«Темные времена»: Наша светлость
Май 1940 года. Войска вермахта стремительно оккупируют Европу. Бельгия и Голландия пали, со дня на день та же участь ожидает Францию. Порвалась связь времен, мир осатанел. На экране обреченная крепость Кале крошечной воронкой проваливается в пропасть — ее топят в огне перечеркивающие небо самолеты люфтваффе. Черный дым отражается в неподвижном глазу мертвого солдата — оператор Брюно Дельбоннель конструирует выдающиеся батальные сцены, сделавшие бы честь любому фильму в жанре фэнтези. «Завеса тьмы разрастается и крепнет», — как напишет потом в своей героической саге о спасении мира британский профессор Толкин. Речь в фильме именно о таком моменте истории, и легендарном, почти сказочном герое, переломившем ее ход — Уинстоне Черчилле. В трактовке Райта Черчилль — superhero, библейский пророк, сотворивший чудо за миг до гибели.
Кажется, если оценивать события с такой точки зрения, громокипящий пафос неизбежен. Но нет, «Темные времена» — не приквел «Дюнкерка». Выдержав приличествующий моменту торжественный тон, Райт тут же сдает назад и включает, например, комедию. В рамках одной биографии он оперирует сразу несколькими жанрами — парламентские интриги за спиной Черчилля тут же переносят действие на поле салонной драмы. Сторонники мирных переговоров с фашистами Чемберлен и виконт Галифакс старательно загоняют вновь назначенного премьера в угол. Правящий монарх Георг VI не скрывает своей к нему неприязни, а Галифакс, как предполагает Черчилль, сам метит на его место: «Он четвертый сын в семье, такие не упускают карьерных возможностей». Когда на экране снова возникнет постная физиономия Галифакса, фраза о четвертом сыне сама всплывет в памяти свидетельством отменного сарказма Черчилля, способного перебить любой пафос.
Актер, в юности сыгравший Сида Вишеса, теперь выдающимся образом сыграл Черчилля — это, кажется, и называется зрелость.
Житие Черчилля начинается с приземленной сцены: грузный старик с лицом младенца, в исподнем, кряхтя, выбирается из постели, завтракает беконом, овсянкой и коньяком, орет на юную машинистку, выставившую на пишущей машинке не тот интервал. «На стене Бонапарт и колчан с голубем. По всем видимостям, очень скучно, но благородно, ничего не поделаешь. Тут бы собачку махонькую пустить», — писал в пародии на сценическую бытовуху Михаил Кузьмин. Джо Райт, кажется, в курсе подобных ухищрений и запускает под кровать Черчиллю кота. Гэри Олдман в необычайно достоверном гриме легко справляется с конкуренцией, плюхаясь на карачки и шаря под кроватью — такого не переиграть и коту.
«Все младенцы в Англии похожи на меня» — более ехидное описание внешности Черчилля трудно придумать.
Его экранный Черчилль — угловатый, несговорчивый, вздорный, бормочущий себе под нос что-то невразумительное, возмутительно телесный — временами попросту неповоротливая туша. Перед ним пасует сам король Георг VI: «Давайте назначим наши еженедельные встречи на четыре часа по понедельникам» — «В это время я сплю». Он без конца жует сигары и пьет коньяк. «Как вам удается столько выпивать за день?» — «Достигается упражнением». Он острит и сидя в сортире: «Передайте тому, кто звонит, что я занят: мне не справиться сразу с таким количеством дерьма». Почти любая его реплика — сценарный панчлайн, благодаря историческому прототипу, сочинявшему афоризмы пачками. «Иоганн Себастьян Бах был веселым толстым человеком», — было сказано в старом советском фильме по схожему поводу.
«Темные времена» — отчасти еще водевиль и, конечно, сборник исторических анекдотов. А сцена с премьером Рейно, которому Черчилль пытается что-то объяснить на кошмарном французском — и вовсе фарс. Причем остроумные реплики — «суперсила» не только лауреата Нобелевской премии по литературе, но и его жены Клементины в исполнении безупречной Кристин Скотт-Томас. «Дорогая, а сейчас оставь меня!» — «Ты запоздал с этой просьбой на полвека!»
Слабого, придавленного тяжестью судеб мира Черчилля нам тоже предъявят. «Ты мудр, потому что сомневаешься», — скажет Клементина. Он мямлит, пытаясь сочинить очередную ударную речь — слова не приходят. Запершись с черной коробкой телефона, умоляет Рузвельта переправить в Британию военные самолеты. Сидит в спальне на кровати, думая, что помощи больше ждать неоткуда — именно в этот драматургически беспроигрышный момент на пороге со словами поддержки появляется Георг VI, оказавшийся неплохим человеком — прекрасная работа Бена Мендельсона, который деликатно оттеняет Олдмана. Сам Гэри Олдман, ухитрившийся с пудом грима на лице быть достоверным — выше похвал. Актер, в юности сыгравший Сида Вишеса, теперь выдающимся образом сыграл Черчилля — это, кажется, и называется зрелость.
«Дюнкерк»: Война и джем
Эпик, водевиль, салон… Не обошлось и без соплей. Сцену, где наученный королем премьер спускается в подземку, чтобы поинтересоваться мнением простых лондонцев, критики уже провозгласили провальной. Кто как не Черчилль произвел на свет знаменитый афоризм: «Лучший аргумент против демократии — пятиминутная беседа с рядовым избирателем»? Но безбожную сентиментальность эпизода снова уравновешивает сарказм: «Какой милый младенец» — «Он похож на вас!» — лепечет в ответ польщенная мать. «Все младенцы в Англии похожи на меня» — более ехидное описание внешности Черчилля трудно придумать. Эта сцена, при всей ее искусственности, неожиданно подсвечивает образ Черчилля с другого ракурса. Перед нами непобедимо элегантный — посмотрите на его нарочито угловатую, просчитанную пантомиму с сигарой и спичками — человек, умеющий в нужный момент изобразить неповоротливую тушу.
Мы ходим в кино, чтобы посмотреть на то, чего не бывает в действительности. «Что удивляетесь, давно не видели премьер-министра в метро?» Ой, давно. Здесь мы увидим все: салон и сортир, кровь, пот и слезы, и набор исторических речей. Финальной речи в исполнении Гэри Олдмана «Мы будем воевать на пляжах» англичане аплодируют сейчас в кинотеатрах. Во времена никчемных правителей и превосходных актеров легендарная фигура из прошлого дана нам в представлении.
