Калеб Лэндри Джонс — Имя собственное
11 сентября в прокат выходит новый «Дракула» Люка Бессона, главного вампира в котором исполняет Калеб Лэндри Джонс. Публикуем большой портрет актера. О мастере телесного перевоплощения, виртуозном невротике и изобретательном портретисте травмы пишет студентка школы СПбШНК Анна Бабина. Это ее первый текст для «Сеанса».
Нервный, неловкий человек без возраста и статуса. Изгой, маргинал, болезный. Это он играет тех уродов, без которых не обходятся семьи. Это он — «самый рыжий». Калеб Лэндри Джонс — тот, кто обживается в кино на правах субверсии, антихаризмы. Тот, кто противопоставляет себя всему. Определенный своей органикой, Джонс доводит ее до предела — превращает в характер, в хвастовство, в шутовскую маску. Раз за разом Джонс будет мастерить чучело из собственного тела, чтобы затем принести его в жертву — сгореть под взглядом целого мира.
пролог
В небольшом техасском городишке было скучно. Программой выходного дня предлагалась церковная месса и ярмарка автомобилей. Местная молодежь обтесывала углы промышленных кварталов, глотая пыль федеральных магистралей. Среди шпаны шатался и Калеб, который, как и прочие, казался частью Богом забытых районов. Усыпанная веснушками светлая кожа и огненно-рыжие волосы должны бы указывать на кельтское происхождение, но, по иронии, они лишь точно описали техасский ландшафт.
Джонс не просто похож на место, в котором вырос, — он его сконцентрировал, сгустил до образа, отражения. Буквальная мимикрия — иллюзия сходства; таков парадокс отношений сущности Джонса и внешней среды. Прямое воздействие южного солнца обжигает тело, жара плавит контур, песок въедается в кожу. Джонс получает отметины чужака, которые обнажают его природу.
Он — часть пространства, случайный призрак пыльной дороги
Такому телу лучше бы прятаться в ирландском тумане, но ему досталась теневая сторона улицы. Скрываясь от зноя и скуки, Калеб учится слышать ритмы заводов и шумы автобанов — так он начинает грезить о музыке и сцене. Мечта притягивает образы, которые вперемешку с городской пылью вплетаются в орнаменты тела, становясь маской, первым опытом перевоплощения. Калеб всматривается в рисунок травм и отметин на коже, пытаясь взрастить в себе нового Курта Кобейна и Дэвида Боуи. Он впервые видит собственные изъяны как материал — из них и вылепит форму, маску и чучело. Но для начала Джонсу нужно прийти в кино.
калеб
В старших классах Калеб попадает в школьный театр.
«В театре мне впервые разрешили кричать, и я наконец что-то почувствовал»
— вспоминает он. Так Калеб Лэндри Джонс осознает себя на сцене, где к месту пришлась его тяга к перевоплощению и точное чувство ритма. До кино буквально полшага, остается направить резюме и пройти первые пробы. В восемнадцатилетнем возрасте Калеб получает приглашение в большое кино, на фильм «Старикам тут не место» братьев Коэн, где Джонс промелькнет в мизерной, почти смехотворной роли. Небольшой эпизод — один из двух мальчиков на велосипеде, за молчанием которого не видно ни возраста, ни характера, ни самого Джонса. Он — часть пространства, случайный призрак пыльной дороги.
Его следующее, вновь эпизодическое, но уже почти регулярное появление в сериале «Во все тяжкие» подхватывает статус «someone»: какой-то парень, чей-то друг с какой-то там улицы. Все чаще Джонс появляется в кадре, как бы мельком осваивая диапазон одного персонажа — себя. Его героям не полагалось имен, разве что одно — собственное. Так, через пару лет после дебюта, в фильме про экзорцизм «Последнее изгнание дьявола», в роли провинциального парня по имени Калеб, Джонс впервые встречается с камерой с глазу на глаз. Казалось бы — та же роль «описательного» характера, сюжет вновь подхватил его героя на захолустной дороге. Но внезапно Джонс перестает быть прозрачно-безликим. Он больше не тень — проявились тело и лицо, сконцентрировавшие образ пространства.
Главные герои «Изгнания» едут в машине, фиксируя ручной камерой хронику сомнительного путешествия. Едут медленно, настолько медленно, что можно разглядеть каждое деревце, среди которых как бы вдруг проступил контур фигуры Джонса. Под зеленой кепкой, такой же зеленой, как и лес за спиной, виднеется яркая рыжина волос. Из-под однотонной зеленой футболки торчат бледные руки с россыпью крупных веснушек. Он дожидался своего выхода, стоя в тени на фоне серого неба и случайной растительности, безошибочно определившей Джонса как своего — стоило только отъехать чуть севернее Техаса и Альбукерке.
Машина останавливается, лицо Джонса аккуратно встраивается в оконную раму — в первый собственный кадр. «Это у вас что, камера?» — задается вопросом Калеб и, еще не получив ответа, начинает бойко перебирать воздух грязными пальцами и подозрительно мило любезничать. Со времен родного городка Джонс помнит, чего ему стоит пристальный взгляд — болезненное разоблачение — угроза палящего солнца. В попытке сказаться кем-то другим, Калеб предъявляет чрезмерно больше, чем того требует фабула: кривляется и лебезит, отрабатывая весь освоенный в театре диапазон.
Отыграв свои тридцать секунд и попрощавшись с камерой, Калеб выходит из кадра, с кислой миной огибает машину и отправляет в ее заднее стекло пару жирных комков дорожной грязи. Триумф обмана завершился нахальством — у Джонса не осталось шансов быть незамеченным.
слёток
Калеб Лэндри Джонс почти сразу переезжает в Голливуд. Но не ради кино — экран для него перевалочный пункт, трамплин к настоящей музыкальной сцене. Он всегда хотел делать шоу: кричать, отрываться и чувствовать. Джонс еще не знает, что у кинокамеры на него свои планы.
В 2011 году Джонс снимется в боевике «Контрабанда» — роль второго плана среди больших жанровых звезд. В компании Марка Уолберга и Кейт Бекинсейл Джонс выглядит как белая ворона, случайно прибившийся бедный родственник. Так и должно быть: Калеба приглашают за неотесанность, явную пластическую неловкость — то, что понадобится его герою Энди.
Бедовый младший брат Энди попадает в заварушку и подставляет близких. Он кинул серьезного дилера, который не прощает ошибок и теперь угрожает ему и семье. Герой Джонса почти не заметен на фоне бандитских разборок, погонь и широких спин. Мелькает только торчащий из-под шапки клок рыжей челки. Уже здесь становится видно — органике Джонса чужда предельная точность. Мир тяжелых машин и геометрия мускулов вытесняет его сутулую фигуру на задворки кадра. В «Контрабанде» он существует вразрез с обстоятельствами: избыточно дергается, скрючивается, чуть что краснеет. Эпизодические появления Джонса — буйство невротических вспышек. Бедного Энди все время пытаются выпроводить.
После первой же передряги герой Джонса оказывается в госпитале, где оправляется от полученных травм. Родственники учиняют Энди допрос, обступив его больничную койку с обеих сторон. Отвечая на нападки родных, герой Джонса пытается крутиться в лежачем положении. Пытается безуспешно. Тело приклеилось к кровати — вдавилось неожиданной тяжестью собственного веса. Он вытянулся пластом, выпрямил руки по швам. Больничный халат слился с постельным бельем, приняв вид смирительной рубашки. На белой подушке лежит налитая кровью раздутая шея. Приделанная к ней рыжая голова беспокойно вертится из стороны в сторону. Джонс играет припадок паралитика.
Болезнь будет кочевать с ним из фильма в фильм — она станет пространством действия
На крупном плане камера почти не задерживается — слишком тяжелая для жанра фактура. Слишком тяжелые всхлипы, гортанные импульсы, пугающее покраснение, сползающее от глаз к шее. Лицо режет сплошная линия кислородной трубки, овал растекается по подушке. Смотреть на него невыносимо. Кадр кончается полным оцепенением Джонса — таким, которым обычно заканчивается агония насекомого, попавшего под прицел увеличительного стекла.
В следующей сцене он уже лихорадочно собирает вещи в какой-то подсобке. Свалка коробок, перевернутая мебель, забитые окна. Герой Уолберга застает Энди в этой комнатке, разделяет мизансцену на двоих. Неловкость положения сгибает парня, и он прячется в темном углу. Раскадровка предъявляет уверенный средний план Уолберга и черноту как присутствие Джонса. Монтируя как обратные точки кубизм и экспрессионизм. Диалог обостряется: Уолберг, не шелохнувшись, твердо стоит на своем; Джонс, отвечая, исподтишка прыгает из укрытия. Согнутый в позу вопросительного знака, взъерошенный, переломанный каркающий слёток, вывалившийся из гнезда.
Позже Джонс будет возвращаться к Энди как к образцу чистого импульса. В «Контрабанде» были размечены линии сгиба. Болезнь будет кочевать с ним из фильма в фильм — она станет пространством действия, а позже и единственной характеристикой его персонажа. Очевидно, начало истории образа Джонса было положено здесь.
ворона обыкновенная
Обживаясь в Голливуде, Калеб Лэндри Джонс вступает в ряды «Людей Икс». Его герой — один из многих новобранцев профессора Ксавье, молодой мутант по имени Банши. Суперспособность Банши — голос, ультразвуковой разрушающий крик. Для осуществления сверхзадачи по спасению мира герой Джонса должен научиться летать. Из образа странноватой «белой вороны» вычли содержание — теперь он «ворона обыкновенная», к тому же громко каркающая. Калеб где-то писал, что до ужаса боится высоты. Летящий крик Банши его не освобождает, наоборот, превращает в струну. Прямота спазмирует, отменяет движение. Джонс кричит в приступе страха, в том же, что сковал его в «Контрабанде».
В «Людях Икс» Джонсу становится тесно: жесткая рамка жанра, четкое руководство к действию, утягивающий костюм из лайкры. В мире, где отличие — знак нормы, а не печать изгоя, Джонс быстро теряется и мельчает. Компания разномастных чудищ урезает его избыточность. Банши — чистая функция, безымянный мальчик на велосипеде. Тотальная универсальность франшизы притупила органику Джонса; этот опыт не вдохновил и его самого. Быстро отстранившись от формата блокбастеров, он переходит на территорию авторского кино — туда, где фактура и характер наконец обретут форму.
белый костюм
В этой точке начинается кино всерьез. Афишу полнометражного дебюта Брендана Кроненберга украшает болезненно-серое лицо Калеба Лэндри Джонса. В «Антивирусе» он впервые получает главную роль и впервые становится центром действия. Мир поглощен истерическим культом тела: люди покупают вирусные болезни любимых звезд и едят мясо, выращенное из их клеток. Герой Джонса Сид — не исключение, сюжет строится вокруг его одержимости. Ради возможности вырастить в своем теле болезнь звезды Джонс нарушает протокол и втягивается в заговор.
Гладкая серая прическа, деловой костюм по фигуре, осунувшийся, угловатый человек. Меловая кожа лица точно сливается с белыми стенами клиники: герой Джонса дублирует пространственную пластику места, где продает вирусы знаменитостей. Сид — копия идеального, стерильного мира. Биоробот, часть отлаженного механизма системы. Ничто в нем не намекает на изъян, на болезнь, на одержимость.
Сбой начался в миг, когда Сид решает поставить эксперимент над собой — взрастить новый вирус звезды в собственном теле. Камера раскрывает безобидную тайну героя, и порядок рушится вместе с композицией. На месте преступления, в собственной постели, Сид валится в приступе лихорадки. Судорога корежит прежнюю геометрию фигуры, белизна кожи превращается в багрянец. Болью изломаны руки и ноги, ломит все его тело вплоть до кончиков пальцев, цепляющихся за воздух. Растрепанная прическа вдруг разгорелась медным оттенком, проявилась исписанная веснушками фактура лица. В уголках губ собралась желтая пена, глаза запечатались сеткой слипшихся ресниц. В кадре проступила живая телесность — материя, которая сочится жидкостью. Камера Кроненберга смакует момент. Плавит белый костюм Джонса, разоблачая иллюзию. Вирус оказался смертельным.
Тело Джонса сковано приступом страха и похоти. Только глаза выдадут его тайну
Мир запустил процесс отторжения Сида. Меловые стены клиники контрастируют с серым цветом его лица. Впиваясь взглядом в экран, на котором предстал объект его страсти, Джонс зеленеет — проявляется немощь болезни и одержимости. Заражение прогрессирует, Сид теряет очертания. Лицо оседает, по линии челюсти выступает вялая бородка. Походка сбивается, плечи сутулятся, тело заметно круглеет, в руке появляется трость. Проступили вороньи черты. Наряженный в серый халат, Сид заходит в белую комнату, среди воздушных одеял и нежных подушек лежит фарфоровое тело той, кем он желал обладать.
Его звезда угасает от вируса, предрекая ему скорую смерть. Сид обходит комнату, не отводя от женщины взгляда. Она тяжело кашляет, он, склонившись над телом, заботливо вытрет с ее лица сгусток крови. В его нетвердости, медлительности, ослабленных руках и полузакрывшихся веках больше нет похоти. Нет истерики. На нее смотрит лицо старика.
«Антивирус» заканчивается так, как ему и сулит название. Героя Джонса ждет перерождение и выздоровление. Тело звезды культивируют в пробирке, а Сид снова наденет строгий костюм. На презентации антивируса Сид упрется взглядом в экран, на котором предстанет объект его страсти. Зацикленное изображение идеала, каким ему никогда не бывать. Он застынет, опустит лицо и будет смотреть на нее исподлобья — с завистью. Тело Джонса сковано приступом страха и похоти. Только глаза выдадут его тайну: красные веки, взгляд пышет жаром — температура растет, белки плавятся.
Через кадр Сид встанет у пробирки, у мавзолея теперь уже бессмертной своей идеальной звезды. Совершенно белое лицо Джонса уткнется глазами в останки, он достанет ее руку, возьмет скальпель, сделает глубокий надрез и дрожащими губами вопьется в свежую струю крови. Джонс будет смаковать момент, как и камера Кроненберга.
Он готов примерять изъяны — украшаться любыми увечьями
В «Антивирусе» тело Джонса уверенно заявляет о себе как о материале. Стесненное геометрией формы, тело будто по собственной воле начинает бурлить. Калеб Лэндри Джонс выкипит из костюма. Здесь оформляется пластика, которая больше не вместится ни в одну оболочку. Позднее телесность Джонса станет чистой стихией — смертоносным пожаром, разрушающим и его самого.
обугленный
Bad City — Двойной вечерний киносеанс
В 2014 году Джонс принимает участие в малобюджетной картине «Бог знает что» братьев Сэфди, где играет Илью — безнадежного бродягу из большого города. Опыт «Антивируса» показал, что Калеб Лэндри Джонс из тех, кто не боится травмы и слабости. Он готов примерять изъяны, украшаться любыми увечьями. В сюжете о представителях маргинальной среды Илья — возлюбленный главной героини, попавшей в петлю зависимостей и деструктивных отношений.
В пьяном угаре влюбленные страстно целуются, после — не менее страстно дерутся. Норма в мире бездомных, всего навсего способ согреться. Но только не для Ильи, он тот, кто всерьез целуется и дерется. Единственный, кто всерьез живет, и потому становится одержим страхом смерти. Он одевается в черные лохмотья, закрашивает волосы черной краской, слушает тяжелую музыку и открыто ненавидит людей.
В кадре чернота, она дышит, шуршит и шаркает
Отросшие корни рыжих волос, смешные веснушки на пальцах и вечно блестящие от слез веки выдают в нем подделку. Он только делает вид, маскируется. Подражает смерти, чтобы сойти за своего перед ней. В одной из сцен Илья вынуждает любимую покончить с собой. Он смотрит в упор на лезвие бритвы, вскрывающее тонкую девичью кожу. Кровь засочилась, забрызгала — Илья криво улыбнулся и молча ушел. Наслаждение кровью передалось Илье по наследству от Сида, который тоже желал вечной жизни.
В первый раз герой Джонса режиссировал чью-то смерть. Еще неудачно — точность придет с опытом. А пока, гонимый собственным поражением, Илья теряет рассудок, скрываясь в сырых подворотнях. В кульминации, когда от передозировки сгинет большая часть маргинальной компании, двое выживших, двое влюбленных воссоединятся, уезжая из города прочь. Она простила ему слабость, но он, кажется, нет. Илья отводит глаза — в лице любимой он видит смерть, к которой в страхе взывал.
Едут в автобусе. Девушка спит — он беспокоится. Чешется, дергается, мельтешит. Срывается с места, убегает к дверям и сходит с маршрутки где-то на трассе. Долго идет вдоль дороги — один, в гигантском черном пуховике и огромных ботинках. Куда-то спешит, аж подпрыгивает. Руки держат пакеты, разбухшие от барахла. Взгляд замкнулся, волосы облепили вспотевший лоб. Наконец добрался до какого-то дома, открыл калитку ключом, снял замок с двери подвала и спустился в его темноту. В кадре чернота, как присутствие Джонса — она дышит, шуршит и шаркает. Зажигается пара свечей, на бетонной стене проступают нарисованные баллончиком знаки. Свечей все больше, комната ими утыкана.
Вопрос об отчужденности больше не ставится: это данность, инструмент
Пространство превращается в капище. Черный силуэт Ильи ложится на пол среди свечей и пакетов. Затих. Камера видит, как свечка топит пластик лежащих мешков. Комната разгорается в миг. Бесформенная черная фигура пошла всполохами огнями. Вскочила и мечется в стенах бетонной коробки. Агония. Крик горящего заживо. Замершее тело падает перед камерой, посвящая ей жертву. Лицо сгорает на сверхкрупном плане. Восковая маска с широко раскрытым от ужаса ртом. Корни рыжих волос и веснушки на пальцах предвещали Джонсу этот конец.
Роль Ильи — узел, в который сплетутся ранее разрозненные линии образа Джонса. «Бог знает что» — отправная точка открытой агрессии, насилия, сопряженного с авторством. Здесь вокруг Джонса начнет кипеть воздух, отсюда выйдет его «Нитрам», до которого еще целых семь лет. А пока он будет наращивать, обострять и усложнять то, что было уже сформулировано.
поджигатель
Илья открыл парад джонсовских наркоманов, параноиков и моральных уродов. Вопрос об отчужденности больше не ставится: это данность, инструмент. Джонс нужен кино как аффект. Фрик-садист в «Божьем кармане», квир-версия Джокера в «Войне против всех» Джона Майкла Макдоны, расист-психопат в фильме «Прочь», законченный наркоман в «Твин Пиксе» Линча. Череда самоповторов чудом не перешла в тавтологию. Разные регистры одного направления сплелись воедино в образе монстра, которого явил Калеб Лэндри Джонс в фильме Петера Бруннера «К ночи». Роль, подводящая итог его периода ярости, была сыграна здесь.
Герой Джонса, художник Норман — звезда современного искусства. У него есть любящая семья — жена и маленький сын. Фильм начинается с персональной выставки Нормана, которая проходит в его огромной мастерской. Панорама по его работам — своеобразная медиация, обзорная экскурсия. Экспозиция однообразна, все объекты лишь вариации друг друга. Каждая копия рождает другую: инсталляция, скульптура, картина — все одно. Позже выясниться, что родители Нормана погибли при пожаре, когда тот был ребенком — теперь он живет воспоминанием травмы.
Воспроизведения недостаточно. Норман не может справиться с навязчивыми мыслями, какой бы новый образ события он не придумывал. Герой Джонса существует в параноидальном бреду, разрушая созданный им же мир. Семья, друзья, картины — все летит к чертям, когда он срывается в приступе бесконтрольного гнева. Самый страшный враг Нормана — уцелевший после пожара старый родительский дом. Время от времени он приезжает туда, чтобы посмотреть на него и вновь не решиться войти. Раскадровка на обратных точках предъявляет молчаливый куб здания и согнутого в истерике героя.
Период юношеской одержимости начался пожаром — им и закончился
Один из друзей Нормана как-то предлагает ему погрузиться в наркотический сон, чтобы исцелиться, снова увидев тот самый пожар. Сеанс психоанализа провалился — сон ускользнул. Трезвость ударила астенией. Тощее, слабое тело еле стоит на согнутых, сухих ногах. Руки обессилено тянутся к полу. Серая, дряблая кожа; заостренные кисти рук; грязь под ногтями. Волосы выцвели, лицо заметно осунулось. Веки истончились. Глаза уязвимые — два вставленных шарика.
Норман утратил контроль над жизнью, но не перестал искать путь к своей травме. Он решает повторить психоаналитический сеанс по собственным правилам. Если сон о пожаре ускользнул, значит нужно его инсценировать — снять. У Нормана как раз есть друг — слепой чудак. Альтер-эго художника, двойник. Норман вручает слепому камеру, посылает в дом и поджигает здание, чтобы задокументировать взгляд слепого как сон о пожаре и самому исцелиться. Хитро. Сам Норман сковал себя цепью, укрывшись в стеклянном аквариуме.
Перфоманс шел четко по плану, только Норман не учел, что старый дом по-прежнему оставался его злейшим врагом. Монтаж на обратных точках и серия взглядов откликнулись здесь: дом вспыхнул — произошло короткое замыкание. Слепой двойник сгорал заживо. Норман не смог выбраться из цепей. Крик ужаса и беспомощности вновь исказил его лицо.
Финал фильма «К ночи» подводит черту под маниакальным циклом Джонса. Период юношеской одержимости начался пожаром — им и закончился. Впереди этап зрелости — другая мера подробности, проработки и воли. Джонс не утратит свой нерв, но попробует обрести право на силу и мужественность. Дальше — «Нитрам» и признание, за которым стоит опыт и выдержка.
человек-наоборот
Реверсивная хроника событий — «Нитрам» Джастина Курзеля
В 2021 году Калебу Лэндри Джонсу слегка за тридцать. В «Нитрам» Джастина Курзеля он приходит другим: Джонс уже перерос роль импульсивного фрика. Запредельность морального слома исчерпала свою задачу. Образ кричащего психа стал тесен, притерся и вспыхнул. Джонсу вновь остается лишь тело, как материал и главный его инструмент. Он откатился назад почти обнулившись, как и его персонаж, Мартин-Нитрам — человек-наоборот.
Патологический разрыв реакционных связей превращает Нитрама в убийцу
Мартин Брайант — взрослый, но умственно незрелый мужчина. Он аутист — объект постоянных тычков и насмешек. В школе его прозвали «Нитрамом», так и прилипло. С детства Нитрам увлекается фейерверками, взрывая убойные дозы пиротехники прямо в спальном районе. А еще он любит оружие. В 1996 году Мартин Брайант совершит самое массовое убийство в истории Австралии — «Нитрам» Джастина Курзеля реконструирует хронику происшествия.
Нитрам не конфликтный. Не злой. Он раздражитель, потому что не сдержан, открыт. Он не может понять организацию жизни. Свои чувства Нитрам реакционно выпускает в среду — потому он так любит стрелять. Проблема Нитрама, как ни странно, в его аутизме — отсутствии мотивировок и нарушении связей. Здесь Джонс сгущается в форму синдрома: рыхлое, почти аморфное тело в растянутой майке; разболтанные руки спорят друг с другом; грузные ноги движутся отдельно от туловища.
Тело Нитрама — шарик — форма пустоты: чем больше надуется, тем опаснее станет. Гнусавый голос скачет, речь рвется на полуслове. Лицо разъехалось: клюющий нос, выдающий возраст и склад характера; кривая, сухая улыбка, взятая в жирную скобку носогубных складок. Стеклянные, мокрые глаза, взгляд которых скользит по предметам, ни на чем не задерживаясь.
Патологический разрыв реакционных связей превращает Нитрама в убийцу. Еще до финальных событий, герой Джонса по случайности убивает подругу. Он знакомится с очень богатой, но странной женщиной, с которой вскоре съезжается. Планируют поездку в Лос-Анджелес — она обожает старые голливудские фильмы. Покупают билеты, пакуют багаж, едут в аэропорт. Нитрам в эйфории. В порыве радости хватает руль — балуясь, дергает в разные стороны — он так делал ни раз. Машину сносит с дороги. Авария. Летальный исход. Фейерверк влетел в чей-то дом. Пуля убила прохожего. Очнувшись в больнице, Нитрам не может объясниться. Он снова прикован к больничной койке — он снова играет мальчика Энди.
Пустота Нитрама надулась до размеров огромного дома
Фигура в белой рубашке слилась с плоскостью кровати. Объемное тело прямится сжимаясь. Гортань замкнулась и почти не пропускает дыхание — из горла выходят хриплые крики. Медсестры подходят к больному с опаской — шарик может лопнуть. На шее бандаж телесного цвета — та же раздутая шея. Голова вжалась в подушку, подбородок прилип к бандажу. Лицо стало жидким — овал пошел волнами, разлился под воротник. Брови собрались в кучу, глаза обмельчали. Белки, покраснев, слились с цветом кожи. Открывшийся рот растянулся в обратной улыбке. Джонс играет чистый ужас. Собирает маску из всех своих персонажей, наслоив друг на друга их лица. Но в этот раз в кадре нет стилизации, нет форы, надстройки. Джонс впервые доходит до этой степени откровенности.
После смерти подруги он получает в наследство ее состояние. Пустота Нитрама надулась до размеров огромного дома. Все деньги он тратит на заграничные поездки и стрелковый арсенал. И то и другое герой снимает на камеру. Перед тем, как совершить акт массового убийства, Нитрам выставит кадр. Верху насилия верх режиссуры. Нитрам снимает свой опус магнум. Получая первую каннскую ветвь за лучшую мужскую роль, Калеб Лэндри Джонс спешно поблагодарит жюри и сбежит со сцены в приступе паники. В следующем фильме, где вместо толпы его окружит стая собак, наконец станет легче.
чучело
Нитрам Джонса был выстрадан. Роль жертвы, юродивого — крайний, почти что религиозный жест, заслуживший признания. Кино терзало тело Джонса, выжигало его витальность, и, наконец, выпускает на сцену на правах мертвеца. Страдания больше не будет — только достоинство. Ущерб как корона, болезнь как заслуженный статус. Инвалидная коляска как трон. Калеб Лэндри Джонс — официально урод уродов. Догмена может сыграть только он.
Череда авантюр снизила резкость образа Дагласа
«Догмэн»: Собака бывает кусачей
Даглас — калека, живущий в стае собак. В детстве отец сломал ему спину — теперь он не может ходить. От смерти его спасли папины псы, которых тот разводил для собачьих боев. Даглас рос сиротой и вырос отверженным — мир всегда был к нему слишком суров. Повзрослев, он находит дом в собачьем приюте, который вскоре закроют. Здесь и начнется история Догмена, который будет мстить бандитам, красть драгоценности богачей и станет звездой на сцене драг-шоу.
После «Нитрама» Джонс повзрослел или даже состарился. Еще больше округлился и оброс массой тела. Джонс играет Дагласа, Даглас — известных див. Он наряжается в платье, чтобы прокормить сотню собак. После дебюта в драг-шоу, он уже не снимет женский костюм. Актерство превратит его в женщину под пятьдесят, которая держит лицо. Джонсу нужно играть подражание — предъявлять стык между всеми ролями Дагласа. Ему нужно стать чистой подделкой — метаописанием Догмена.
Тело молодого мужчины примет женскую форму: вдовий горб; покатые плечи; грузная, мягкая грудь. Волосы подстрижены коротко — рыжий оттенок пропал — голову украшает парик. Вместо веснушек косые линии глубоких морщин. Лицо нарисовано: трещины белого грима; криво приделанные накладные ресницы; жирный слой красной губной помады. Макияж, нанесенный мужчиной.
«Догмена» критикуют, называя дешевой интерпретацией «Джокера». Фабула, «месседж» и портрет главного героя дают основания для сравнения. Джонс и сам давно ходит вокруг этого образа: гипертрофированная пластика, безумство, отверженность. Персонаж, как отражение мира — деформация, как сгущение сути. Предъявляя свой манифест, Догмен тоже выйдет на сцену. Джонс сохранит между ними зазор: содержание его трюка будет совсем другим.
Тайное искусство болезни стало массовым зрелищем
В бар, где проходит прослушивание драг-звезд, заезжает колясочник. Неприметный, невзрачный мужчина. Он просится в состав артистов, уверяя, что сможет выступить стоя. Ему дают шанс — не знают, что каждая минута на сцене будет стремительно отнимать его жизнь. Даглас готовится к выходу: кудрявый парик, белый грим, черное платье и фиксаторы на ноги — для устойчивости. Героя вывозят к закрытому занавесу. По ту сторону — развеселая публика. Народ ждет комедии.
На счет три Даглас встает с коляски и чертит вертикальную линию в воздухе, прислоняясь к ней грудью. Затем специально скруглился в спине, принял позу вороны — на сцене предстала фигура Эдит Пиаф. Звучит песня «La foule». На счету каждый шаг: два вперед и вкопаться. Он начинает перфоманс. Вздымает голову вверх. Прямой свет стирает черты с лица. Маска — нет ни глаз, ни бровей, ни ресниц, ни морщин. Открывается рот — Даглас беззвучно вторит тексту Пиаф. Джонс играет первый куплет песни нижней частью лица. Работает только мышцами челюсти. Толстые губы танцуют мюзет. Поднимаются веки — глаза наряжены в черные линзы. Выпрямил спину — глаза округлились от боли. Овал лица потек вниз. Рот плюется, начинет слабеть. Нижняя губа трясется в паузе между словами. Руки пошли ходуном, пальцы хватаются за воздух, чтобы сдержать тяжелое тело. Он выстоит. Как и Догмен, Джонс грезил о сцене и музыкальной карьере. Это его манифест и триумф.
Череда авантюр снизила резкость образа Дагласа. Если слегка ослабить бессоновский текст — за стилизацией сразу проявятся линии, намеченные Джонсом еще в «Контрабанде». Набор инструментов остался прежним: характер, оттенок кожи, телесная форма. Система мотивировок героя в его же органике. Напряжение «Догмена» концентрируется в точке, где ломается тело. Сценический сюжет Дагласа походит на сон, который мог бы присниться Джонсу после «Нитрама». Актерство, как тайная, теперь невозможная страсть. Он и сам больше похож на остаток. На лопнувший шарик. Грустная женщина в инвалидной коляске — постджонс.
«Догмен» вывернул его наизнанку. Тайное искусство болезни стало массовым зрелищем. Уязвимая белая кожа превратилась в грубую маску. Насилие лишилось внутренних оснований. Акт режиссуры утратил смысл и рамку. Белая ворона становится чучелом. Только Джонс мог сыграть Догмена — ему одному посильна такая жертва.
