Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
В прокате новый фильм Алекса Гарленда — роуд-муви про военкоров, освещающих новую гражданскую войну в США. О том, с каким сообщением «Падение империи» пришло к своим зрителям, пишет Павел Пугачев.
Наверно, что-то случилось. Вашингтон в огне, федеральные каналы транслируют нервные обращения к нации, за окном — всполохи огня. Смотреть телевизор нет никаких сил, да и работа сама себя не сделает. Военная фотокорреспондентка Ли (Кирстен Данст) собирается в столицу, где в Овальном кабинете все еще сидит опрометчиво пошедший на третий срок президент (Ник Офферман). Против него ополчился американский Запад — прежде антагонистичные Техас и Калифорния вдруг объединили силы. Дела плохи, нужно успеть сделать снимок президента на память и, по возможности, записать интервью.
Компанию в путешествии Ли составит пара коллег: фотограф из агентства Reuters (Вагнер Моура) и автор The New York Times (Стивен Хендерсон), а также малявка Джесси (Кейли Спэни), емко характеризующая себя «я тоже фотограф и хочу снимать войну». Кроме профессиональных характеристик и деталей внешности (толстый/тонкий, молодая/постарше) о героях будто бы нечего сказать, как и о происходящем вокруг.
Он показывает, как легко непредставимое становится обыденным
Что творится в других штатах (помимо повсеместного военного положения), к какой партии принадлежит не устраивающий всех президент, какие требования и предложения выдвигают стороны конфликта (и сколько вообще этих сторон), — Гарленд не уточняет. В мире фильма нет глубокой аналитики из недр «телеграма», детали и первопричины предлагается домыслить самостоятельно. Если покажется нужным. «В нас стреляют — и мы стреляем», — примерно так говорит мелькающий тут на минуту снайпер с профилем Карла Глузмана, отмахиваясь от назойливых расспросов.
Вот военные фотографы, вот гражданская война. Кто начал первым, и на чьей стороне правда, уже не важно, воюем и воюем. Война стремительно засасывает в свою воронку и становится будничной, так что ответы на сущностные вопросы и какая-либо конкретика кажутся излишними. Ощущение дезориентации укрепляет и работа постоянного оператора Гарленда Роба Харди: свет раннего утра и перманентный расфокус, размывающий контуры на манер анаглифического 3D воспроизводят эффект первых минут после пробуждения, когда потерянность чувствуешь и в родных стенах. Всё знакомо, но вместе с тем неузнаваемо.
Кошмар приобретает черты рутины. Разбившийся на парковке гипермаркета военный вертолет — часть привычного пейзажа. Сложившиеся как карточный домик новостройки даже не попадают в фокус. Алекс Гарленд не собирается никого шокировать, трясти за плечи с криком «иди и смотри!». Он показывает, как легко непредставимое становится обыденным. Об этом был роман Кадзуо Исигуро «Не отпускай меня», переводом которого на язык кинодраматургии занимался как раз Гарленд. А слом хотя бы одной нормы в свою очередь порождает неостановимую цепную реакцию. Это вообще его главная тема: от «28 дней спустя» до великого сериала «Devs».
Это не про «кто виноват?» и «что делать?», а скорее о том, «как нам к этому относиться?» и «кем бы мы тут были?»
Больше всего в «Падении империи» удивляют не солдаты в гавайских рубашках, штурм Капитолия или взятки канадскими долларами, а то, что в этом странном мире важное интервью или фоторепортаж нужно обязательно где-то напечатать, и журналистика все еще стремится быть нейтральной и объективной даже в таких условиях. Пожалуй, не стоит забывать, что автор пришел из мира фантастики. Хотя это, пожалуй, частность, и важнее не совокупность деталей, а оптика, то, как режиссер норовит перевести взгляд, порой буквально опуская камеру в траву посреди напряженного действия, фокусируясь на вроде бы неважных деталях и пускаясь в лирические отступления.
В «Падении империи» нет места ни бронебойному экшну, ни горькой драме: от первого легко отвернуться, а второе — заменить любимыми треками Suicide и De La Soul. Герои сводятся к функциям, не вызывая ни симпатии, ни уж тем более эмпатии. Сравните, например, с фильмом Куарона «Дитя человеческое», который схож по посылу и противоположен по эффекту. Там мы вздрагивали на каждой кочке, здесь с мрачной улыбкой следим за путешествием людей, которых не особо жалко. А они и не требуют жалости. Перед нами адреналиновые наркоманы: став свидетелями бессудной казни, они переживают не из-за случившегося, а из-за того, что вовремя не включили камеру. Вряд ли стоит упрекать автора в мизантропии — перед нами настоящие профессионалы, полностью отдающие себя работе. Возможно даже не такие уж плохие люди. По крайней мере, друг о друге они заботятся больше, чем предполагает цеховая солидарность.
Только что это за работа такая? И в чем она на самом деле заключается? Военный фотограф в современном мире — это тот, кто доносит правду? Или выступает пресс-сопровождением одной из сторон конфликта? Или же просто производит визуальный контент, подогревающий резонансную тему? Или художник, чьи произведения поначалу шокируют, а затем постепенно примиряют с происходящим, встраивая непредставимое в привычные эстетические рамки?
В попытке избежать публицистических вопросов и не давать на них заранее подготовленные ответы Гарленд и переводит фокус. Это не про «кто виноват?» и «что делать?», а скорее о том, «как нам к этому относиться?» и «кем бы мы тут были?». Самое страшное в «Падении империи» — то, как зрителю во время просмотра приходится отслеживать свои эмоции, ловя на подступах то восторг, то ужас от того, что не помещается в субъективную картину мира. Если это норма, значит, с нормой что-то не так.
