«На миру и смерть красна» — «Гроза» Григория Константинопольского
Мечтательная женщина в провинциальной России — луч света в темном царстве или ушедшая натура? В ожидании новых серий проекта «Чики» возвращаемся к «Грозе» Григория Константинопольского. О новой Катерине пишет Борис Нелепо.
Действие происходит в городе Калинове, на берегу Волги, летом. На День города бюджетники высыпали на бульвары с плакатами в поддержку мэра Дикого (Алексей Макаров). Племянник его Борис (Сергей Городничий), вернувшись из Лондона, потягивал с друзьями пиво из «сиськи», привыкая к русской жизни. В ресторации «Волжская жемчужина» у Кабанихи (Виктория Толстоганова) под Любовь Успенскую пили водку гости дорогие — участница «Битвы экстрасенсов» Феклуша (Мария Шалаева) и стоящая на страже местных нравов депутатша Барыня (Алиса Хазанова). Словом, порядочно перемен произошло за 160 лет с написания Островским «Грозы». Катерина (Любовь Аксенова) направилась в сторону обрыва. И снова темно.
Почему «Гроза», зачем «Гроза»?
Человек человеку — гроза.
Ввести в хорошо знакомый текст украинских и сирийских салтанов, оскорбление чувств верующих, казаков с нагайками и мутную сделку по приватизации архитектурного памятника — много ума не надо. Ограничься Константинопольский сугубо технической приладкой классической пьесы к сегодняшним реалиям — разговаривать было бы не о чем. В театре, скажем, таких остросоциальных пересмешников хватает. А «Гроза» еще такому обновлению явно противится. Так может, стоит переформулировать вопрос: а что может увидеть кино в «Грозе»?
На текст Островского Григорий Константинопольский откликается первыми же кадрами. Идут вступительные титры, камера полторы минут парит над Ярославлем под пение птиц. Не появилось названия фильма, а пролог дал ответ на еще не прозвучавший вопрос — the greatest hit пьесы: «Отчего люди не летают?…». Камера вот научилась летать. Так красиво: берег пароходы встречал, солнце отражается в Волге, купола. При приближении к людям мы вдруг оказываемся на территории какого-то большого, лишенного всякой логики несчастья, не соответствующего только что виденной нами красоте. Спустившись с высоты птичьего полета, камера либо покорно следует за Кабановой, притянутая ее властностью, либо застывает неподвижно, закрепленная на ракурсе снизу. Ясудзиро Одзу придумал планы, снятые с точки зрения сидящего на татами человека; Константинопольский в «Грозе» предлагает молитвенную перспективу. Именно так, стоя на коленях и крестясь, он сам появляется на пару секунд в кадре.
Все действующие лица вызывают здесь какое-то робкое сочувствие. Зачем Кабанова так жестока? Отчего так слаб Тихон? И как понятно его желание выпить… Почему бы им всем не перестать мучить друг друга? Это несчастье, быть может, и есть тот самый русский «перпетуум-мобиле». Кулигин у Островского жаловался, что никак мы не заведем громовые отводы. У Константинопольского он в исполнении Ивана Макаревича и сам стал громоотводом, сочиняющим социальный рэп. В него-то молния обязательно угодит. Константинопольский экранизирует не только текст, но пространство и полтора столетия, за которые успели не только возвести памятник Добролюбову, но и разочароваться в нем. Человек человеку — гроза. Склонившись, можно многое увидеть. Они все друг над другом возвышаются, нависают. Ниже всех только Катерина. Над ней — все остальные, выше — памятник Ленину на фоне большого собора. В небе — раскаты грома.
На летающей тарелке ослепительно сияют огни рейва, на котором отвисают инопланетяне.
Незадолго до смерти Анджей Жулавский рассказывал мне, как при экранизации он отталкивается от идеи удовольствия от съемок, отказывается от изображения героев уродливыми или тупыми, даже если они таковы в первоисточнике. Для Константинопольского на экране всегда первичен кайф. В «Грозе» особый замедленный ритм, словно в ожидании, пока в крови растворится «Столичная», — и тогда небо зайдется в фейерверках. Впрочем, и без них темное царство залито солнечным светом. Это столкновение подчас карнавальной красоты и несчастья — основа этой «Грозы», именно оно запутывает и осложняет разговор о ней. Есть еще красота актерской игры: ведь это редкий режиссер, который так любит актеров. Смотреть на Толстоганову, Хазанову, Шалаеву — эйфория. Хрупкими он вводит новое поколение: выпорхнувшая из вселенной Сергея Соловьева («Ути-ути-ути», церемонии «Духа огня») Стася Венкова (Глаша), Василий Буткевич (Тихон), Дарья Каширина (Варвара). Любовь Аксенова и Иван Макаревич уже не первый фильм на правах главных звезд представляют мир Константинопольского.
Кинематограф — лучший способ обратиться к загадке Катерины. Ведь он просто приглашает нас смотреть.
К этому режиссеру намертво пристали ленивые, заиливающие разговор штампы — приколист, клипмейкер, «человек из девяностых», последователь Тарантино, постмодернист… Тогда как фильмография их мгновенно опровергает. «Пьяная фирма» — трактат о рождении современной РФ. «Русский бес» — даггеротипной точности портрет Москвы-2018. Теперь «Гроза» — Россия вечная, как формулировал Мамлеев. После нескольких лет бессмысленного и несправедливого простоя Константинопольский словно второй раз дебютирует этой трилогией, которой предназначено совершенно особенное место в ландшафте нашего кино. В частности, потому, что, являясь (и тем многим раздражая многих) самым настоящим «автором», Константинопольский увиливает от понятной биографии лабораторного фестивального режиссера, обращается к массовому, зрительскому кино. Это смелый, но очень трудный путь.
Стоит в финале камере снова взмыть вверх, как выяснится, что перед нами самый безжалостный фильм Константинопольского. В «Русском бесе» режиссер еще дарил главному герою после смерти надежду: «Теперь я вижу откуда-то сверху ослепительное сияние и молюсь, чтобы простил мою грешную душу русский милосердный бог». Это у Островского Тихон мог еще задаваться вопросом, зачем остался жить. Мы знаем, что все у него будет нормально. Не зря же рядом покорно ходит Глаша. Наверх только лучше не смотреть: на летающей тарелке ослепительно сияют огни рейва, на котором отвисают инопланетяне. Им уж точно нет никакого дела до всей этой комедии или драмы.
Но нам почему-то есть. Катерина в путинской России вроде как теряется, не переносится в современность. Критики фильма подчас ограничиваются этой констатацией. Быть может, оптика левой критики упускает что-то существенное, не замечая того, что социальный комментарий — самое несущественное из того, делает Константинопольский в «Грозе»? Продираясь через Добролюбова можно обнаружить гениальные строки про Катерину: «Грубые, суеверные рассказы и бессмысленные бредни странниц превращаются у ней в золотые, поэтические сны воображения, не устрашающие, а ясные, добрые. Бедны ее образы, потому что материалы, представляемые ей действительностью, так однообразны; но и с этими скудными средствами ее воображение работает неутомимо и уносит ее в новый мир, тихий и светлый. Не обряды занимают ее в церкви: она совсем и не слышит, что там поют и читают; у ней в душе иная музыка, иные видения, для нее служба кончается неприметно, как будто в одну секунду. Ее занимают деревья, странно нарисованные на образах, и она воображает себе целую страну садов, где все такие деревья, и все это цветет, благоухает, все полно райского пения».
Приплывут поющие дельфины, Катерина вознесется к звездам, а еще скажет «трахни меня» так нежно, как еще никогда в нашем кино.
Мне кажется, что эти слова — лучший ключ к «Грозе». В интервью Гордею Петрику Константинопольский продолжает мысль Добролюбова: «У меня в Катерине созревает драматическое восприятие мира, она становится поэтом. Кто такой поэт? Это тот, кто воспринимает мир трагически, и вот она стала поэтом». Кинематограф — лучший способ обратиться к загадке Катерины. Ведь он просто приглашает нас смотреть. К. вглядывается в К., не анализирует ее, не расшифровывает. Ее загадка в том, как она из «однообразных материалов» создает иллюзию, то есть материю, из которой и состоит кинематограф. «Будто ангелы в этом столбе летают и поют». Кабаниха ее насмешливо оскорбила «птицей высокого полета», а она откликнулась своим задумчивым, небесным «Почему люди…?»
Почти анекдот: вышла на берег, а там обрыв.
Вряд ли мы всерьез будем говорить о какой-то любви между Катериной и «Борястым». Но почему бы не попробовать исправить неприглядную реальность, не поверить в эту иллюзию, поверить всерьез (как и в грех), до Волги. В словах Добролюбова о Катерине заложено и емкое определение не существовавшего тогда мастерства кинорежиссуры. Григорий Михайлович подстраховывает ее на этом пути, ведет, бережно взяв за руку. Он снимает ее первую встречу с Борисом иллюзорным, фантастическим утешением: он просто входит из-за края кадра под музыку Сергея Курехина, утирает ей слезу салфеткой и так же растворяется. Островский им отмерил десять дней. Они проведут их именно так, как принято в поставлявшем такие иллюзии голливудском кинематографе от Фрэнка Борзейги до Вуди Аллена: невозможно влюбленные простоят на фоне колеса обозрения. Григорий Константинопольский от себя: приплывут поющие дельфины, Катерина вознесется к звездам, а еще скажет «трахни меня» так нежно, как еще никогда в нашем кино.
А дальше — она уже сама по себе. И это феноменальная сцена, лучшая из всех, что пока что довелось снять Константинопольскому. К слову, никакого обрыва не будет. Катерина, как в своем детстве, «выбежала на Волгу, села в лодку, да и отпихнула ее от берега». Все без исключения герои выстроились на берегу. Мы все стоим и смотрим; для нас это уже ведь стало привычным. Она плывет под курехинскую «Пьесу 6. Часть 2. Вариация 7». Туман просто поглотит ее, она исчезнет (это же кино!). Последние слова как подарок: «Друг мой! Радость моя! Прощай!». Во второй «Ассе» Алика Каренина так же растворилась в клубах пара на глазах у режиссера и многочисленных зрителей, сказав на прощание: «Все-таки как хорошо, что мы с тобой встретились!».
Перпетуум мобиле — «Гроза» Григория Константинопольского
Годар все возвращался к Антигоне: она пришла, чтобы сказать «нет» и умереть; целая политическая программа, европейская. В России все наперекосяк: Катерина грезила о полете — упала вниз, боялась геенны огненной — утонула (а вы хотели от экранизации внятного политического комментария…). Почти анекдот: вышла на берег, а там обрыв. И в то же время: все вокруг привыкли лгать, а она этой лжи противопоставила иллюзию. Кинематограф так редко обращался к «Грозе», а Константинопольский показал, как она переводится на экран. Так устроено кино: в зале гаснут огни, темноту прорезает луч проектора. Ну да, луч света в темном царстве.
Читайте также
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
«Я — капитан» Маттео Гарроне — Песни радости и счастья
-
Кто есть Америка? — «Нежный восток» Шона Прайса Уильямса
-
Это норма — «Герой наших снов» Кристоффера Боргли
-
Анти-Франкенштейн, который смеется — «Бедные-несчастные» Йоргоса Лантимоса