до 1923-го, «Немецкий театр» Макса Рейнхардта до 1925-го, премьера «Шиндерханнеса» Карла Цукмайера в октябре 1927-го, в Лессинг-театре, от которого после Второй мировой не останется даже руин. Но сейчас — двадцатые. Герр Геррон зажигает. Вокруг — Берлин.

Журнал «Холостяк», среди прочих холостяцких изданий, еще в 1926-м сооружает ему панегирик: «Он стреляет фразами. Слова хлещут. Ритм несет вас прочь, не допуская сопротивления. Загнанный темп не дает опомниться. Стихи обрушиваются безжалостно, бичуя эпоху. Вашу слабость, ваши полумеры, ваше равнодушие. В нем нет ни капли сентиментальности. Острый и ледяной, он показывает людей в их малости и жестокости».

Курт Геррон тарабанит:

Последние новости в «Кайзер Вильгельм»: свободная пресса,
налог на эмбриона, совещание министров,
джаз, дух времени, завали хлебало!

Курт Геррон приплясывает, бунтуя под каждым фонарным столбом:

Что с нас взять, кроме вечного «биттешён, данкешён!»

Курт Геррон подтрунивает над водилами-хамами, гоняющими по столице на 100 в час. Он пешеход, пехотинец большого города, его то и дело норовят задавить. «После смерти ждет свиданье нас, биттешён».

Милым ангелочкам без нужды бензин,
Тут на небе свой расчет, уж тут вам не Берлин.

В 1928-м Тигр-Певец-Конферансье, он же Курт Геррон, порыкивает в свете прожектора:

Как над Темзою-рекою косит смерть людей подряд!

К концу двадцатых он уже довольно корпулентный и совсем звезда. Der großer Körper.

На подмостках Двадцатых в экстазе сливаются художественный и политический авангард. Немцев обуревает жажда жизни и «острая мания улучшения мира». В романе Левински герой признаётся: «Оказаться в этой неразберихе слева или справа — было такой же случайностью, как красное или черное поле в рулетке». «У одних появляется коричневая сыпь, у других красная. А питательная среда одна и та же».

На фронте Геррон, помимо прочего, как раз подцепил детскую болезнь левизны. Теперь, пока иные немцы передают друг другу заразу «Майн Кампф», артист стреляет со сцены социалистическими и антинацистскими памфлетами. Выступает в кабаре на пару с Вилли Розеном. Ввязывается в эпический театр Брехта, тоже как бы врача, съездившего на фронт за месяц до конца войны.

После триумфа «Трехгрошовой» Брехт ставит «Хеппи-энд», где Геррон-бандюган превращает рампу в порог борделя в переложенном на портовый жаргон киплинговском «Манделее»:

Где твой кольт, давай — пали по двери,
Пусть тот парень, что внутри, пыхтит быстрей.

Газу, Джонни, эй! газу, Джонни, эй!
Сбацай-ка ему про Манделей.

А по вечерам Курт возвращается домой к своей Олли. Маленькой черноволосой медсестре родом из Гамбурга. Когда они поженились, он уже был Герроном, так что и Ольга Мейер стала Ольгой Геррон. Теперь Герроны живут в Вильмерсдорфе, недалеко от Курфюрстендамм, на Ахилес-штрассе 8, а Гершоны рядом, на Паульсбоннер 77.

Левински, точно по следам Джейка Барнса, героя «Фиесты» Хемингуэя, додумает историю ранения и заодно объяснит, почему у Курта и Олли не будет детей: «Нет яиц, нет яиц!» — «Лучше бы я умер».

Детей у Геррона действительно не будет.

У него есть смех и плоть.

Под игривый фортепианный мотивчик Рудольфа Нельсона он мурлыкает непристойную песенку про призрака, написанную для него Фридрихом Холлендером:

Я твой ночной фантом.
Любезный твой фантом.
Я буду красть твой сон,
Пока не скажешь «биттешён».

Der großer Körper подминает сцену. Курт Геррон упруго и мягко ступает на своих тяжеленных ногах. Неизменно с сигарой в зубах, большие пальцы за подтяжками. Импозантное пузо, внушительные плечи, кустистые брови. Галстуки всегда коротки. Шарфики — волной. Щеки — весомый аргумент в любой дискуссии. Толстые пальцы, нежные кисти. Брыли. Залысины в 30 лет. Нос настолько крючком, что как бы сломан. И всегда наготове гримаса.

А губы то и дело поджаты. Будто перед рывком у атлета с потянутой спиной. И глаза, обычно словно подернутые сном, то и дело косятся на мир с досадой. Или смотрят так пристально, что слезятся. Через миг все лицо улыбается.

На подбородке — ямочка. В горле хохоток.

В 1931-м Вильгельм Гросс кладет на музыку «Балладу моряка Куттеля Даддельду» Рингельнаца. Даддельду сходит с корабля в Гавре. Набережные сладко смердят малиновым уксусом и собачьей падалью.

Геррон перекатывает на языке: 

Hundekadaver, – 

и взвывает:

Daddeldu – Hallo! Daddeldu.

Качается на мелодии Гросса, хмельной и соленой. Стряхивает полуденную дрему и лихо вышагивает поступью моряка, сошедшего на день в порту, полном кабаков и борделей.

Тогда же, в 1931-м, Холлендер возрождает бывшую «Дикую сцену» и называет ее «Тингель-Тангель-театр». Летом, по мотивам прошлогодних выборов в Рейхстаг, он пишет ревю про другого ночного фантома: «Призрак на вилле Штернов». Штерны («звезды») породнились со Шписерами («обывателями») и с Нойрахами («нуворишами») и теперь дают костюмированный бал, куда под видом гостя проникает грабитель. Все очарованы любезным фантомом: гости отдают ему драгоценности, хозяин распахивает перед ним сейф, а дочка хозяина — себя.

Даже призрак — маленький кусачий Гитлер — возмущается: «Ого! Хе-хе! Ха-ха? Гав-гав! — Ни одна падаль не испугалась!»

Сентябрьская премьера вызывает скандал, особенно песня на мелодию хабанеры из «Кармен», которую поет Аннемари Хазе: «Во всем виноваты евреи».

Если телефон вдруг занят,
Если ванна как дуршлаг,
Если денег не хватает,
Если стейк на вкус — башмак,
Если хлеба нет к обеду,
Если принц Уэльский — гей,
Если шумно у соседа,
Если гадит твой шарпей —

Всему всегда виной еврей.
Виной всегда всему еврей.

Через четыре года «Тингель-Тангель» поспешит прикинуться безобидным, но его все равно закроют. Руководитель Вальтер Гросс будет арестован гестапо прямо в кабаре и отправлен в концлагерь Эстервеген. Аннемари Хазе сбежит в Англию. Геррон уже будет в Нидерландах.

Но сейчас, в 1931-м, они этого всё еще не знают.

В 1931-м они всё еще вволю потешаются над нацистами.

Геррон в «Призраке на вилле Штернов» сам не играет, но выступает в «Тингель-Тангель» и потешается над нацистами вместе со всеми.

За три года до того, в феврале 1928-го, в рамках турне по Европе, Берлин посещает Аманулла-хан, король Афганистана, принесший стране независимость. Он путешествует со своей второй женой Сорайей, первой женщиной в Афганистане, сменившей чадру на шляпки. Веймарская республика погрязла в долгах, но все равно выкладывает полмиллиона рейхсмарок на встречу всемирного любимчика. Аманулла в Берлине производит фурор, берлинцы его обожают, ласково кличут «Уллемулле».

На Курфюрстендамм праздник.

По свежим следам композитор Отто Странски пишет пьесу-ревю «О, Курфюрстендамм!» В марте на «Дикую сцену», восстановленную после пожара Вильгельмом Бендовом, выходят Геррон и Хестерберг: Геррон в образе Амануллы, а Хестерберг — Сорайи. Аманулла поет и пляшет в королевском мундире, как есть Уллемулле, уруруру. Сорайя в шляпке с хвостиком стучит каблучками по сцене. Его пушистые усики и ее мушку на вуалетке видно с самых дальних столиков. Над сценой летают нарисованные пучеглазые смуглята-ангелята, осеняя короной царственную чету. Геррон-Аманулла обещает: Афганистан и Германия — друзья навеки.

Публика в восторге от такого продолжения банкета.

По возвращении в Афганистан Аманулла будет свергнут народным восстанием как неверный, отречется от престола и бежит в Кандагар.

12 сентября 1931 года на Курфюрстендамм отовсюду раздадутся вопли: «Сдохни, жид!» А затем несколько сотен штурмовиков набросятся на евреев. Еврейский Новый год начнется нацистским погромом.

В 1933-м Веймарской республики не станет.

Но и она ничего еще, конечно, не знает.

Величайший блеф

29 ноября 1940 года в Берлине, в «Ufa-Palast am Zoo», показывают фильм. На экране сплошь звезды: Альберт Эйнштейн, Карл Маркс, Роза Люксембург, создатель Веймарской конституции Хуго Прёйс, пианист и политик Лео Кестенберг, Макс Рейнхардт, Эрнст Любич, Петер Лорре, режиссер Рихард Освальд… И комик Курт Геррон.

Каждое имя сопровождает метка «еврей»: еврейский режиссер Освальд, еврейский комик Геррон.

У Геррона премьера. На большом экране Третьего Рейха.

«Где бы ни появлялись крысы, они приносят разорение. Они уничтожают наши товары и еду. Они коварны, трусливы, жестоки и обычно собираются полчищами. В мире животных их отличает склонность к коварному разрушению исподтишка, — точно так же, как евреев в человеческом обществе».

Великогерманский диктор Гарри Гизе начитывает зловещий текст «доктора Анти», германского юриста-просветителя Эберхарда Тауберта. Нацисты над евреями больше не насмехаются, как бывало прежде. Пришла пора открыть глаза и ужаснуться: евреи — смертельная угроза, болезнь человечества, паразиты. Каждый, кто печется о здоровье нации, должен быть готов к радикальному комплексному лечению.

«Вечный жид» Фрица Хипплера проходит в Рейхе по разряду документальных фильмов. Вместе с игровыми «Ротшильдами» и «Евреем Зюссом» он призван настроить арийцев на непреклонность в «окончательном решении еврейского вопроса».

Для этого операторы Хипплера, при поддержке вермахта, снимали польских евреев, согнанных в гетто Варшавы, Лодзи и Кракова. Ослепляющему раю «Терезиенштадта» предшествовал ад, устроенный в Польше. Разумеется, самими евреями. Нацисты как бы просто запечатлели его. Чтобы показать европейцам, обманутым веками мимикрии, как выглядят евреи «в естественной среде обитания». «Так сейчас в Польше. Так было в Германии».

Прилежные выпускники геббельсовской школы пустили в ход всю тяжелую артиллерию, чтобы показать, как в закоулках гетто евреи начинают плести паутину интернациональной преступности, большевистского террора и финансового заговора, опутывая весь мир.

В самой-то Германии кризис, слава Фюреру, миновал. Фильм возвращает зрителей назад на два десятилетия. Ноябрь 1918-го. «Трагические дни немецкой беззащитности». «Так называемая национальная ассамблея в Веймаре» вершит судьбу немецкого народа. В результате — беспорядки, разврат, инфляция, нищета.

Так вот что, оказывается, тогда случилось.

Нацисты эксгумируют труп Веймарской республики, чтобы показать: во всем виноваты евреи.

«Опаснее всего, когда евреи проникают в культуру, религию и искусство». Призраки республики проносятся перед глазами зрителей: нервы, гротеск, Большой Шаушпильхаус, патология, деградация, blu beus blu.

Малиновый уксус и собачья падаль.

Дегенеративное искусство, восславленное продажными критиками. Как бы немецкий артист Таубер, как бы немецкий писатель Кон, вся эта подлая еврейская проминенция. Берлинская сцена: Нельсон, Эрлих, Валетти, Рейнхардт, Кляйн, порнограф Тухольский, девиант Курт Буа — «еврейское Эльдорадо». И кино, славящее извращенцев и детоубийц.

На экране еврейский режиссер Освальд. И выкормыш дегенеративной сцены, еврейский комик Геррон.

Пара кадров со съемок «Полусвета» Освальда: ресторанный морок, полутьма, дым и блеск. Где-то на дальнем плане перекатывается знакомая толстая фигура, мелькают котелок и коварные усики. Отблески мира порока, скрытого за упадочным шиком. А потом фрагмент из фильма «Бегство от любви» Ханса Берендта: Геррон, в грязном фартуке на голое жирное тело, кашеварит на обшарпанной кухоньке и что-то бормочет, тряся половником. Оборачивается прямо на камеру. Что он там говорит, конечно, не слышно. Но глядит уж очень страшно.

«Любая демонстрация извращенного является для евреев богатым источником комического,» — поясняет за кадром Голос Рейха.

В «Полусвете» Геррон снимается в 1925-м. Он еще даже близко не звезда УФА, а только кабаретист, перебивающийся время от времени эпизодическими ролями в кино. Берлин становится поставщиком комичных «зловещих историй», повсюду разгуливают морально сомнительные фигуры: кто во фраках, кто в шляпках, а кто вовсе в шортиках. Грузный Геррон играет борца, на пару с поджарым Гансом Альберсом-боксером. У обоих в зубах по сигаре, у Геррона на втором подбородке бабочка, а на пузе цепочка от часов.

В «Бегстве от любви» он снимается в 1929-м. Уже будучи звездой — и сцены, и кино. Его герой опять выходит в полусвет в котелке, жилетке и бабочке. На сцену — в римском шлеме и броне поверх трико. А за кулисами, в быту, на нем только жир и фартук. Он играет циркача в дешевом варьете. Его дочка влюбилась в богатого юношу, и папашка вступает в сговор с папашкой ее возлюбленного, чтобы молодых разлучить.

В «Измученных женщинах» он похотливый владелец заведения «Maison Mouche», с пышной хризантемой в кармане пиджака, в «Пути в Рио» — манерный сутенер в шляпке с ромашкой, в «Величайшем блефе» — бородатый мошенник-раджа в тюрбане, в «Преступник не оставил следов» — кабанистый гангстер в модном костюме. В «Безумной ночи» — вахмистр в форме, который вместо того, чтобы следить за порядком в участке, беззубо хохочет над мужиками в платьях.

В комедии «Не в деньгах счастье» он банкир. Обжора и пройдоха. Слюнявит мундштук и подпиливает ноготочки, пока ему прислуживает будущий любимчик Гитлера Хайнц Рюман, принося на завтрак булочки с молочком. В «Маркизе де Помпадур» — сластолюбец Людовик XV. Восседает на троне в напудренном парике и роскошных туфлях, пока его со всех сторон обхаживают разные мадам, мсье и негритята. Толстопузый тиран. В «Белом аде Пиц-Палю» Арнольда Фанка у него крошечный эпизодик: пока отчаянные альпинисты в связке с Лени Рифеншталь коченеют в горном аду, он бездельничает на светском приеме.

В «Голубом ангеле» американца Штернберга профессор магии Киперт заставляет настоящего немецкого профессора (пусть оступившегося, но немецкого же) кукарекать перед всем городом. Профессора Рата играет Эмиль Яннингс, будущий народный герой рейхсэкрана.

Короче, нацистам есть из чего выбрать.

К 1933-му еврейский комик Геррон появлялся на немецких экранах в шести десятках ролей. Всё сплошь зазывалы, преступники, дельцы и тунеядцы.

Сей былой кумир лишь числился «немецким артистом» в смуте лихих двадцатых, а на самом-то деле, конечно, он — плоть от плоти «еврейской культуры», «ниггеризованной и ублюдочной», запечатленной на камеру в пустышках вроде «Прекраснейших ножек Берлина». Носище как клюв. Эгоист, мошенник и бабник. А сам рыхлый, как баба. Левински сказал бы: кастрат. Но нацистам хватает и того, что обрезан.

Шутит, когда страшно. Отвечает мягко и холодно. Улыбается в нужный момент. Обожает излишества. Ненавидит господ. Юлит и бунтует. И при этом любим.

Геррон для нацистов — воплощение всего, что они ненавидят в евреях. Пары кадров достаточно, чтобы им об этом напомнить.

Им напомнили.

«Вечный жид» в прокате не особо успешен. Все уже по горло сыты «еврейской мерзостью», красочно расписанной в «Еврее Зюссе». Но политически-сознательные граждане как паиньки посещают показы.

Так что когда Геррон попадет в концлагерь, даже те из эсэсовцев, кто за годы остракизма успеют про него забыть, — точно вспомнят, кто он такой. Грязный жид. Еврейская свинья.

Я твой ночной фантом, любезный твой фантом.

Германия шептала ему, свинье: я твоя, биттешён.

Когда в 1940-м Геррона опять выволакивают на большой экран, он уже семь лет как не играет в кино.

В 1920-м, за двадцать лет до того, у Курта Гершона дебют.

Играет он, правда, малюсенькую роль слуги в безделице «Китайский замок с привидениями» маленькой студии «Луна-фильм». Неброский старт. Но с чего-то надо же начинать.

Он только недавно вернулся с войны, он еще холост, и его рубашки еще не похожи на паруса. Его еще никто не знает.

Он молод. Вокруг — Берлин.

Молодая республика набирает дыхание.

Немецкое кино вступает в свой золотой век.

Впрочем, если верить фильмографии Геррона, в объектив камеры он однажды попал еще до войны: в фарс Данни Кадена «Фройляйн Кукла — моя жена». Что ж, возможно. Той зимой 1914-го ему было 16. Он был стройненьким и хорошеньким и решил, вероятно, развлечься и подзаработать. Вполне вероятно, что и в 1920-м он попадает в кино так же. О карьере врача он уже особо не думает, на 5 марок из «Кука» не развернешься, а в кино интересно и платят все же получше.

Так что следующие десять лет Курт, уже Геррон — сначала изредка, потом все чаще — снимается более-менее во всем подряд.

В «Дьявольской аптеке» Бруно Айхгрюна, экранизации похождений Ника Картера. В «Путях порока» Франца Хофера, некогда видного немецкого кино-стилиста, а ныне заштатного постановщика просветительских фильмов. В пролетарской «Кузнице» Мартина Бергера. В «Золотой бабочке», последнем австрийском фильме Михаэля Кертеса. В озорной зарисовке «Вена — Берлин» Ганса Штайнхоффа. В провокационной и нравоучительной «Международной торговле девушками» Яка Шпайера. В первой немецкой экранизации Эдгара Уоллеса «Великий неизвестный» и в «Блеске и нищете куртизанок» Манфреда Ноа. В немом романсе «Танцующая Вена» Фридриха Цельника и даже в легендарной «Пиковой даме» Александра Разумного.

Чем известнее становится сценический образ Геррона, тем охотнее его снимают в кино. Роли все, в основном, второстепенные, а то и вовсе эпизодические, но заметные; такого великана не скроешь. И вечно рядом с ним бурлит какая-то жизнь: дурит, манит, блефует. А он вроде всегда готов выграться в ее «величайший блеф». Но редко ведется. Кабаретный конферанс приучил его к рампе.

Вахмистр Лемкуль в «Безумной ночи» Освальда не следит за порядком (точнее, полным его отсутствием) в участке, потому что больше увлечен окном своей квартиры напротив: оттуда его подчиненный должен протрубить, когда разродится вахмистрова женушка. И когда он уже совсем было сдается вихрю фарса, — звучит труба, и он мчится домой: принимать четверняшек. Это 1927-й. Пока в участке напротив чудачат ряженные недотепы, а где-то далеко падает какой-то Метрополис, — Геррон, рад-радешенек, качает в каждой руке по два писающих пупса. Каждому свой фарс.

В том же 1927-м Вилли Вольф снимает для своей жены-танцовщицы Эллен Рихтер фильм-ревю «Прекраснейшие ножки Берлина», и Геррон куролесит на карусели международной берлинской сцены: между выступлениями «Charell Boys», «Dodge Sisters», «Lawrence Tiller Girls», Хенри Бендера, Курта Лилиена и девиц с конкурса красоты.

В 1929-м они на пару с долговязым фатом Зигом Арно создают фарсовый дуэт «Биф и Штекс», снимаются в паре фильмов. Публика их любит: флегматичного Штекса и бойкого Бифа — неуклюжих жуликов, слишком хитрых, чтобы быть порядочными, и слишком жизнерадостных, чтобы стать злодеями.

Кажется, кого бы Геррон не играл, он всегда чуточку Штекс.

Его киногерои не блуждают коридорчиками Доктора Калигари и, кажется, отродясь не заезжали в Метрополис, чтобы заглянуть в клуб «Ёсивара». Они даже, кажется, не знают, чем смердят к полудню набережные Гавра. И уж точно — как готовить из людей тар-тар.

Фильмы, где он снимается, не «бичуют эпоху». Всего лишь отвлекают от забот на полтора часа. Со своей сценической реактивностью Геррон крепко вписывается в мир развлекательного кино. И, кажется, не более того. Герой Левински, например, будет считать именно так.

В 1929-м Райнхольд Шюнцель начинает снимать немой фильм «Любовь на ринге» с боксером Максом Шмелингом в главной роли. Хуго Фишер-Кёппе играет его тренера, а Геррон — менеджера. В последний момент продюсеры заявляют, что в фильме должны быть песни и музыка. Геррон, Фишер-Кёппе и Шмелинг — что поделать — вразнобой поют песенку про сердце боксера, что знает лишь одну любовь.

В кино приходит звук.

Геррон наконец-то может выложить свои козыри.

В кинооперетте Вильгельма Тиле «Трое с бензоколонки» он играет адвоката. «Осторожно» объявляет золотым мальчикам, что они — банкроты. Пока герои Вилли Фрича, Хайнца Рюмана и Оскара Карлвайса щебечут как птенчики, адвокат смущается, надувается, раздражается и наконец, под хихиканье секретарши, с удовольствием диктует по буквам:

Б — как босяк…

Его «банкротиссимо» звучит нежно, точно «Мэкито» из пасти Тигра Брауна. Мальчики наперебой негодуют. Секретарша все хихикает.

Фильм живет музыкой Вернера Рихарда Хеймана и текстами Роберта Жильбера. Ребята из «Comedian Harmonists», напевая, смешивают коктейли за барной стойкой. Лео Моноссон, московский друг Мариенгофа и Шершеневича, а ныне популярнейший берлинский поп-певец, выступает в зале ресторана, полном счастливых людей. А когда фильм вытанцовывает к хеппи-энду, Курт Геррон приструнивает всех своим баритоном:

Тот, кто жениться дает обещанье,
Но договор этот вдруг нарушает,
Тот, как велит нам наш старый обычай,
За нарушенье свое попадает в кутузку.

Наигрывает на своем портмоне, точно на арфе. А хор юнцов послушно вторит: «В кутузку…» Так что герою Фрича ничего не остается, кроме как подписать брачный контракт.

Во «Взломщике», созданном на волне успеха «Троих с бензоколонки», Геррону достается эпизодическая роль глуповатого инспектора Тьерри, который прилежно несет службу и не прочь по ней продвинуться. Он, по жалобе на грабителя, врывается с проверкой в квартиру важного барона и опять застает там Фрича, Харви и Рюмана, отплясывающих под сатирические куплеты Холлендера на ура-патриотический мотив «Прусской песни».

«Я фиджиец, я хочу быть фиджийцем!» — бренчит проказник Фрич, Харви взмахивает ногами, и комиссар сам невольно пускается в пляс с костлявой служанкой. Но в конце концов оглушает всех командирским: «Тихо!» — и тут же рассыпается в учтивостях. Ведь девицу ему представляют как дочку префекта полиции.

В «Пути в Рио», предсмертном фильме Манфреда Ноа, Геррон — владелец увеселительного заведения с блэкджеком и не только. Он вертит ромашечкой, взмахивает ручкой и тараторит сладким голоском, пикантно заговаривая зубки своим фройляйн. Точно так же он ведет себя, сдавая подельникам колоду. Однажды в казино врывается полиция. Карты мигом исчезают. Директор, в целях маскировки, начинает дирижировать хором своих мальчиков-гангстеров — и преображается. Подбородок — вверх, плечи — в стороны, глаза закрыты, палочка взлетает, сигара дымит, песня гремит: «Хорошая полиция, аллилуйя!»

Потом он, конечно, замурчит «Ах, комиссар!» на все лады, прикрывая валяющиеся на полу карты — ножкой, ножкой — и закатывая глазки. Но допоют они отменно.

Как только пришел звук, Геррон-киноактер и Геррон-кабаретист наконец встретились. Как только он заговорил, все остальное — пластика, темп, жест — заиграло как мышцы. Завибрировало фирменное «ррр» — «ферштейн?!», — декорации слегка пошатнулись от нахального «гыгыгы», а шипение камеры перекрыло сварливое «пф!»

Герр Директор в комедии «Не в деньгах счастье» как по нотам переходит с торжественной речи на истерику, с истерики — на командный тон, оттуда — на любезное «биттешён», с любезности — на крик «данке!» Брызжет слюной в запале спора, гундосит в минуты беспокойства, орет в ухо осоловелому лже-миллионеру (для бодрости) и важно берет за ручку своего сынишку: «Идем, Зигфрид». Папаша-то ни дать ни взять Зигмунд.

Дуэту Геррона с маленьким комиком-виртуозом Рюманом в этом фильме не нужен оркестр. Они и без музыки станцуют любую авантюру.

К 1933-му комик Геррон сыграл в шести десятках фильмов.

Легких, как дыхание.

С 1934 года публичные выступления «Comedian Harmonists», уникального берлинского ансамбля из шести человек, трое из которых евреи, будут запрещены. Немцы останутся в Германии, евреи уплывут в США, музыка смолкнет.

Лео Моноссон сбежит от нацистов во Францию, а когда и во Франции зардеют знамена со свастикой, тоже отправится в США и больше никогда не будет петь на публике.

Роберт Жильбер доберется до Нью-Йорка и будет писать там хлесткие стихи о Берлине. Вернер Рихард Хейман не без труда закрепится в Голливуде, а после станет там оскароносным композитором.

Лилиан Харви и Вилли Фрич снимутся в паре душных мелодрам при Рейхе и распрощаются навсегда. Хайнц Рюман станет придворным актером.

Шмелинг, спортивная надежда фюрера и всея Германии, будет участвовать в нацистской пропаганде, прятать евреев в своем гостиничном номере в Хрустальную ночь и служить парашютистом в вермахте. Он пройдет нацистский суд, потом суд по денацификации и умрет в 2005-м от простуды.

Фишер-Кёппе умрет в 1933-м.

Вилли Вольф с Эллен Рихтер поколесят по Европе и попадут в Нью-Йорк через Лиссабон. Вольф станет дантистом.

Зиг Арно приглянется Голливуду в амплуа «забавных европейцев».

Неутомимого Рихарда Освальда, поставившего в Германии сотню фильмов, хватит в Голливуде еще на три.

Ханс Берендт погибнет в августе 1942 года в Освенциме.

Данни Каден (Даниэль Киршенфинкель) будет арестован в Польше сразу после вторжения и отправлен в варшавское гетто, где умрет через два года.

В 1939-м операторы Фрица Хипплера приедут в Варшаву снимать «Вечного жида». Через год фильм доберется и до кинотеатров оккупированной Голландии. Геррон с родителями и женой Олли как раз будут там, в Амстердаме, последнем пункте их скитаний как свободных людей. «Их бездомность — это их выбор». В романе Левински Геррон прокрадется на показ, чтобы еще раз увидеть себя на экране.

В 1930-м Геррон говорит с экрана: «Мы так хотим попасть в Америку!» С Фишером-Кёппе и Шмелингом они вместе поют:

В душе у боксера не место печалям —
Иначе отправят в нокаут!

Герр Доктор Кабаре

В 1929 году в Германию приезжает американец Джозеф фон Штернберг. Сразу после «Любви на ринге» Геррон попадает в фильм «Голубой ангел». Он должен вывести на сцену клоуна, самого черного клоуна, сыграного Яннингсом, и под улюлюкание зрителей заставить его кричать безумное, потешное, смертное «Ку-ккка-ррре-ку».

«Пять лет прошло, все уже забыто,» — говорит профессор магии Киперт бывшему профессору гимназии Рату. Он привез учителя в городок, где тот некогда был в почете. Весь город пришел посмотреть на это унижение. Киперт добавляет: «Ты станешь звездой». Наконец, говорит: «Сегодня для тебя великий вечер. Пора!»

Третий звонок. Публика ждет.

Киперт выходит торжественно, во фраке и цилиндре, и, завладев вниманием, объявляет:

Не буду больше испытывать ваше терпение. Наш любимый профессор Иммануил Рат!

Все немецкое кино — от экспрессионизма до новой вещности — сгущается в «Голубом ангеле», в фильме и в клубе, куда заезжает бродячее варьете. Клоуны, фокусы, пышечки, кружева, цилиндры, ножки, выпивка, сети, нимфы дешевого кордебалета и бутафорские якоря — потусторонний мир, в темном сердце которого сияет и басит чертова кукла Лола. Вместе с Марлен Дитрих, поющей куплеты Холлендера, сюда врываются энергии берлинского кабаре. Яннингса-Профессора заносит в это зазеркалье злая немецкая Судьба. Киперт-Геррон — конферансье и маг в ее театре.

Штернберг взял Геррона оттуда же, откуда и Марлен: со сцены. На роль Киперта ему нужен именно этот Геррон. Тот, что смакует: «Фридрихштрассе: сверху грязь, снизу грязь». Проглатывает смешок, когда Даддельду раздает шлюхам подарки, купленные для невесты. Дразнит: «Герр Доктор, герр Доктор, я присмотрю за Вашей дамой!» И заводит шарманку на ярмарке в Сохо:

Нож в груди у Дженни Таулер,
Содрогнулся стар и млад —
Мэкки-Нож с невинным видом
Совершает променад.

Этот Геррон отсчитает: «Раз! Два! Три!», вытащит из носа экс-профессора яйцо и расквасит его о пустую экс-профессорскую голову. Нетерпеливо шепнет нерадивому ассистенту: «Чего ты ждешь, кукарекай». И бросит публике: «Хорошее свежее яйцо!»

Вообще-то Киперт не садист. Просто он артист, а его варьете вечно пытается свести концы с концами. За номер с яйцом хорошо платят. А профессора Рата все равно больше не существует. Увязался за Лолой — стал клоуном Августом. Киперт прекрасно понимает все эти сердечные страсти. Он повидал их предостаточно. Всегда одно и то же. Но вот уже третий звонок. Публика ждет. Пора!

Они на сцене: великий актер Яннингс и прославленный кабаретист Геррон — два толстяка из разных вселенных. Первый дает чистый образ, второй — безупречную технику. Первый — надрыв, второй — припляс. Первый чернеет, как беда. Второй воркует, как голубка.

Зал гогочет, а на экране плещется ужас.

Штернберг взял Геррона со сцены.

Какая, право, разница, кого он там играл, скажем, у Освальда или у какого-нибудь Макса Райхмана. А ведь у Райхмана, в «Зверолюде Рампере», он играл пропащего владельца варьете, купившего живого человека, чтобы выставлять его как животное. Зверолюдом в его клетке был Пауль Вегенер, а ассистенткой — Мари Юнсон. Геррон взмахивал хлыстом, а Юнсон отдавалась в объятья чудовища. И их герои, каким-то чудом, умудрялись остаться людьми. Всего лишь еще один из вереницы дешевых развлекательных фильмов, разве нет?

К 1930 году у Геррона за плечами почти шестьдесят ролей, и все как бы ерунда. Когда Яннингс распахивал над миром плащ Мефистофеля, — Геррон крутил усиками по берлинским кафе.

Но однажды они уже встречались на сцене. Хоть и на экране.

В 1925-м, в шедевре Эвальда Андре Дюпона «Варьете».

Хозяйствует в варьете на этот раз Яннингс. Геррон тут просто зритель, падкий на все сальное: еду и полуголых девиц; потный докер — тоже полуголый, но зато волосатый.

Новый номер, танец экзотической сиротки, так возбуждает, что докер, недолго думая, вваливается на сцену и, качаясь, уже было примеривается к девице. Разъяренный хозяин подлетает, точно дьявол по воздуху. Он этой девицей сам одержим и кипит от ревности.

Они стоят друг против друга: сорокалетний Яннингс и Геррон, которому нет еще и тридцати. Два брюха, два кепаря, две бычьих шеи. Хозяин впивается взглядом насмерть. Докер — вглядевшись — осекается. Ухмыляется. Отклоняется. Извинтиляется. Приподнимает кепарь и от греха подальше ретируется. В момент протрезвел. Сообразил, что к чему. Ладно, ладно, шеф. Без обид.

Шоу окончено.

Сыграли они все это за несколько секунд.

За несколько минут Геррон сыграл, а камера Дюпона увидела еще больше. Как лихорадочное кружение варьете приостанавливается, когда появляется это тело. Как докер вальяжно усаживается в кресло и как вываливается из кадра, заходясь от хохота, как отстраняет мерцание образов ухмылкой и прищуром. То, что он — лакмус для происходящего; заставляет хозяина увидеть, что заведеньице — дрянь и дешевка, зритель же просто ведет себя соответственно месту. И еще кое-что. Столкнувшись с чужой одержимостью, Геррон начинает заговаривать безумца: быстро-быстро, улыбаясь всем телом мягко-мягко. Шутит, когда страшно.

Вот и все. Следом — новая роль. Фильм за фильмом, номер за номером, безделица за безделицей.

Вот, скажем, у все того же Освальда. В военной мелодраме, напоминающей «Разбитую колыбельную» Любича, в фильме «Преображение доктора Бесселя».

Бессель — нервный немецкий солдатик, убил на фронте Первой мировой француза и, сбегая от самого себя, нагрянул во Францию по паспорту мертвеца. Геррон играет грека Георгакопулоса, торговца табаком и друга семьи Бесселей.

Грек сидит себе, дымит во французском кафе, когда Бессель является из ниоткуда. Торговец в момент соображает, что к чему. Утихомиривает солдатика, дает выпить, ведет покормить, внимательно слушает. Опершись на трость, отдает указания официанту. А сам, стиснув губами мундштук, следит за обстановкой по сторонам. И замечает патруль.

Пока солдат, прозрачный от страха, не сводит глаз с жандармов, рассматривающих его подложный паспорт, — грек не сводит глаз с солдата. Людей в форме он не боится. Но происходящее заставляет его леденеть. По лицу пробегают тени: все варианты судьбы. Когда проверка закончена, он, выдохнув, улыбается почти детской улыбкой. Как после шока. Когда снова все хорошо. И только тогда переводит взгляд.

Стягивая перчаточки, в легком поклоне, моргая, достает свои бумажки, отдает их, в поклоне, едва заметно щурясь. Учтиво улыбается. Приподнимает цилиндр. Пожалуйста, спасибо, господа жандармы. Забирает, в легком поклоне. Пожалуйста, спасибо, господа.

Можно выдохнуть, поговорить, поесть. Можно строить планы. В любую из прошедших секунд он был готов к тому, что друга раскроют и приговорят к расстрелу.

Фильм за фильмом, безделица за безделицей.

Геррон все-таки попадает в «Ёсивару». В фильме Якоба и Луизы Флек «Яхта семи грехов» так называется роскошный лайнер, где собралась компания миллионеров, звезд и преступников, прожигающих жизнь в барах и казино под язвительные комментарии трудяг-моряков. Модель Веймарской республики. Геррон играет человека со шрамом, самого таинственного пассажира, а на деле — детектива, расследующего убийство.

Он чужак на этом празднестве. Всегда с полуулыбкой, всегда настороже: оценивает, примеривается, с холодным азартом потирая кончиком пальца уголки губ. Посреди «Ёсивары» героиня Бригитты Хельм опять устраивает оргии и предлагает мужчинам погадать по руке, а герой Геррона лениво улыбается, потому что ей никак не разжать его кулачище. Для него она никакая не Вавилонская блудница, просто забавная дамочка среди прочего забавного люда. Все — подозреваемые.

В разгар чужого веселья толстяк со шрамом как бы случайно забредает в чужую каюту и тем спасает одну из пассажирок от изнасилования. Девица сбегает, а насильник, самый влиятельный пассажир на борту, трефовый туз в этой крапленой колоде — владелец «Ёсивары» — в ярости кидается на незваного гостя. Толкает его с размаху к стене, подходит вплотную, впивается взглядом насмерть. Мизансцена — один-в-один из «Варьете», даром что на сей раз приставал не Геррон.

Прижатый к стене, тот глядит исподлобья. А потом улыбается мягко-мягко: простите великодушно, «выпил лишнего и ошибся дверью», начальник. Пожалуйста, развлекайтесь. В ответ на угрозу он только моргает, поджимает губы, смотрит снизу вверх в глаза хозяину жизни и, вздохнув, бредет наконец прочь. Время расплаты еще не пришло.

Такой весельчак, такой здоровяк, он слишком часто играет унижение. То и дело раздавлен чьим-то взглядом. Как в «Зверолюде Рампере», когда достойные мужи-ученые приходят забрать человека-зверя и в ответ на жалкие доводы циркача лишь холодно спрашивают его: «Сколько?»

Мошенник-раджа получает оплеуху, человек со шрамом — кулаками в грудь, Киперт — ладошками по щекам. И все в ответ улыбаются.

Без обид.

Но еще, сжав губы, будто где-то что-то тянет и щемит, герои Геррона терпят, пристально смотрят — и всё замечают. Все варианты судьбы. Пока дьявольский Яннингс летает по варьете, солдатик дрожит в лихорадке, а владелец «Ёсивары» шалеет от вседозволенности, — герои Геррона в момент соображают, что к чему. Какова обстановка. Что сегодня в репертуаре — котелок, римский шлем или фартук на голое тело?

Вокруг все время бурлит какая-то жизнь, и с ней, и с собой приходится мириться. Назвать сумму, если ты пропащий циркач. Выписать солдатику чек, если ты его богатый друг. Оставить хозяину варьете его одержимость, если ты всего лишь пьяный зритель.

Или просто, если что, разочек ошибиться дверью.

Невольно как бы, ненароком, но все-таки кого-нибудь да спасти.

Писатель Левински посчитает, что этот еврей не верил в Бога, что представлял Его режиссером провинциального театра, близкого к банкротству. Еще он рассудит, что Геррон был плохим врачом, но зато родился артистом. «От любого санитара было бы больше пользы, чем от меня. Но от меня раненые ожидали помощи. Потому что на мне был белый халат и я изображал герра доктора».

Медицинские курсы экстерном, полевой госпиталь, кровь, кишки, плач и скрежет зубовный, Курту Гершону 21, он возвращается целым, просто каким-то другим. Доучивается на врача, но не практикует ни дня. Зато становится артистом. Вокруг — Берлин, нервы, боль и хохот. Геррон говорит: «У врачей и актеров есть нечто общее: изучение людей».

Он выходит на сцену и встает перед камерой.

В Терезине, за пять дней до того как будут остановлены съемки его собственного, последнего, фильма, он не упустит случая пошутить: запросит и себе, режиссеру, медсестру для игры в больницу.

Вернер Краус — Апология актера

В 1920-м великое немецкое кино рождается в кабинете Калигари, другого доктора-актера. А доктор-актер Геррон в этом великом немецком кино все время как бы с краю. Сидит себе, курит. В 1927-м ему наконец-то выпадает эпизодик по бывшей профессии: в «Прощай» Освальда Геррон играет надзирателя психиатрической лечебницы. Сюда, скрываясь от полиции, попадает немецкий студент, как обычно нервный, которого праворадикалы склонили к убийству либерального политика и бросили. Тут, за широкой спиной доктора Геррона, студентик находит покой, спасение и прощение. Понятно. Занятно. Доктор, но совсем не Калигари. Всё?..

Но Геррон играет доктора еще один раз. Пусть не психиатра. Зато у Пабста. Новая вещность, с ее «циничной покорностью судьбе», подходит ему больше экспрессионизма.

В 1929-м Георг Вильгельм Пабст ставит второй фильм с Луизой Брукс, своим идеалом, — «Дневник падшей», историю пресветлой Тимьян, которую собственная семья отдает в исправительный дом — учреждение для девиц, принесших в подоле ребенка. Дом, конечно, никого не исправляет, но возврата оттуда нет, и следом девушка попадает прямиком в бордель.

Геррон играет доктора Виталиса, он тут в борделе штатный медик.

Он появляется в самый неподходящий момент. Когда Тимьян решает было, что сей труд не для нее, и начинает давать частные уроки танцев, — а первый же клиент, лопоухий мужичонка с козлиной бородкой, находит предложение забавным эвфемизмом и уже спускает подтяжки, — ему в глаз попадает табачный дым. Доктор Виталис стоит за спиной и дымит трубкой. Опять «ошибся дверью» и прервал веселье. Ему не впервой.

Вот только, кажется, из этой комнатки никто не торопится сбежать. Толстый пугает тощего до полусмерти, гоняя по всей комнате и зажимая под мышкой. Девицы смеются. Мадам умиляется. С отеческим укором доктор Виталис берет Тимьян за подбородок: как, ты, малышка, до такого дошла? А потом все, помирившись, усаживаются на кровать. И доктор Виталис, разнежившись, отдается в ручки своим подопечным малышкам.

Тимьян недоумевает. Подруга объясняет: «Он сначала всегда хочет нас всех спасти, но в конце концов сам принимает участие».

Жизнь в борделе идет своим чередом.

Парочки танцуют. Доктор вдруг хандрит. Тимьян теперь сама желает его растормошить. Ради забавы устраивает лотерею: кто выиграет, получит в подарок ее саму. И в разгар этой шалости встречается взглядом с отцом, которого занесло сюда самим чертом. Мгновение длится вечность, банкет продолжается, Тимьян безуспешно расталкивает мужчин, отец покидает веселый дом.

Среди тех, кто не давал Тимьян пройти, был и доктор Виталис. Это он, когда дочь увидела отца, прильнул к ее животу. Получив по физиономии, опять — без обид — полез целоваться. Пьяно качался в кругу прочих и заглядывал в билетик счастливчика. И только когда все закончилось, ретировался. Доктор цинично покорен судьбе. Он не станет останавливать лотерею.

Но вот он стоит у бара, весь круглый, жалкий и потный. Рядом Тимьян. Глядит в слезах вслед отцу и отдается поцелуям. Никто, ни один человек из танцзала не видел и не понял, что произошло, а доктор — видел. Они смотрят друг на друга. Доктор плачет.

В 1930-м Курт Геррон — профессор магии Киперт, конферансье в немецком театре Судьбы — объявляет выход клоуна. Варьете вновь в «Голубом ангеле». Горожане в нетерпении. Клоун выходит на сцену.

Маг начинает шоу.

Дамы и господа, сейчас вы увидите потрясающую работу. Только вот этими руками, моими десятью пальцами. Чистое дело! Никакого обмана! Вот этот пустой цилиндр я надену на голову ассистента Августа — и оттуда вылетит живой голубь. Никакого обмана! Пусто. Пусто. И тут пусто. Все пусто!
И… оп-ля! Все очень просто.
Сейчас я вытащу яйцо из носа моего Августа.
Ведите себя прилично, господин профессор, вы же были учителем, господин профессор!
Раз. Два. Три. Яйцо!
Если ты сейчас не закукарекаешь, я придушу тебя.
Кукареку! Кукареку! Кукареку! Кукарекай же, идиот!

Зал гогочет. Лола отдается любовнику. Клоун заходится криком.

Шоу окончено.

Когда спятивший Август разносит гримерку и оказывается в смирительной рубашке, через минуту про него все забывают, всё в варьете идет своим чередом. Только Киперт чуть позже заходит, раздраженно распутывает профессора и, обернувшись куда-то в сторону сцены, коротко жмет ему плечо.

Так бывает, он это знает. Боль становится маской. Лучше всего — смириться, тогда номер с яйцом станет смешным.

Все равно минуту спустя все пойдет своим чередом.

Геррон сумел смириться.

Для Германии двадцатых нет слова важнее, чем «травма». Травма Геррона — это все его тело. Маска, которую ему никогда не снять. В мальчика попал осколок, и мальчик раздулся как пузырь. Таким, покалеченным, его узнал и полюбил Берлин. Курт Гершон доучился на врача, но больше никого не лечил. Курт Геррон стал звездой.

Большой уникальный номер. Доктор, мутировавший в актера.

Герр Доктор Кабаре.

Мальчику оторвало сантименты. Геррона можно счесть настолько не сентиментальным, что попросту злым. Он «безжалостно бичует эпоху» своим цирковым хлыстом. Рявкает: газу, Джонни, эй! газу!

Но стоит задержаться в гримерке, сойти с танцпола, приостановить карусель, и увидишь: вот он стоит. Жалеет падшего профессора, оплакивает падшую Тимьян. Плачет по себе. По всем, кому не помочь.

Но вот уже третий звонок. Публика ждет. Пора.

Дамы и господа, не буду больше испытывать ваше терпение.

Он добрый доктор. Он даже чуть-чуть волшебник. Но когда ничего нельзя сделать, он объявляет номер. Все пусто! Просто. Оп-ля! Кукареку, герр профессор, сектор-приз, Тимьян. Доктор Кабаре не обещает, как Калигари, всех вылечить. Каждый пройдет свою судьбу до конца.

В 1918-м Курт Гершон, недоученный доктор и недоубитый солдат, возвращается с войны. Он так быстро жиреет, что становится звездой.

Через десять лет, в 1928-м, Аманулла-Хан торжественно проезжает по Берлину. Его брат-близнец вышагивает по Дикой сцене. Биф и Штекс кутят на ярмарках. Тигр Браун и Мэкки-Нож дуэтом маршируют от Гибралтара до Пешавара на бис.

А еще в 1928-м Геррон играет в «Налёте» Эрнё Мецнера, пролетарской авангардной короткометражке. Он тут всего лишь завсегдатай пивнушки. За партией в кости, не поведя бровью, он отсчитывает монетки для главного героя, плюгавой жертвы Рока. Чтобы затем явиться снова, в его бреду, в калейдоскопе кошмаров дня.

Мерцание потерянного облика. Ракурс, темнота и искажающая оптика съедают избытки плоти, как маску. На пленке остается мальчик с большим носом и печальными черными глазами. Поза-позавчерашний еврейский мальчик. Курту Гершону здесь 31.

Возможно, так выглядит душа.

Если она есть, то она уже все знает.

29 ноября 1940 года в Берлине, в «Ufa-Palast am Zoo», показывают фильм «Вечный жид». Он заканчивается хроникой с речью Гитлера в Рейхстаге от 30 января 1939 года. «Если международному финансовому еврейству в Европе и за ее пределами удастся ввергнуть народы в новую мировую войну, то результатом будет не большевизация земли и, следовательно, победа иудаизма, а уничтожение еврейской расы в Европе!»

На экране ликуют партийцы, германцы шагают в будущее.

Когда фильм выходит, война идет уже год. Малая крепость Терезина уже превращена в тюрьму гестапо. Еще через год Терезиенштадт станет очень удобным узлом для «эвакуации» евреев на восток.

Люди в воскресенье

Весной 1932 года швейцарские Альпы поют и пляшут. Геррон в Санкт-Морице снимает кинооперетту, она называется «Безумная идея». Вся съемочная группа живет в одном горном отеле и отлично проводит время. Мороз и солнце, джаз-банд на природе. Танцы на льду. Снег сияет звездами. Звезд в этом фильме россыпь, но еще больше воздуха. Камера работает. За камерой Геррон. В кино пришел звук, и Геррон теперь на УФА не только актер, но и режиссер.

Впрочем, если верить фильмографии Геррона, он вставал за камеру еще в 1921-м. Вместе с популярным писателем, сатириком и немножко гангстером Артуром Ландсбергером, на его собственной студии, Геррон снимал криминальную драму «В пучине большого города». Это и был его дебют. Где они с Ландсбергером встретились, чем Геррон его покорил, доподлинно неизвестно. Но одно понятно: решил попробовать. Тогда всем и всё можно было попробовать. А следующий фильм, «Радость и печаль любви», он снял только в 1926-м. И больше до прихода звука за режиссуру не брался. Не задалось, значит.

Зато в 1931-м вышло сразу три фильма, все три на УФА, все со звездами, все от Геррона-комика. «Немая из Портичи» с Сёке Сакалем, Зигом Арно и Труде Берлинер; «Моя жена самозванка» с Рюманом и непоседой Кете фон Надь; «Теперь уже лучше» с Рюманом, Эрнё Веребешем и травести-малюткой Долли Хаас, кабаретист Фриц Грюнбаум играл там судебного советника. Кроме того, Геррон снял для УФА целый кабаре-сериал, со всеми-всеми-всеми. Пресса была довольна, зрители шли, фильмы Геррона снискали успех. Так что, когда он собрался увезти в Санкт-Мориц целое студийное созвездие, ему не отказали. В звуковом кино Геррон-режиссер стал звездой всего за год.

УФА, под руководством Альфреда Гугенберга, уже тихонько начинает чистки. Увольняет самых незаметных евреев. Но в веймарском кино евреев так много, что никому особо нет дела до пары-тройки световиков. Звезд-то никто не трогает.

Геррон в Швейцарии, он снимает кинооперетту.

Сюжет в духе времени (всемирный экономический кризис в разгаре). У некоего арт-дилера нет денег, хотя он живет в роскошном шато в Швейцарии. Все настолько плохо, что мюнхенское налоговое управление снится ему в кошмарах, в качестве будильника выступает налоговый инспектор, а жалованье слуге приходится платить вином. Так что бедолага отправляется в Англию, чтобы продать свои владения. Пока он в отъезде, его нищий племянник-художник ненароком превращает шато в процветающий отель. Там собираются девчонки из танцевальной группы, богемные дружки, председатель налоговой комиссии и другие гости. Днем они занимаются спортом, поют и танцуют, ночью — путают комнаты и кровати. Когда дядюшка вернется, проблема денег будет уже решена, а художник найдет любовь. Много лирики и немного фарса.

Сценарий, как и для предыдущих двух комедий Геррона, пишет дуэт: Филипп Лотар Майринг, будущий фигурант нацистского списка «благословенных богом», и Фридрих Цекендорф, будущий мертвец Освенцима. Музыку пишут польский еврей Бронислав Капер и австрийский еврей Вальтер Юрман, им удастся бежать в США.

Под снежные фокстроты дурачатся любимцы эпохи.

Эллен Шваннеке: она получит прозвище «девушка, оскорбившая Гитлера» за отказ от обеда. Доротея Вик: она от обеда с Гитлером не откажется. Энергичная венгерская еврейка Рози Барсони: она получит специальное разрешение Геббельса, но потом все равно уедет в очень долгое турне по Европе. Русская Женя Николаева: она тоже получит разрешение, а потом уплывет в США. Семидесятипятилетняя голландская дива Адель Сандрок: она не доживет до войны. Вилли Фрич, обладатель самой красивой улыбки в Германии: он будет до конца войны улыбаться через почечную боль, под присмотром шпионов гестапо и под бомбежками. Австрийский тенор Лео Слезак: после многих звездных лет ему запретят сниматься в Германии за антинацистские роли, а год спустя включат в список «благословенных богом». Вильгельм Бендов: его «благословят боги», несмотря на гомосексуальность. Тео Линген: его «благословят боги», несмотря на жену-еврейку. Еврей Гарри Хальм: он всю войну незаметно проработает киномехаником в Вене. Немец Фриц Одемар: его изобьют до полусмерти за пренебрежительные высказывания о нацистах. Будущий нацист Оскар Сима. Будущий «благословенный богом» Пауль Хёрбигер: он будет помогать евреям бежать в Швейцарию и получит смертный приговор за участие в сопротивлении, но его спасет победа.

Никто из них ничего этого еще не знает.

Они кружат на коньках, дышат мартовским воздухом и поют, все время поют.

В павильонах УФА праздник продолжается. Они все собираются там, в простеньких декорациях бара, встряхивают коктейли и поют, все вместе поют:

«Все расчудесно» — миру мой ответ.
А даже если нет —
Заботы бремя
Отложу на время.

А камера Геррона их снимает.

Фильм выходит 13 мая 1932 года в «Ufa-Palast am Zoo».

В титрах едет поезд. Вместо стука колес — тот самый фокстрот. Все расчудесно. За окном — горы, ели и солнце. На экране надпись: «Режиссер — Курт Геррон».

Пресса и зрители в восторге. «Его фильмы искрятся жизнью».

Фокстрот «Я сегодня бодрячком», на текст Фрица Роттера, тоже будущего беглеца за океан, враз становится шлягером. Вся республика знает этот мотив:

Я сегодня бодрячком.
Ох, я точно бодрячком!
Я смеюсь, причин для грусти нет!

Все насвистывают: 

Я доволен так и сяк,
Будь магнат я иль босяк.
Ведь на мир мой льется солнца свет.

Все приседают, пока сердце не засмеется.

Геррон тут же снимает еще два фильма, «Белый демон» с Альберсом и Лорре, драму о контрабанде наркотиков под прикрытием театра, и комедию «Сегодня все решится». Съемки последней он заканчивает в середине января 1933 года.

30 января 1933 года Гитлера назначают рейхсканцлером.

Все дальнейшее происходит очень быстро.

Геррон еще успевает поставить пьесу, где высмеивает «коричневорубашечников», штурмовиков СА.

Молодчики из СС в отместку заваливаются на съемочную площадку, где Геррон снимает очередной фильм, и поют песню Хорста Весселя.

Геррон, его актеры и вся съемочная группа присоединяются и поднимают руку в нацистском приветствии.

Ну, вот и все.

Субботним утром 1 апреля 1933 года Геррон приходит на съемочную площадку лирической комедии «Детка, я жду, когда ты придешь». Снимают сцену со звездой фильма Магдой Шнайдер. Работа кипит. Внезапно появляется директор производства Эрих фон Нойссер, останавливает съемки и просит минуточку внимания.

Дамы и господа, я вынужден попросить всех, кто не является обладателем чистой арийской крови, немедленно покинуть площадку.

Гнетущая тишина, последовавшая за этим, длится недолго. Геррон немного медлит. У него, в отличие от его актеров Отто Вальбурга и Юлиуса Фалькенштейна, нет специального разрешения. Но все-таки — режиссеру покинуть площадку?

Директор ждет.

Геррон бросает взгляд на Шнайдер. На Альбаха-Ретти Вольфа, героя-любовника, ее будущего мужа. Может быть, на кого-то еще.

Молчат.

Геррон покидает площадку.

Шнайдер расскажет: «Он сглотнул, встал, глубоко вздохнул и вышел. Мы видели только его спину. Его сильно трясло. Я никогда этого не забуду. Годами меня преследовала дрожь в его спине». Но расскажет нескоро.

В тот день съемки продолжаются. Комедию позволили закончить обладателю арийской крови Эриху фон Нойссеру.

4 октября 1933 года Артур Ландсбергер покончит с собой, приняв веронал.

Эрнё Веребеш станет голливудским эпизодником в амплуа немецких злодеев, его мать и сестра погибнут в Будапеште под бомбежками.

Труде Берлинер осядет на американской ферме с голландским художником. Долли Хаас пробьется на бродвейскую сцену.

Фриц Грюнбаум погибнет 14 января 1941 года в Дахау.

За вечность до того у четырех молодых людей оказалось 5000 свободных марок, много времени и безумных идей.

Вокруг них был Берлин, у Берлина были выходные.

Ребята делали фильм. Билли и Курт набросали сценарий. Роберт и Эдгар режиссировали. За камеру вставал гений Ойген Шюфтан, только-только начинающий Фред Циннеман ему помогал. Актеры были сплошь непрофессионалы. В сюжете не было ничего, кроме воздуха. Они отправлялись на улицы и пляжи и включали камеру. На мир их лился солнца свет.

Это был 1929 год, в Веймарской республике было лето.

«Люди в воскресенье» — Молодые люди вроде нас

Они назвали свой фильм «Люди в воскресенье».

В 1933-м Эдгар Дж. Улмер уже давно работает в США, как и Циннеман. Билли Уайлдер отправится туда в следующем году. Братья Курт и Роберт Сьодмаки скоро последуют за ними. Как и Шюфтан, камера которого еще увидит французские набережные туманов накануне войны.

Среди людей, встреченных ими тем летом, среди отдыхающих на озере, в череде лиц эпохи, запечатленных пляжным фотографом, должен был остаться и Курт Геррон. Он был там в то воскресенье. И зрители, пришедшие в 1930-м на премьеру, в кинотеатр на Курфюрстендамм, видели его.

Но негативы фильма будут утеряны. В новой версии недостанет нескольких минут. И Геррона там больше не будет.

В 1933 году Геррон покидает Германию.

Адьё, Даддельду.

Бродячий жид

Каждому, кто предпримет попытку рассказать о том, что происходило с Герроном после 1933 года, придется задать вопрос: почему он не бежал из Европы? Ведь была такая возможность.

Рюман напишет в мемуарах: «Он был высоким, сильным мужчиной с характером ребенка». Мол, не знал или не хотел знать, насколько серьезной была ситуация. Начальника приемной комиссии в шутку называл «Stoßtrupp» и «Leibstandarte», а однажды позвал директора производства: «Где мой маленький штурмбаннфюрер?» Кто-то судорожно улыбнулся, кто-то замер, кто-то остался невозмутимо серьезен. В студиях уже шныряли нацистские шпионы.

В самом ли деле Геррон не знал того, что знал Рюман? Или знал, но все равно ворковал: «Мой маленький штурмбаннфюрер»? Можно представить, как это звучало: как «банкротиссимо», как «Мэкито», как «Уллемулле». Любезный мой ночной штурмовичок.

Коллеги звали его в Голливуд, но Геррон туда не поплыл.

Кто-то скажет: его инструментом был немецкий язык.

Это правда. Как и то, что в «Голубом ангеле» играл на английском. Как и то, что, уехав во Францию, попытался работать на французском. Как и то, что в совершенстве овладел голландским.

Возможно, у него не было средств? Его разорившийся свояк с семьей отправился из Парижа в Буэнос-Айрес, вся семья выжила. Геррон с семьей остался в Париже. Помог Лорре собрать денег, чтобы тот мог уплыть в США, а сам переехал в Вену.

К концу 30-х Штернберг и Дитрих сделали еще одну попытку, Лорре тоже подсуетился, договорился с агентом-гением Полом Конером, они нашли для Геррона работу. Геррон уже был в Голландии. Всей его семье купили билеты на пароход. Эконом-класса. А он потребовал первого.

Кто-то скажет: он был тщеславен, карьера была слишком важна для него, и он закрывал глаза на реальность.

Кто-то скажет: он был занят, а когда он бывал занят, вокруг не существовало ничего, кроме дела.

Кто-то скажет: он не хотел расставаться с Германией.

Кроме того, презирал нацистов. Не верил, что они надолго.

А может, был просто горд.

Кто-то скажет: он решил, что все будет не так уж плохо.

Герой Левински скажет: я был тупицей. Блефовал. Хотел сойти за звезду. И просто упустил момент.

В 1933-м поезд прибывает в Париж.

С поезда сходят Курт и Олли, Макс и Тони, Герта, сестра Олли, с мужем Йозефом и двумя детьми.

Геррон быстро обеспечивает всех жильем, сам заселяется с Олли в милую квартирку неподалеку от Елисейских полей. Подтягивает французский. Мыкается в поисках работы; дымит, точно грек Георгакопулос, по парижским кафе и строит планы. Обитает в эмигрантском кабаре «Künstlerclub Paris — Wien». Снимает короткие ревю с «прекраснейшими ножками Парижа». И даже два фильма. Сценарии для них пишет Эмерик Прессбургер, он уже бежал из Германии, но еще не добрался до Лондона. Геррон подбивает свояка Йозефа вкладываться в эти проекты, ни один не окупается, семья Коппелей разоряется и уплывает в Аргентину. Геррон срывается с места и везет семью в Вену.

В Вену поезд прибывает в конце 1934-го.

Здесь Геррон не продержится и года. Но он успевает поставить один фильм, лирическую комедию «Театр — весь мир». На площадке встречаются такие же, как он, неприкаянные комики Сёке Сакаль и Отто Вальбург, русская эмигрантка Мари Лосефф, бежавшая когда-то от революции из Владивостока через Японию в Берлин, и еще ветеран Бургтеатра, 73-летний Эрнст Арндт. Они шутят, поют и пьют шампанское.

Летом 1935-го поезд прибывает в Амстердам.

С поезда сходят Курт и Олли, Макс и Тони.

Геррон размещает семью в двух маленьких комнатах. Осваивается. Подтягивает голландский. Начинает потихоньку пускать корни.

Здесь уже год как успешны ревю Нельсона в кабаре «La Gaité». Но Геррона, кажется, не очень-то ждут, а он, кажется, и сам не стремится на эмигрантскую сцену. Он приезжает в Голландию не как кабаретист, а как кинорежиссер. Его приглашают. Он намерен поднимать голландское кино. Очень удачно, конечно, что курорт Схевенинген, где артисты-эмигранты неплохо зарабатывают в сезон, находится совсем рядом с киногородком. Тоже можно подзаработать. Но его главная ставка — кино.

В ноябре выходит детектив «Тайна Лунной сонаты» с Дарьей Коллин и венским тенором Эгоном Картером в роли румынско-русской пары танцоров. Вместо фокстрота теперь танго. Геррон мизансценирует преступление и наказание под Бетховена. Тени становятся частью игры. Акцент актеров — оттенком интриги. Ничего выдающегося, но фильм принят тепло: в Голландии всего год как начали снимать звуковое кино, и умеющих работать со звуком здесь пока — по пальцам перечесть.

В 1936-м Геррон берется за задачку посложнее. Экранизацию автобиографического романа взросления «Юность Мерейнтье Гейзена» А. М. де Йонга, живого классика, социалиста и католика. Христианская история про мальчика, подружившегося с браконьером, а потом невольно предавшего его. Сам писатель играет мудрого патера. Они с Герроном сразу становятся товарищами. В фильме полно детей. Актеры играют на брабантском диалекте.

Геррон со всем справляется.

На съемках мальчишки шалят, сбегают от камер, чтобы тайком чего-нибудь перекусить, Геррон застает их за этим делом, отводит в студийный ресторан и торжественно покупает каждому по большущему куску торта. Теперь всё в порядке? Мотор, камера ждет.

Юный дебютант Кес Брюсе, в будущем успешный голландский актер, скажет: «Он был как отец. С ним ты чувствовал себя в безопасности». Все на студии любят его и зовут «паппи». На столе в кабинете у паппи стоит маленький слон. Его тотем. Талисман. На счастье.

Фильм становится событием в голландском прокате.

Затем что-то меняется.

Весной 1937-го Геррон, от лица Голландии, посещает Италию. Снимает на «Чинечитта» итало-голландский фильм «Три желания» — сказку по мотивам братьев Гримм, про любовь и саксофоны. Опера соединяет влюбленные сердца. Сценарий пишут де Йонг и Цекендорф. В итальянской версии ассистирует дебютант Джорджо Феррони, будущий спец по спагетти-вестернам. Голландская премьера проходит 9 декабря 1937 года в Гааге. В прокате — полный провал. Катастрофа.

Больше Геррон не снимает. Не предлагают. Не найти даже подработки, вроде документалки о голландской радиостанции, сделанной им два года назад. Даже авиакомпания, для которой он делает рекламу, внезапно расторгает контракт.

А вокруг всё чаще шипят: эти евреи отбирают у местных работу.

Впрочем, одно предложение все же еще поступает.

23-летняя голосистая евреечка Фрида ван Гессен, многообещающее голландское сопрано, заливается:

Улыбайся и пой,
И весь мир улыбнется в ответ,
И скажет: «Привет!»
И с тобой споет.

Улыбайся и пой,
Обернется зима для тебя
Прекрасной весной.
Улыбнись нам и спой.


[Все куплеты из «Белоснежки» даны в переводе Елены Ставрогиной]

На ее трель отзываются воробушки.

Геррон режиссирует голландский дубляж «Белоснежки».

Премьера проходит 11 ноября 1938 года.

С де Йонгом он пробует открыть киношколу для детишек, они даже успевают набрать учеников и чему-то их поучить. Школа быстро закрывается, денег нет. Идею нового фильма отклоняют. Никто не хочет платить. Тигр все воркует, как голубка, и топчется, как папочка-слон, но голландскому кино он больше не нужен.

Остается одно: вернуться на сцену. Он возвращается. И оказывается вдруг, что пауза была хоть не фатальной, но заметной.

Для немцев он жид, для голландцев — немец.
Среди эмигрантов вдруг тоже стал чужаком.

Все приходится начинать сначала.

В 1938-м выступает в одном ревю у Нельсона — как гость, постоянного сотрудничества не предлагают. Играет роль в оперетте, с ансамблем Лизл Франк и Отто Ауриха, значится не комиком, а кинорежиссером. В 1939-м еще одна оперетта.

14 марта. Чехословакия.

Потом эмигрантское кабаре «Проминенция» старого друга Розена. Странным образом имя Геррона все время пропадает из программок. Еще одно ревю Нельсона. Ни в одном ансамбле не числится.

1 сентября. Польша.

Осенью 1939-го Геррон ставит собственный небольшой спектакль в небольшом Лейдсеплейн-театре. Называется «Петля на шее».

Пытается свести концы с концами. Со всеми учтив и улыбчив. Где теперь стоит его слоник, доподлинно неизвестно.

Вечерами возвращается домой, к маме, папе и Олли.

Для них наступает весна.

Весна 1940-го.

Фрида ван Гессен нелегально переждет в Нидерландах всю оккупацию, потом уедет в Канаду и доживет до 106 лет. Ее 28-летний брат Эдуард погибнет в августе 1944-го в Освенциме.

В 1942-м фильм «Юность Мерейнтье Гейзена» будет запрещен. За «негативную тенденцию выдвигать на первый план преступника».

А. М. де Йонга застрелят голландские эсэсовцы 18 октября 1943 года в рамках показательной серии расправ «Зильбертанн».

Сёке Сакаль сбежит в США. Мари Лосефф — в Лондон.

Эрнст Арндт будет убит осенью 1942 года в Треблинке.

Отто Вальбурга арестуют в 1944 году по доносу. Он отправится из Терезиенштадта в Освенцим тем же последним поездом, на котором уедет Геррон, и будет убит по прибытии.

Геррон пишет письма за океан: «Уважаемый мистер Конер…» и даже «Дорогой Фриц Ланг…». Умоляю, дайте шанс… Не выбрасывайте письмо…. Я никогда вас не забуду… Пожалуйста, спасибо.

Ланг ему не отвечает. Конер отвечает, но ничем не может помочь.

Весна 1940-го.
Бельгия. Люксембург.
И Голландия.

Нидерландские вооруженные силы сопротивляются пять дней. 15 мая 1940 года Голландия капитулирует.

На веселом курорте Схевенинген Геррон развлекает отдыхающих. Он встречает актрису Сильвию Грос, которая ищет лодочника, что увезет ее в Дувр, но никто не соглашается. Повсюду мины. Вдвоем они возвращаются в оккупированный Амстердам.

Эмигрантские ансамбли растворяются.
Но кажется, что все еще есть время.

Вместе с Максом Эрлихом и некогда известнейшей немецкой артисткой Камилой Шпирой Геррон успевает создать группу «De Kamerspelers» и организовать две программы кабаре.

Потом ставит оперетту «Судебная ложа» с участниками двух городских ансамблей. Чтобы взять второго пианиста на гастроли в соседнюю провинцию, не хватает денег. Тот хлопает дверью, первый пианист из солидарности уходит следом.

4 мая 1941 года Геррон пишет ему вот это письмо:

«Дорогой Джо Шпир,
извините меня за то, что я пишу по-немецки, но иначе я сделал бы слишком много ошибок. После того, как ваша работа над „Судебной ложей“ закончилась при таких печальных обстоятельствах, я чувствую необходимость выразить вам сердечную благодарность за все ваши хлопоты и заботы, которыми вы поддерживали меня наилучшим образом. Было очень приятно работать с вами, и вы можете быть уверены, что я сделаю все, что в моих силах, чтобы в скором времени вновь получить такую возможность. Знайте, я очень сожалею обо всех упущениях, которые, к сожалению, мне не удалось исправить. Я сделал свои личные выводы из этого инцидента, и теперь я рассматриваю „Судебную ложу“ только с деловой точки зрения — удовольствие пропало. Очень жаль. В любом случае, Вы доставили мне много радости своей замечательной игрой на фортепиано. Пожалуйста, передайте мою благодарность и вашему партнеру.
Всегда с наилучшими пожеланиями,
ваш Геррон»

Ответил ли Шпир, доподлинно неизвестно.

В «Голландском театре» Геррон ставит ревю «Музыка! Музыка!» на текст и музыку отца и сына Нельсонов. На афише крупными буквами: Хенриетта Давидс, звезда нидерландской эстрады. Среди актеров: Грос, Вальбург, Курт Лилиен и сам Геррон. Знаменитый пианист Мартин Роман делает аранжировку.

31 августа 1941-го на премьере аншлаг.

15 сентября в Голландии издается указ:

Статья 1. Евреям запрещается принимать участие в массовых собраниях и пользоваться общественными учреждениями постольку, поскольку они предназначены для обеспечения людей отдыхом, времяпровождением и информацией.

В «Голландском театре» играть разрешают. В октябре Геррон ставит еще одно ревю «Путеводитель» с тем же составом.

В ноябре «Голландский театр» переименовывают в «Еврейский театр». Это значит, голландские и еврейские артисты больше не могут выступать вместе. Еврейским артистам можно выступать только здесь. Посещать представления могут только евреи. В центре Амстердама создается маленькое театральное гетто.

Здесь Нельсоны, Роман, Вальбург, Лилиен, Эрлих, Розен, Шпира, Грос, Лизл Франк с Отто Аурихом, инициатор берлинского «Культурбунда» Эрих Циглер, врач-дирижер Курт Зингер, Фрида ван Гессен… И комик Геррон.

На всех только одна сцена.

20 января 1942 года в Берлине, на вилле Ванзее, Рейнхард Гейдрих и 15 госсекретарей из важнейших министерств Рейха проводят свое важнейшее совещание.

11 апреля Геррон играет в спектакле Элиаса ван Прага «Мыс доброй надежды».

10 июля — в спектакле «Колыбельная». «Еврейский еженедельник» отмечает Геррона как яркого и забавного гусара.

17 июля во время представления «Колыбельной» Фердинанд аус дер Фюнтен, глава Центрального Управления еврейской эмиграцией, заходит в театр с несколькими молодчиками. Актерам дают закончить спектакль, затем здание конфискуют.

Сильвия Грос приходит в театр и понимает, что что-то произошло: «На сцене нет декораций и реквизита, и она напоминает ограбленный дом. Веревки, свисающие с колосников, походят на петлю палача. Картины и статуи исчезли. Сиденья в оркестровой яме и зале вырваны из пола и поставлены к стенам. Все огни, кроме аварийного освещения, что светится кроваво-красными светлячками, — погашены».

Осенью 1942 года «Еврейский театр» превращают в центр депортации евреев.

В декабре Элиас ван Праг погибнет в Маутхаузене.

Рудольф Нельсон скроется и избежит депортации, его сын Херберт откроет подпольное кабаре; после войны они встретятся. Хенриетта Давидс тоже перейдет на нелегальное положение и, единственная из всей своей семьи, переживет войну.

Курт Лилиен будет убит 28 мая 1943 года в концлагере Собибор.

С осени 1942-го бывшие служащие «Еврейского театра» привлекаются к новой работе.

Геррону поручают следить за багажом. Чтобы все было зарегистрировано и ничего не потерялось. Люди подходят к нему: «Ты должен мне помочь», — но он не может.

Он просто записывает номера.

Однажды со своим багажом приходят Макс и Тони Гершон.

Их отправляют в Вестерборк. Бывший голландский лагерь для беженцев, а ныне сборно-пересыльный лагерь на 100 000 заключенных, с 1 июля 1942 года официально перешедший под юрисдикцию СС.

4 мая 1943 года Гершоны, вместе с еще 1186 пассажирами, уезжают транспортом из Вестерборка в Собибор. 1100 убиты в день прибытия. К 1945 году в живых из этого поезда не останется никого.

20 сентября 1943 года арестовывают Курта и Ольгу Геррон. Теперь и они едут в Вестерборк, на север, к немецкой границе. За окном проносились бы пустоши, но окна заколочены.

Духота. Пот. Грохот колес. Шестилетняя Сюзанна, дочка Камиллы Шпиры, хочет писать. Вокруг ведра полно людей. Геррон прикрывает девочку своим пальто.

Далеко позади остаются Амстердам и здание «Голландского театра». Театра в этом здании больше никогда не будет.

Поезд прибывает в Вестерборк.
С поезда сходят Курт и Олли.

Свет мой, Зеркальце

Немецких евреев-беженцев было много, они были никому не нужны, для них построили лагерь. Потом сюда стали свозить евреев со всей Голландии. По вторникам отправлялись поезда на восток. Люди уезжали в вагонах для скота, им говорили, что они едут работать. Когда стали забирать сплошь детей и стариков, поползли сомнения, но это все равно не имело значения. Отправка продолжалась по расписанию.

Весной в Вестерборк привезли Макса и Тони Гершон, но когда Курт Геррон осенью сошел с поезда, его родителей тут уже не было.

Пустошь их поглотила.

Было тихо. Вестерборк — пересыльный лагерь, а потому больше похож на обычный городок: нет ни трупов, ни злобных эсэсовцев с собаками, зато есть кафе, конторы, детский сад и больница.

За пределами пустошей было время. Здесь же время шло по кругу. От поезда до поезда. Поезда уходили во вторник.

Курт Геррон не увидел родителей в Вестерборке.

Когда поезд прибыл, тут только что состоялась премьера. Макс Эрлих открыл очередную «Дикую сцену». Ревю называлось «Юмор и мелодия». В Вестерборке поощрялось искусство, комендант лагеря Альберт Конрад Геммекер был очень культурный человек.

Все начиналось со «Сна в летнюю ночь», а теперь у них есть ансамбль, оркестр и, конечно, лучшие артисты кабаре. Культура нынче — бродячий жид. Геммекер соблаговолил разрешить евреям построить сцену из досок от разрушенной синагоги. Пусть себе играют. И эсэсовцам веселее, и паники меньше. Теперь здесь имеется полный состав танцоров и актеров (правда, он меняется после каждого транспорта), целый штат декораторов, осветителей, костюмеров и полная свобода, разве что все программы визирует СС. В 1943-м все, что осталось от «Еврейского театра», — здесь.

Поезда идут, шоу продолжается. Никто точно не знает, что ждет на конечной. Говорят, если придет поезд с сиденьями — значит, будешь жить. Говорят, если повезет, уедешь в Терезиенштадт.

Геррон встречает берлинского знакомца на улице и говорит:

Привет! Как дела? Я голоден!

Доподлинно известно только об одном представлении, где он выступает. 23 октября 1943-го Розен выделяет ему маленький номер в ревю «Браво! Да Капо». Он называется «Ревность». Вскоре после премьеры Шпира оказывается «ариезирована», и их с Сюзанной отпускают. Остальные играют дальше.

Неизвестно, играет ли с ними Геррон.

Неясно, что он делает все остальные дни.

Говорят, сидит рядом с Олли и рассказывает истории. Все приходят послушать, и все смеются.

За вечность до того Курт Геррон с Куртом Лилиеном, Зигом Арно и Отто Вальбургом стояли в студии все вместе и пели. Пели так:

Вот так! Не спеть никак!
В куплете смысла нет,
Но раз весело нам петь —
Споем еще куплет!

Тогда, в 1938-м, когда еще была Голландия, Геррон режиссировал сразу две дубляжа “Белоснежки”. Голландскую и немецкую версии. Немецкую они делали для Австрии и Швейцарии. 

Геррон говорил за Соню и Скромника.

Соня дремал, а Скромник пел так:

Я раз погнался за хорьком,
На ветке с ним повис,
Увидел сверху я свой дом,
Но тут же рухнул вниз.

Поезд прибыл обратно к немецкой границе.

Каждый вторник отсюда уходят поезда на восток.

На подмостках из синагоги — юмор и мелодия.

Можно выступать только на языке Рейха.

Так что дуэту «Джонни и Джонс» (Саломону Мейеру Канневассеру, или просто Максу, и Арнольду Симеону ван Везелю, или просто Нолику) нельзя петь со сцены свою «Серенаду Вестерборка». Но им везет. Их выпускают по лагерным делам на пару дней в Амстердам. Они тайком записывают на пластинку свою песню:

Сердце, как котёл в котельной, закипело вдруг,
В отчем доме я не знал бы этих сладких мук.
Пою я серенаду Вестерборка.
В пустошь за бараки шли мы в полумраке — с нами он,
Этот вестерборкский купидон.

Они поют на голландском.

И возвращаются обратно в лагерь. Там их жены.

На подмостках из синагоги поют на языке Рейха.

Геррон бродит по пустошам любезным фантомом, говорит: «Халло».

За вечность до того, — когда Голландия еще была, — Геррон снимал там фильм про мальчика и браконьера, фильм назывался «Юность Мерейнтье Гейзена». Католик де Йонг играл там мудрого патера.

Там была такая сцена.

Деревенский маскарад. Хороводы, пляски, конфетти. В таверне всюду серпантин. На столах полные стаканы. Музыка. За столиком сидит клоун. Черный клоун, отверженный любовник, презренный браконьер. Чужак. Встретившись глазами со счастливой возлюбленной, веселящейся с другим, браконьер срывает с себя маску и пускается в пляс. Вертится, как чокнутый. Орет, буянит как мерзавец, портит всем праздник. Вываливается во тьму, на мороз. Оставляет за спиной кружение масок. Рыдает. Во тьме совершает преступление.

Клоуны голосят о нем прямо в камеру. Так когда-то голосил об убийстве яннингсовский Мефистофель. Крик «Убийство!» прерывает веселье. Народ замирает в испуге.

В соседнем, светлом кадре мальчишки тягают сласти со стола.

Потом наступает утро, и все в деревне идет своим чередом. Только патер вскоре умирает, а друзей разделяют стены тюрьмы.

Тогда Геррон единственный раз позволил камере увидеть, как человек танцует свою боль. А себе — не шутить, когда страшно.

А. М. де Йонг, должно быть, уже застрелен.

Потом друзья собирались в студии, чтобы подарить свои голоса веселым гномам. Они все вместе пели вот так:

Вот так! Не спеть никак!
В куплете смысла нет,
Но раз весело нам петь —
Споем еще куплет!

Геррон озвучивал Соню, Скромника и Волшебное Зеркало. 

Зеркало загоралось пламенем, из тьмы покорно и страшно проступала маска. Злая Королева задавала вопрос, и Зеркало отвечало правду. Так вершилась Судьба. Но это был диснеевский мультфильм, и в конце все, кроме ведьмы, были счастливы. 

Злую Королеву озвучивала немецкая артистка Дора Гершон, однофамилица. Она выступала у Рейнхардта и в Тингель-Тангель, когда-то. Она уже мертва. Убита в феврале в Освенциме.

Курт Лилиен говорил за Ворчуна. Он уже мертв. Убит в мае в Собиборе.

Весельчак-Чихун Зиг Арно где-то в Голливуде.

Умник Отто Вальбург в Амстердаме, прячется.

Курт Геррон в Вестерборке.

Он все время голоден и становится похож на Волшебное Зеркало. 

Вестерборк тонет в пустошах.

Они все пели вот так:

Вот так! Не спеть никак!
В куплете смысла нет,
Но раз весело нам петь —
Споем еще куплет!

А Геррон пел вот так:

Я раз погнался за хорьком,
На ветке с ним повис,
Увидел сверху я свой дом,
Но тут же рухнул вниз.

Его голос вернется в Германию в 1950-м. Когда выйдет «Белоснежка», его услышат все немецкие дети.

Где-то за пределами пустошей, там, где когда-то было время, на свет появился младенец. Его назвали Курт, его фамилия была Гершон. Это значит «изгнанный». Сыны Гершона переносят покровы и ширмы, поют и прикрывают сынов Израиля в пустыне Синайской.

У Курта Геррона было пальто. В вагоне для скота он прикрыл им девочку Сюзанну, чтобы девочка не боялась пописать.

Он больше не поет, или этого никто не слышит. Или не вспомнит. Но каждую неделю зал и без него полон.

Конечно, многих возмущает, что прекраснейшие ножки Вестерборка пляшут на обломках синагоги. Тем не менее, раз в неделю Вестерборк оглушают раскаты смеха. Аплодисменты.

Вечером — музыка, утром — путь в бездну. Все расчудесно. А даже если нет — заботы подождут до завтра.

Всегда есть завтра.

25 февраля 1944 года Герроны проходят по «Бульвару горя» — центральной улице от ворот лагеря до железнодорожной станции. Им повезло. Прибыл поезд с сиденьями.

Берлинский знакомец Геррона в этот день запирает двери в вагонах. Он пытается увидеть Геррона, чтобы попрощаться, но на перроне слишком много людей.

Поезд отправляется в Терезиенштадт.

В марте 1944-го вестерборкское кабаре прекратит существование из-за постоянных депортаций. В последних представлениях будут участвовать десять человек. Они поставят «Людмилу, или Трупы на ленте конвейера» со слоганом «Ах, мы мишугинэ („чокнутые“), сейчас покажем вам оперу» и на прощание подарят Геммекеру фотоальбом с подписью: «Если сидишь по шею в дерьме, лучше не петь. Но я все равно пою».

Вестерборк станет трудовым лагерем.

Макс и Нолик погибнут в концлагере Берген-Бельзен.

12 апреля 1945 года Вестерборк освободят канадские войска. Их встретят 876 узников и мертвая тишина.

Дамы и господа, дас ист Терррезиенштадт!

Несколько сот километров от Вестерборка до Богушовице.

2 км от Богушовице до Терезиенштадта.

26 февраля 1944 года 809 евреев на месте.

Гарнизонный город в 60 км от Праги, 1780-го года постройки, Терезин теперь — перевалочный пункт по пути дальше на восток: в лагеря смерти. И еще Терезин теперь — образцовое гетто. Пока прибывают поезда из Богемии и Моравии, Германии, Голландии, Дании, Франции — и отбывают в Освенцим, Майданек, Собибор и Треблинку, — в самом гетто, как экспонаты, выставляются важные евреи. Заметные евреи. Евреи с именами. Политики. Ученые. Врачи. Спортсмены. Артисты. Вдруг у мировой общественности возникнут вопросы?

Попасть сюда — привилегия. Некоторые за это платили. Например, юрист Мориц Надельман и его жена Клара: их активы были удержаны как плата за «дом» и «пенсионное содержание», а в их берлинской квартире поселили иракского посла. Состоятельным евреям обещают покой и окна с видом на озеро. К тому моменту, когда транспорт XXIV/4 из Вестерборка приезжает в лагерь, Мориц уже мертв; Клара отправится в Освенцим осенним поездом.

Но можно и не платить. Категория Геррона: «кинематографисты, ветераны войны 1914–1918». Его пропуск в Терезиенштадт — Железный крест. У них с Ольгой есть «квартира» — малюсенькая отдельная комнатка в казарме, неслыханная роскошь. В Терезине, рассчитанном на 4 тысячи солдат, размещаются по 20–40 тысяч жителей.

В гетто самоуправление. Юденрат, совет старейшин, сам распределяет пайки и составляет списки на транспорт.

Наблюдает за всеми дядюшка Рам.

Бродячий жид остановился в Терезине.

Кажется, вся культура депортирована сюда. Здесь читают лекции по австрийскому рококо и изучают японский театр, разбирают ноты Баха и современную чешскую музыку, читают из Торы и рассматривают социальные дилеммы в современном иудаизме, и так далее, и так далее, — и все это только за одну неделю. Терезиенштадт — это как бы опять Веймарская республика, только без инфляции, денег-то нет.

Один заключенный, доктор Лео Штраус, придумывает песенку про Как-бы-град:

Открыта там кофейня,
Как есть, Менильмонтан.
Как бы и тут, и там ты,
Когда гремит джаз-банд.

Мартин Роман теперь здесь, он возглавляет джаз-ансамбль «Гетто Свингерс». Рам сказал ему: «Я не слышал, как ты играешь, но знаю, что ты хорош. Делай музыку».

Здесь пишут картины, инсценируют Кокто. Чешский пианист Карло Таубе создает масштабную «Симфонию Терезиенштадта». Драматург Ганс Краса, совместно с Адольфом Хофмайстером, восстанавливает «Брундибара» (по-чешски «Шмель») — оперу, написанную им в 1938-м для пражского детского дома. Дети на чешском поют о Брундибаре — злом шарманщике, что мешал Анинке и Пепичеку купить молоко для их больной матери, но вместе с Кошкой, Собакой, Воробушком и другими детьми они победили злодея. Хит гетто ставится под управлением Руди Фройденфельда десятки раз. Из-за депортаций учителя музыки готовят на одну роль несколько детей.

Поезда идут и идут, но они все равно поют.

Когда вечереет, в темноте детского барака журчит женский голос.

Медсестра, поэтесса Ильзе Вебер, ангел Терезина, поет маленьким подопечным колыбельную:

Баюшки, баюшки, баю,
Мир по ночам стихает.
Ничто не тронет твой покой,
Спи, малыш мой, спи, родной.

Среди детей ее сын Томаш. Второй ее ребенок, мальчик Гануш, где-то далеко в Швеции.

Не веет ни малиновым уксусом, ни собачьей падалью. Иногда доносится запах из крематория.

Утром всходит солнце, и как бы жизнь идет своим чередом.

Когда прибывает транспорт XXIV/4, и Курт Геррон сходит с поезда, он попадает в зазеркалье. Как бы мир, который был когда-то. Зеркало говорит правду. По улицам толкают тележки со стариками, умершими от голода. Все играют свободно, как смертники. В одной комнате тринадцать девушек, одна за другой, сгорают от тифа. В другой репетируют очередную горячую пьесу. А где-то в самом темном уголке крепости копошится гордость штурмбаннфюрера Гюнтера: 40 000 тутовых шелкопрядов. Им все время не хватает листьев, они то и дело заболевают какой-то чумой, чернеют, и тогда их сжигают в печи.

Весь город — один большой уникальный номер.

Геррон больше не молчит.

Он вновь рычит со сцены, что когда-то ушла из-под ног.

Но раз нет больше «когда-то», он создает кабаре «Карусель».

Художник Бедржих Фритта набрасывает афишу-шарж. На одной половине на Герроне — фрак и цилиндр; на другой — моряцкая рубашка. Он выдвигает ножку, взмахивает ручкой — и на заднем плане крутится карусель. Только вместо лошадок — сами артисты. Халло, Доктор Кабаре! Полудокер, полутиран. Конферансье для обреченных.

Актриса Нава Шён расскажет о премьере одной из постановок: «Мы репетировали на чердаке в казарме, где жили слепые. В день премьеры мы нашли там груду трупов. Тела были от пола до потолка. Но премьера должна была состояться. И тогда появилась идея. Мы привели слепых и поставили их на лестнице, точно в почетный караул. Они протягивали руки, и мы передавали по ним трупы. Когда чердак расчистили, слепых увели, и состоялась премьера».

Воистину последняя «дикая сцена».

С поэтом Манфредом Грайфенхагеном Геррон придумывает песню про лошадок. Мартин Роман кладет ее на музыку.

Геррон игриво запевает:

Жизнь пуста по большей части.
Смысл и ценность только страсти
Могут ей придать порой.
Рынки, биржи, профурсетки,
Фильмы, игры, сигаретки —
Каждый выбрал свой запой.
Дайте нам поощущать —
Помечтать — ах, дайте, дайте помечтать!

И вдруг начинает разгонять ритм, а Роман отбивает «Кружим на конях деревянных…» как марш.

Кружим на конях деревянных,
Несемся, да так, что не слезть.
Когда ж, одуревши, мы станем,
Увидим: мы там, где мы есть.

Таким, только без слепого караула для трупов, лагерь и застает делегация Международного Красного Креста.

К 1944-му по миру поползли слухи о судьбе евреев, и нацисты решили устроить экскурсию. Крепость выглядит весьма убедительно. Немного приукрасить — и получится идеальный город. Для заключенных открывают парк. Вычищают тротуары по пути следования делегации. Красят здания. Высаживают цветы. Дорожки посыпают гравием. Открывают магазины, где выставляют конфискованные вещи. Возводят музыкальный павильон. Выкапывают бассейн. Устраивают детский сад. «Свингерам» дают указание: чтоб звучали как американцы! дали джаза! Из Праги привозят настоящее пианино. Культурных мероприятий делают еще больше. А чтобы было просторнее, отправляют специальный поезд в Освенцим — и в гетто становится на 7503 еврея меньше.

Эла Штайн-Вайсбергер, играющая Кошку в «Брундибаре», будет вспоминать: «Музыка помогала нам забыть о голоде и невзгодах». А еще: «Мы знали: любой ребенок, играющий сейчас на сцене, в любой момент может умереть». Как раз во время приготовлений увозят ее дядю и тетю и двоих детей, с которыми она только что познакомилась.

23 июня 1944 года, в сопровождении вежливых эсэсовцев, делегация осматривает удивительный город. Вместо «вечных жидов», что «живут в одних и тех же грязных и кишащих насекомыми жилищах из поколения в поколение», их в гетто встречают красивые, талантливые, жизнелюбивые люди. Делегация посещает футбольный матч, смотрит «Брундибара», слушает Реквием Верди, запрещенную «Bei mir bist du schön» и «Сильву», дивится «Свингерам из гетто». Какая свобода! Видят, что жители не голодают, хорошо одеты, ни в чем не нуждаются, ну, разве что в алкоголе и сигаретах. Детишки жалуются дяде Раму, что им уже надоели сардины. Здесь живут даже лучше, чем в Праге.

И не спешат как будто
Они в петлю залезть.
На завтра строят планы,
Как будто завтра есть.

Представители Красного Креста делают множество приятных фото, пишут положительные отчеты и отправляются, удовлетворенные, восвояси.

Декорации остаются.

Два года назад, под руководством тогдашнего коменданта, доктора Зигфрида Зайдля, нацисты уже намеревались снять в Терезиенштадте фильм. Довольно суровый сценарий тогда написал Петр Кин, а за постановку отвечала Ирена Додалова, и она совершенно, судя по всему, не собиралась обеспечивать нацистам «иллюзион». Фильм был отснят наполовину, в серой и мрачной натуре гетто, забракован как дилетантский и не отвечающий интересам пропаганды и благополучно забыт.

Потом, в декабре 1943-го, сделали еще одну попытку, поручили написать новый сценарий заключенному Индржиху Вайлю. В январе было снято прибытие транспорта с датскими евреями, приветственная речь Эпштейна. Опять не то. Не вышло утопии. Чего-то не хватало.

Теперь у Рама есть такие шикарные павильоны счастья. Все должно получиться. Фильм можно будет показывать всем желающим (не в Германии, конечно), а потом — в случае чего — он может стать идеальным свидетельством защиты. На дворе как-никак лето 1944-го. Кто знает, как оно там повернется. Гюнтер поручает производство пражскому информационному агентству «Актуалита», возглавляемому Карелом Печены.

Рам вызывает к себе Геррона: «Ты — режиссер».

Смейтесь вместе со мной

25 августа Геррон пишет, как всегда, страшно учтивое письмо, на этот раз директору «Банка гетто» Дизедеру Фридману.

Глубокоуважаемый господин доктор Фридман!
В подтверждение нашей сегодняшней беседы напоминаю о следующих согласованных с вами пунктах:
а) В восемь утра в магазине мужской одежды должен быть один из Ваших работников с суммой примерно в 15 000 терезинских крон.
b) Мы снимаем Ваш кабинет и помещение с кассами.
c) Стоящий у Вашей двери сейф должен быть подготовлен, как договорено.
d) Пожалуйста, подготовьте корзину с гетто-кронами, которые будут струиться на стол…
Искренне благодарю Вас за Ваше любезное сотрудничество.
Г.

Съемки идут полным ходом.

После визита к коменданту лагеря у заключенного № XXIV/4-247 было не очень-то много времени на раздумья.

Через несколько дней после отъезда Красного Креста были арестованы и помещены в «Малую крепость», тюрьму гестапо, Бедржих Фритта и еще четыре терезинских художника, рисовавших неприукрашенные образы гетто.

С другой стороны, просачивались слухи об успехах союзников. Война может в любой момент закончиться. Порой воздушная тревога воет прямо над лагерем. Можно ведь начать, но не завершить фильм.

Еще так было бы можно, как бы ненароком, кого-нибудь спасти.

Совет старейшин ясно дал понять: сделай все, чтобы остаться в живых и чтобы в живых остались другие.

И так далее.

Каждому, кто вознамерится рассказать о том, что происходило с Герроном в августе 1944 года в Терезиенштадте, придется задать вопрос.

Моральные метания Геррона, а точнее, попытка их представить, лягут в основу романа Левински: несколько сот страниц от «Я не буду снимать этот фильм, только не этот» до «Я тут режиссер. Я Курт Геррон».

Моральная проблема этого выбора станет основой документального фильма «Узник Рая» (к сожалению, сильно грешащего неточностями, хоть и сердечного) и многоголосицу свидетельств все-таки придется привести к общему знаменателю, чтобы герой остался героем.

Илона Циок, снимая «Карусель Курта Геррона», тоже, конечно, задаст этот вопрос. А потом выведет на сцену Уте Лемпер, и та прорычит «Балладу Мэкки-Ножа» перед выжившими узниками Терезиенштадта. Таким будет ответ.

Этим летом 1944-го нацисты сказали Курту Геррону, что он режиссер. У Геррона было не очень много времени на раздумья, и он согласился снять фильм. Он называется: «Терезиенштадт. Документальный фильм из еврейского поселения».

Совместно с Грайфенхагеном Геррон написал сценарий, основанный на черновиках Вайля. Маленького оберштурмфюрера Рама все устроило. Съемки начались 16 августа.

В первый день съемок на Герроне был шарф, в кармане пиджака его виднелся носовой платок, и он даже, говорят, раздобыл где-то стул, и на стуле было написано «режиссер». А на груди у него была Звезда Давида.

Работа спорится. Все профессионально: с машиной звукозаписи, софитами и полным техническим штатом.

Голландский иллюстратор Джо Шпир (тезка пианиста, с которым Геррону так и не довелось еще раз посотрудничать) и пражский театральный художник Франтишек Зеленка делают наброски.

Из Праги от «Актуалиты» приезжают профи. Сам Карел Печены и его операторы: Иван Фрич, Йозеф Чепелак и некогда заметный авангардист Ченек Заградничек. Помрежем Геррон берет себе доктора Франца Хофера. Завидев его, кричит прямо во время съемок: «Прошу Вас, поработайте со мной, потому что нынешние помощники, очевидно, никогда не видели, как делается кино». Должно быть, Геррон в ударе, коли так шутит: Хофер — кабаретист и отродясь не бывал на площадке. Он действительно входит в съемочную группу и пишет о съемках подробный отчет.

Кто-то соучаствует. Кто-то соучаствует, но язвит: «У него два талона на еду, так что голодает он не больше других и в данный момент даже работает по специальности».

Судя по всему, Геррон действительно увлечен. У каждого свой запой.

«Свет должен быть там, а скрипки — подальше».

Режиссеру не дают отсматривать готовый материал. Ему говорят, что получилось, а что нет. Все, что он делает, основано на сценарии, зарисовках и воображении.

Оператора Фрича Геррону не представили. Все инструкции режиссера передают два офицера СС.

Фрич просит: «Не могли бы вы сказать герру Геррону…»

Эсэсовец орет: «Какому еще „герру“?! Он вонючий жид!»

«Еврейская свинья должна со мной поговорить».

Геррон, должно быть, улыбается мягко-мягко.

Биттешён, данкешён, господа.

Искренне благодарю вас за ваше любезное сотрудничество.

Доктор Кабаре расхаживает по городу. Объявляет номера. Сделать уже ничего нельзя. Нет таких дверей, чтобы ошибиться. Он режиссер, вот его роль. Всех бродячих жидов — на площадку.

Раз. Два. Три. Мотор!

Футбольный матч за кубок гетто 1944 года с 2500 зрителей. Выступление скрипичного ансамбля под руководством бывшего дирижера пражского радио Карела Анчерля. Танцевальный вечер: свингеры Романа играют без остановки с полшестого до полдвенадцатого ночи, а добрый дух поддерживается малиновым морсом. Терезинская «проминенция»: знаменитых и важных евреев нужно обязательно показать крупным планом.

Заключенные дивятся тому, как евреи на глазах невозмутимых эсэсовцев пересекают рыночную площадь, запрещенную для прогулок под страхом смерти.

Камера работает.
Геррон потеет.

Эсэсовцы, точно крысы, наводняют проходы библиотеки. Операторы машут им, чтобы вышли из кадра.

Геррон потеет.
Камера работает.

Оберштурмфюрер СС Бергер лично отбирает массовку типично еврейской наружности по казармам и на улицах. Завидев камеру, люди разбегаются кто куда.

Шестнадцатилетняя Маргит Зильберфельд, влюбленная в герроновское «ррр», напротив, очень хочет попасть в фильм. Ее не пускают. Блондинки — вон!

Репортер Вилли Малер с интересом наблюдает за спорыми пражскими операторами и записывает для будущего репортажа: «а так мы сидели в приятной обстановке, в цветущем саду, под сильным светом прожекторов».

Камера работает: Тигр Браун в одиночку отжигает с «Пушечной песней». Эсэсовцы, должно быть, резвятся. (Эти кадры не сохранятся.)

Ян Фишер, чешский актер, скажет: «Он не был художником. Он был пешкой и предателем».

Томми Мандл, режиссер, музыкант и философ, скажет: «Он просто хотел сделать идеальную работу. Создать безупречное произведение».

Коко Шуман, барабанщик «Свингеров», скажет: «Он был очень занят, и, возможно, забыл, где он. Забыл, что он в концлагере».

Геррон говорит: «Я могу поставить сцену, но не могу убрать ужас из глаз людей».

Он приказывает, убеждает, умоляет: «Делайте то, что я вам показываю. Когда я смеюсь, смейтесь вместе со мной!» Ему нужна сцена, где счастливые люди хохочут над летним варьете-шоу. А они, как назло, не хохочут. Он потеет и громко, неудержимо, заразительно смеется, виляя пузом. Кукарекайте же, идиоты!

И они не могут сдержаться, смеются в ответ.

Это все, чем они могут друг другу помочь.

Снято.

В сентябре 1944-го театрик на чердаке Магдебургской казармы полон детей. Со сцены в последний, пятьдесят пятый раз поют победный марш в финале «Брундибара».

Брундибар побежден
И прочь умчался он.

Бей бодрей в барабан —
В схватке мы взяли верх.
Взяли вот почему:
Мы не отступали,
Страха мы не знали,

Ведь дружно подхватив
Веселый наш мотив,
Мы все напевали:

Тот, кто правде рад,
Кто за нее стоит
Без страхов и обид,
Тот нам друг и брат,
Мы будем с ним играть.

После съемок дети уедут в Освенцим. Некоторые оттуда вернутся.

Грета Клингсберг, Анинка, уедет со своей сестрой Трудой, но вернется одна.

Зденек Орнест, Собака, после войны вернется в Чехию и станет актером, а много лет спустя погибнет при невыясненных обстоятельствах.

Эла Штайн-Вайсбергер, Кошка, в 2003 году придет на премьеру «Брундибара» Тони Кушнера в Чикаго.

Павел Рабинович, трубач, не уедет. В 1945-м его вместе с матерью, как датских евреев, выпустят по особо настойчивой просьбе Красного Креста. Они переберутся в Швецию, затем в Данию, а потом он станет Паулем Ароном Сандфортом, помощником режиссера в оперном театре в Риме. В 1999 году в Хамме он поставит «Брундибара», в 2006-м напишет к нему увертюру.

Все они будут говорить: «„Брундибар“ — это несколько мгновений нормальной жизни на сцене. Мы попадали в другой мир и побеждали все, что так мечтали победить. Это был наш витамин. Проблеск света за решеткой. Он давал нам надежду».

Хонза Трайхлингер, мальчик с усами, что играет Брундибара, уедет. Ему 15 лет. Чтобы выжить в Освенциме, нужно быть выше полутора метров. Его рост — 1.49.

Гюнтеру и Раму нужна была «безумная идея».

Чтобы само гетто плясало и пело:

Я сегодня бодрячком.
Ох, я точно бодрячком!
Я смеюсь, причин для грусти нет!

Чтоб у всех было отличное настроение.

Геррон и профи из Праги раскручивают карусель, солнца свет льется на Терезин. Доктор Кабаре создает свой последний фильм, величайший блеф, безупречный номер. Он пишет письма, разводит мизансцены, воображает кадр за кадром, направляет свет, передает через эсэсовцев указания оператору, убеждает, умоляет, приказывает, шутит и терпит. Смотрит и терпит. Говорит: «Мотор».

Все, что останется — несколько метров пленки. Их смонтирует Фрич, а Печены получит от нацистов свою награду. Но в как-бы-фильме окончательное решение — не за монтажом.

«Его фильмы искрятся жизнью».

Для утопии, что была позарез нужна нацистам, не хватало — взгляда. Кто-то должен был взглянуть, и увидеть, и суметь показать: сегодня у евреев лето.

Увидеть, вытерпеть. Сказать: «Стоп».

Иллюзия удалась, потому что сюда, в Терезин, как раз свезли всех тех, у кого хватало души эту иллюзию создать. Камера их запечатлела.

Но из глаз не получилось убрать ужас.

Поэтому камера запечатлела то, что есть: приговоренных к смерти людей в воскресенье.

На тех кадрах, что сохранятся, будут запечатлены люди, которые смеются. И те, что не смеются, а сидят, вытянутые по струнке, и не смотрят в камеру, а смотрят только на сцену. Те, кто не смотрит на сцену, а смотрит, с дальних рядов, в камеру в упор. Те, кто поглядывает в нее нервно. Те, кто оборачивается на нее в толпе с улыбкой, точно они в ранней хронике. Дети, скачущие на деревянных лошадках. Те, кто поет хором, те, кто их слушает. Пацаны, разгоряченные матчем. Девушки в нарядных платьях и девчонки в шортиках. Художники, рабочие, учителя. И Анчерль, взмахивающий кистями рук, чтобы родилась музыка.

Затем камера вдруг ровно едет по бараку, скользит равнодушно по пасторальным сценкам приятного времяпровождения этой огромной странной семьи. И с затемнением на Терезин опускаются ночь и туман.

На этот раз Геррон останется в фильме. На секунду, на дальнем плане, среди своих актеров, за кружением танцующей пары. Останови карусель и увидишь: вот он стоит. Постаревший. Исхудавший. Совсем не похожий на звезду. Как будто все в нем цело.

12 сентября съемки закончены. Фильм обошелся нацистам в 350 000 чешских крон, около 35 000 рейхсмарок. Эти деньги поступали из Центрального Управления, чей бюджет пополнялся конфискованным еврейским имуществом. Геррону так и не дают увидеть ни одного кадра. Пленки уезжают на монтаж в Чехию.

Мираж развеивается. Оркестру нельзя играть, на скамейках — сидеть, танцы под запретом. Массовка больше не нужна. К началу съемок в лагере находилось чуть более 28 000 заключенных. С 28 сентября по 28 октября из Терезиенштадта отправится 11 поездов. На них уедет 18 000 человек.

Заключенный XXIV/4-247 получит пропуск на последний поезд. Ему присвоят новый номер EV-1284, а его супруге — EV-1285, и пригласят их к месту сбора. Отправка 28 октября. В пропуске рядом с их именами будет стоять пометка. «Возвращение нежелательно».

2 км от Терезина до Богушовице.
500 км от Богушовице до Освенцима.

28 октября журналист Филип Манес оборвет на полуслове историю жизни своего сокамерника, доктора Лео Штрауса, передаст свои дневники другому сокамернику и отправится с женой Гертрудой к пропускному пункту.

28 октября на пропускном пункте соберутся все члены самоуправления гетто, кроме доктора Эпштейна (его расстреляют в Малой крепости в конце сентября). Для них подготовят отдельный вагон. В Освенциме этот вагон будет отцеплен, и все его пассажиры будут отравлены газом без селекции.

28 октября до пропускного пункта доберется сорокапятилетний диабетик Отто Вальбург.

Всего там будет 2035 человек.

Когда поезд готов к отправке, Геррон падает на колени. Он умоляет о пощаде и заверяет, что произошла ошибка: «Я сделал для вас этот фильм!» Сапог эсэсовца толкает его внутрь вагона.

Так, много лет спустя, расскажет Нава Шён.

Когда поезд готов к отправке, Геррон элегантно накидывает на плечи пальто, не смотрит ни налево, ни направо, и — точно играя в спектакле — заходит в вагон королем.

Так, много лет спустя, расскажет Маргит Зильберфельд.

Левински оправдает своего героя: «Я не встал перед ним на колени. Не умолял его. Он меня пнул. … Когда я снова смог двигаться, я вскарабкался в вагон.»

Каждый выберет то, что сочтет верным.

Ян Фишер скажет: «Он был табу для нас».

Томми Мандл скажет: «То, что сделал Геррон, не имело ни морального измерения, ни моральных последствий».

Коко Шуман скажет: «Любой принял бы такое же решение. Снимай или умри. Тот, кто говорит иное, — лжет».

Он точно будет знать, о чем говорит.

Всех «Свингеров», кроме трубача Эрика Фогеля (он последует за ними позже), отправят в Освенцим 28 сентября. В Освенциме Роман и Шуман будут играть в оркестре, сопровождающем очереди на селекцию и в газовые камеры. Шуману дадут гитару убитого цыгана, и он постарается избегать взглядов детей. После войны он всю жизнь будет играть джаз и до старости молчать о том, что видел. Он умрет в 2018 году.

Увидит ли он, как ангел Терезина Ильзе Вебер обнимет детей перед газовой камерой? Рассеянно засмеется: «Так значит, мы не пойдем в душ…» — в ответ на дружеский совет эсэсовца: петь, чтобы быстрее задохнуться.

Будет ли оркестр играть, когда в газовую камеру зайдут Курт Гершон и Олли Мейер?

Они будут убиты 30 октября 1944 года.

Мир по ночам тих.

Рудольф Фройденфельд (Франек)
TRANSPORT EK (28.09.1944)
Theresienstadt — Auschwitz
Депортированы: 2500
Убиты: 2023
Выжили: 477
Выжил

Ханс Хофер
TRANSPORT EL (29.09.1944)
Theresienstadt — Auschwitz
Депортированы: 1500
Убиты: 1343
Выжили: 157
Выжил

Манфред Грайфенхаген
TRANSPORT EM (01.10.1944)
Theresienstadt — Auschwitz
Депортированы: 1501
Убиты: 1124
Выжили: 377
Убит

Лизл Франк
TRANSPORT EN (04.10.1944)
Theresienstadt — Auschwitz
Депортированы: 1500
Убиты: 1332
Выжили: 168
Погибла

Ильзе Вебер
TRANSPORT EO (06.10.1944)
Theresienstadt — Auschwitz
Депортированы: 1550
Убиты: 1438
Выжили: 112
Убита

Клара Надельман
TRANSPORT EP (09.10.1944)
Theresienstadt — Auschwitz
Депортированы: 1600
Убиты: 1557
Выжили: 43
Убита

Лео Штраус
TRANSPORT EQ (12.10.1944)
Theresienstadt — Auschwitz
Депортированы: 1500
Убиты: 1388
Выжили: 112
Убит

Ганс Краса
TRANSPORT ER (16.10.1944)
Theresienstadt — Auschwitz
Депортированы: 1500
Убиты: 1372
Выжили: 128
Убит

Франтишек Зеленка
TRANSPORT ES (19.10.1944)
Theresienstadt — Auschwitz
Депортированы: 1500
Убиты: 1424
Выжили: 76
Убит

Франц Хан
TRANSPORT ET (23.10.1944)
Theresienstadt — Auschwitz
Депортированы: 1714
Убиты: 1517
Выжили: 197
Выжил

Филип Манес
TRANSPORT EV (28.10.1944)
Theresienstadt — Auschwitz
Депортированы: 2035
Убиты: 1872
Выжили: 163
Убит

Биттешён,
Можно ли нам пройти, биттешён?
Или нам, наконец, сгинуть с глаз долой?
Биттешён, данкешён,
В праве ль мы дать отпор
Или нам давно дан отбой?

Автор выражает безмерную благодарность всем, кто работал в архивах, записывал свидетельства и собирал крошечные осколки того, что когда-то было человеческими жизнями. Без труда многих людей этого текста бы не было, без этого текста больше нет автора.

Основные источники:

Елена Макарова, Сергей Макаров. Крепость над бездной. Книга четвертая. Искусство, музыка и театр в Терезине, 1941 — 1945. Иерусалим: Gesharim / М.: Мосты культуры, 2007.
Шарль Левински. Геррон. М.: Эксмо, 2013.
Поэты немецкого литературного кабаре. Сост. Г. В. Снежинская, предисл. Ю. Каминская. СПб: Наука, 2008.
H. G. Adler. Die verheimlichte Wahrheit: Theresienstädter Dokumente. Tübingen: J. C. B. Mohr (Paul Siebeck), 1958.
Karel Margry. Das Konzentrationslager als Idylle: ’Theresienstadt’ – Ein Dokumentarfilm aus dem jüdischen Siedlungsgebiet // Auschwitz: Geschichte, Rezeption und Wirkung. Jahrbuch 1996 zur Geschichte und Wirkung des Holocaust. Fritz Bauer Institut (Hg.). Frankfurt am Main: Campus, 1996.
Katja B. Zaich. Ein Emigrant erschiene uns sehr unerwünscht. Kurt Gerron als Filmregisseur, Schauspieler und Cabaretier in den Niederlanden // Film und Fotografie (Exilforschung. Ein internationales Jahrbuch). Ed. Claus-Dieter Krohn, et al. München: Text und Kritik, 2003. P 112–128.
Peter Jelavich. Berlin Cabaret (Studies in Cultural History). Harvard University Press, 1996.

«Терезиенштадт похож на курорт» (Theresienstadt sieht aus wie ein Curort, 1997) реж. Надя Зелих и Бернд Нойбургер.
«Карусель Курта Геррона» (Kurt Gerrons Karussell, 1999), реж. Илона Циок.
«Узник Рая» (Prisoner of Paradise, 2002), реж. Малкольм Кларк и Стюарт Сендер.

Центральная база данных имен жертв Холокоста (Мемориал Яд Вашем)
База данных holocaust.cz (Institut Terezínské iniciativy)
Портал Music and the Holocaust (Образовательная организация ORT)

Получать рассылку «Сеанса»

Leave this field empty if you're human:

Читайте также

• 

  Хоакин Феникс — Мантихора, мифический зверь

• 

  Назад в Хартлиленд — О нашем друге Хэле Хартли

• 

  Кино снятое, неснятое, нарисованное — О художнике Семене Манделе

• 

  Трехликий Бен Риверс — «Боганклох» на «Послании к человеку»

• 

  Мэгги Смит — Принцесса Греза

• 

  Марио и магия — Царство иллюзий Марио Бавы