Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
Петербургский театральный актер Денис Прытков проснулся звездой после сериала «Капельник». С тех пор мы видели его в фильме «Все время на свете», сериале «Она такая классная» и когда-нибудь увидим в «Слоне» Маруси Фоминой. Об уходе со сцены, необычных актерских практиках, нелюбви к тусовкам и сложных отношениях с авторским кино артист рассказал Нае Гусевой.
Предлагаю начать с самого начала — питерского театра Fulcro, где ты играл. Я приходила к вам на спектакли «Наш класс» и «Сила».
Получается, я тебя заковывал в наручники?
Да, вот такое первое знакомство! Я еще тогда надеялась тебя увидеть на экране, но из твоих театральных коллег мало кто продолжил в кино — разве что Сергей Горошко и Аня Завтур. У тебя всегда были амбиции уйти из театра?
Мне хотелось бы как-то… соединять кино и театр. Но, к сожалению, это зачастую не самые сочетаемые вещи из-за идей, мыслей, графика. Театр требует полного погружения. Если мы говорим про московский театр, здесь очень часто практикуется сдельная работа: у тебя контракт, играешь один спектакль в месяц, и всё. У нас в Питере театры к этому не располагают — например, в Fulcro играли все и постоянно. В «Нашем классе» участвовала практически вся труппа нашего театра. Можно ли назвать нас труппой? Скорее, компания крутых однокурсников.
Команда.
Да, наша компашка, которая вместе делала все спектакли. Начали появляться новые идеи, но к этим идеям я уже… отчалил из нашего пространства театрального, и пошел немного в другом направлении.
Я далек от киношных тусовок
А в какой, кстати, момент ты отчалил? Потому что, насколько я понимаю, ребята продолжили театральную деятельность, но уже в Израиле.
Отчалил в декабре прошлого года, если не ошибаюсь. Просто не складывались мои внутренние идеи с театром. Я отказался от нескольких спектаклей в Fulcro, долго разговаривал с режиссеркой (Дарья Шамина — примеч. ред.) о том, как нам дальше жить, потому что мне уже не были близки последние работы. Я долго не появлялся в театре, играл только «Наш класс», «Кабаре» и что-то еще. Потом пришел, посмотрел спектакль, который они сделали, и понял, что они пошли дальше, растут. А я прорастал на своем месте, и это было несовместимо.
У тебя на тот момент уже были какие-то приглашения на проекты, или ты просто понял, что тебе пора закончить с театром?
Уже был «Капельник». Мы его тогда как раз снимали. Были подвижки в плане кино, но не основополагающие для расставания с театром. Это произошло бы вне зависимости от того, есть у меня кино или нет. Как бы это ни было страшно. У меня был такой же опыт с поступлением, когда подавался на театральное в Петербурге и думал, что жизни без театра не существует, а она есть. Практика показывает, когда заканчивается одно, со временем появляется другое. Нужно просто найти смелость и посмотреть туда, где пока что ничего нет.
Получается, ты на «Капельника» попал через обычный кастинг?
Получается так. Я съездил в Москву раза три, в плацкарте. В семь утра просыпаешься в поезде, идешь мыться в торговый центр на Курской, а потом на встречу. И вечером обратно в Петербург.
Ты где-то рассказывал, что понадобилось занимать деньги, чтобы доехать до Москвы. Правда?
У агента, да. Она меня выручала очень много раз. Особенно во время студенчества. У нас была глупая ситуация, когда я занял денег на кастинг и купил билет на 28 апреля, а не на 28 августа. И мне пришлось звонить снова агенту и говорить: «Даш, в общем-то, я вот занял денег на билет. Нужно еще деньги, потому что билет невозвратный». И она меня тогда снова вручала. Даша очень сильно помогала.
Герою порой и не нужно выделяться
А когда вы с ней познакомились?
Второй или третий курс, я точно не помню. Она уже была агентом моего однокурсника Сережи Горошко. И потом уже через год после их работы совместной пришла к нам на спектакль — «Бабы» (по Чехову) и предложила попробовать вместе поработать.
Не мешает тот факт, что у одного агента люди из одной группы?
Нас, во-первых, немного, всего семь или восемь человек. Во-вторых, мы все разные, редко ходим на одни и те же пробы. В-третьих, хорошо, когда ты знаешь ребят из обоймы своего агента — понимаешь свое место в экосистеме.
Вы ни разу даже не пробовались на одни и те же проекты?
Бывало, конечно, но это абсолютно нормально. Если проект не твой, он тебе и не достанется. Поэтому для меня это адекватная рабочая ситуация, когда мы с моими друзьями пробуемся вместе, вы можете даже обсудить детали, в этом тоже можно расти и делать домашнюю работу. И часто утверждают не тебя, а другого человека. Это честно, здоровая конкуренция.
Знакомства для актера играют роль?
Я, к сожалению, тебе точно не отвечу на этот вопрос, потому что я далек от каких-то киношных тусовок. Знаю, что в Москве все группируются в какие-то компашки, встречаются в саду «Эрмитаж», где-то еще. А я с этим никогда, со времен студенчества, не был знаком.
Ты говорил, что приезжал на пробы очень уставший, не мытый, не выспавшийся. И как раз режиссер Илья Аксенов говорил тебе не играть, а просто быть в этом состоянии. Можешь выделить какие-то свои актерские черты, с которыми ты приходишь и точно знаешь, что подойдешь?
Да, это было на пробах. Я тогда еще мало снимался. Бывает, хочешь показать весь диапазон своих способностей, а это самая большая ошибка актерская, сделать все, что ты умеешь, а не то, что на самом деле надо в той или иной сцене. Есть роли, где это всё не надо. Герою порой и не нужно выделяться. Поэтому Илья, как чуткий человек, просил просто жить и существовать в кадре, как в жизни.
Очень опасно желать себе сыграть какую-то роль
Актерское существование в «Капельнике» очень экспрессивное — чего только стоит героиня Насти Резник. Тебя это не сбивало? Не казалось, что ты «не дотягиваешь»?
Я точно не сравнивал в плоскости «дотягиваешь или нет», я думал про создание героя. Это была моя первая большая роль, и мне, наверное, хотелось какого-то максимализма и эгоизма, хотелось прожить спектры ощущений, которые не прописаны в моем герое. И тогда я понял, что не в каждой истории ты должен быть на максимуме своих возможностей. «Капельник» больше про волю и действие, чем про эмоции. Для меня было сложно создать большого и целостного героя. Были референсы с «Братом» — там герой, через которого мы видим весь этот мир. На его лице мы не можем определить каких-то таких точных, ярких эмоций. Мы как бы стараемся увидеть, что он внутри испытывает.
Очень неочевидный референс.
Это вообще неочевидно!
Хотя я сейчас вспоминаю серый свитер.
Да, Илья попытался взять какие-то кусочки образа, свитер этот грязный — не копию, но с отголосками.
Часто приходится работать с какими-то конкретными референсами? Когда на «Пилоте» показали «Шефа», все сразу прознали, что похоже на «Медведя».
У нас в «Шефе», понятное дело, есть связь с «Медведем», но она, наверное…
Визуальная?
Да, скорее так. В сценарии не было никаких связей с тем сериалом. Герой тоже совсем другой. Тем не менее, я бы хотел сыграть в каком-нибудь байопике или историческом кино, где необходимо снять полностью черты, мышление человека, который был когда-то или есть. Я, к сожалению, редко встречаю работы, где прямо было точное попадание.
Ты не можешь вечно дергать себя за ниточки
А кого бы ты хотел сыграть тогда?
Очень опасно желать себе сыграть какую-то роль. Если ты до нее не дойдешь, будет потом всю жизнь съедать. Ты не знаешь, какая роль тебе в судьбе попадется, какая на самом деле будет значимой. Роль очень часто отвечает на твои внутренние вопросы, которые у тебя могут лепиться. Поэтому я стараюсь не загадывать и радоваться любым предложениям.
Как относишься к авторскому кино?
«Нежность повседневной жизни» — Наталия Кончаловская о фильме «Всё время на свете»
Мне нравится авторское кино, но я его редко смотрю. Всегда нужно какое-то терпение и вообще другое настроение. Я — человек обыкновенный, склонен к лени, и мне легче посмотреть что-то попроще и лечь спать. Я всегда себя готовлю к авторскому кино и стараюсь, чтобы оно меня как-то связывало с работой. Мы снимали «Все время на свете» Наташи Кончаловской, и помню, как было обидно: столько усилий, попыток утончать мысли в кино заканчиваются тем, что его смотрит сто, максимум двести человек. Это расстраивает. Но я понимаю, почему у авторского кино нет финансирования, рекламы. Люди привыкли к определенной динамике. Быстрый контент не просит от человека большего. Поэтому мне нужен целый выходной для авторского кино — я, идиот, смотрел «Сказку» Сокурова на телефоне в перерывах между съемками. Ко мне подошел сценарист, ударил в плечо и сказал: «Такое кино так не смотрят».
Есть ли такая вещь как подключение к персонажу? Насколько тебе важно понимать персональную историю героя? Кто-то воспринимает сходство с ролью как терапию, возможность реконструкции событий.
Долгий и сложный разговор. Во время подготовки и работы над ролью я обращаюсь к своей жизни и своему опыту, но к внутренним переживаниям подхожу бережно. Есть актеры, обращающиеся к воспоминаниям напрямую, но для меня это насилие над собой и своей душой, ведь так воспоминания превращаются в инструмент для эмоций. Я склонен разграничивать эти вещи. Терапия — это когда ты ведешь сам с собой диалог, а не вытягиваешь из себя эмоции, чтобы заплакать по команде. К третьему дублю ты поймешь, что это не работает, потому что ты не можешь вечно дергать себя за ниточки.
У меня есть представление хорошего театра, но также и ощущение, что я его нарисовал
«Что-то мы потеряли» — Лев Зулькарнаев об актерском проклятии
Ты вроде больше любишь работу с тетрадочками, насколько я знаю.
Да, это «линия роли». Этому нас учил Вениамин Михайлович Фильштинский. Записываешь всевозможные подробности, которые тебе могут помочь, фиксируешь внутренние ощущения и размышления. Я не всегда могу это делать в кино, в процессе можно просто не успеть — театру такое больше подходит. Еще Вениамин Михайлович учил вести дневник наблюдений за людьми, явлениями и изменениями внутри себя, фиксировать то, что тебя душевно задело в хорошем смысле. Помогает расширить фокус внимания, человек ведь существо ленивое, иногда надо себя взбодрить.
Своего рода писательский дневник, когда ставится задача зафиксировать происходящее вокруг, чтобы потом фактуру использовать в тексте.
Это как наговор. Знаешь, что это такое? Допустим, берешь какую-то тему, и твоя задача без остановки говорить про нее определенное время.
У нас это называется фрирайтинг.
У нас, видишь, есть какие-то схожие вещи. И ты, не желая вообще говорить, все равно продолжаешь говорить. Даже если нечего сказать, повторяешь. Самое главное — не останавливаться. И минут через сорок начинаешь доставать важные для своего героя детали.
Константин Плотников: «В искусстве штиль не работает»
Похоже на спиритический сеанс.
Да, но понимаешь, что ты не психопат. Ты достаешь это из своего мозга, воображения. Компиляция воспоминаний и придумок, которые ты не контролируешь. И в этом монологе иногда высекаются очень классные вещи, которые могут тебе помочь понять, о чем эта история, о чем твой герой, о чем ты. Наверняка у всех творческих профессий есть нечто подобное.
Импровизация — классная вещь. Не знаю, мне кажется, в писательстве тоже такая штука есть. Просто смелая проба чего-то. Жирный мазок. У нас в кино, на самом деле, мало кто этим занимается. Зачастую есть какая-то конструкция, от которой ты идешь. Меня очень радует, когда в кино или где-то еще ты видишь, как кто-то выходит за рамки правил и делает вообще абсолютно новое.
Ты не планируешь сейчас возвращаться в ближайшее время в театр?
Это не от меня зависит. Я очень любил один спектакль, который я готов был играть двадцать лет, тридцать лет, пока не помру. Это вопрос не денег, а потребности наслаждаться этим процессом. У меня есть представление хорошего театра, но также и ощущение, что я его нарисовал. Хорошие спектакли требуют смелости высказывания, а вот ее степень всегда варьируется от времени и места.
Мы существуем в рамках. И в кино рамок еще больше — смысловых, временных, финансовых. Я очень надеюсь, что мы все же увидим «СЛОНа» Маруси Фоминой, для меня это невероятная картина, хотя я сам еще не видел ее в финальной сборке. Это кино нужное, важное, оно должно добраться до зрителя. Сейчас я отталкиваюсь от реальной ситуации, но верю, что однажды рамок станет меньше.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»
-
«Я за неаккуратность» — Владимир Мункуев про «Кончится лето»