«Взять своих дедушек, бабушек и родителей» — Разговор с создателями «Бери да помни»
Через неделю в прокат выходит «Бери да помни» — фильм, недавно покоривший зрителей и жюри фестиваля «Короче». О бутербродах с маслом и сахаром, бесконечной настольной игре и кино как способе семейной терапии рассказывают режиссер Байбулат Батулла и продюсер Иван Яковенко.
Какие у вас впечатления от показа на «Короче»? Вам аплодировали стоя.
Иван Яковенко: Мы волновались. Все-таки дебют для всех: и для Байбулата, и для студии Bosfor Pictures. Наш показ был первым в программе, и, честно сказать, это хорошо — дальнейший фестиваль мы просто отдыхали и смотрели кино. Для нас реакция зрителя точно была неожиданной: мы надеялись, но не претендовали. Для Байбулата это личная история, он явно расскажет лучше.
Байбулат Батулла: Я вообще думаю, что для нас эти аплодисменты — аванс. Даже переживаю по этому поводу. Хотелось бы, чтобы…
И.Я.: Меньше хлопали?
Б.Б.: Ага! Это такая непомерная ответственность перед коллегами по цеху, которые еще не показали свои фильмы.
И.Я.: Мы даже просили фильм на попозже поставить. Нам казалось, что днем такое кино зрителя может смутить.
Вряд ли это аванс: например, у меня впервые не было никаких сомнений, чтобы поставить картине максимальный балл в рецензии.
Б.Б.: Мы понимаем, что фильм правда хороший. Просто когда смотришь его снова и снова — уже как будто ненавидишь. Пытаешься себя приземлить на землю.
Я подумал, что к психологу-то они точно не пойдут. Сниму про это кино, значит, и им покажу
Несмотря на то, что фильм светлый и бодрый, в его основе лежит одна из страшнейших трагедий — потеря родителей. Как родилась эта история?
Б.Б.: Мне, как рассказчику, нужен был некий молот, удар, после которого можно поверить в какие-то радикальные изменения в жизни. Потеря родителей здесь — своего рода инструмент, чуть-чуть опасный, манипулятивный. Я боялся, что будет ощущение спекуляции на этой теме. Хотелось отстраниться от этого, но не упускать из виду. На родителях нет акцента осознанно. В первых драфтах было по-другому, но мы решили пойти в сторону наблюдения.
Почему именно игра в «Бери да помни» стала инструментом отвлечения?
Б.Б.: Когда поступаешь в киношколу, ты все сканируешь на предмет историй для фильмов. Иногда поиски доходят до абсурда, но все же есть формула. Я вспомнил про игру детства и подумал, что она хорошо может лечь в основу сюжета как инструмент. Мы начали строить ассоциативный ряд: если из детства, значит, про дедушек и бабушек, что-то деревенское. Простая игра дает азарт и саспенс, одновременно выполняя техническую и смысловую функцию. Я, например, всегда проигрывал — в семье мама была чемпионом. А у папы есть история, как он играл с какой-то девушкой, потом та уехала в Центральную Азию — и так они не доиграли!
А эта игра вообще может закончиться?
Б.Б.: В том и дело, что может закончиться, а может и нет. Было бы здорово, если бы отец поехал ту девушку искать, чтобы доиграть. Правда, я вчера узнал, от него, что она, к сожалению, умерла.
И.Я.: Я вообще об этой игре не знал, как и половина съемочной группы. Так что символ косточки был для нас удивительным. Мы с Байбулатом как-то смотрели футбол и заметили у одного из спортсменов татуировку в форме этой самой косточки. Правда, иногда механика другая: просто разломить и посмотреть, у кого длиннее часть — тот и выиграл. А потом Байбулат рассказал, что игра может растянуться на недели, если не годы.
Б.Б.: Я как-то записывал Ване голосовое сообщение про эту игру, пока ехал в такси, и тут водитель подключился — рассказал, что у них в Грузии тоже есть такая игра, и в Абхазии тоже. Мы потом начали спрашивать, узнавать, и выяснилось, что почти везде своя вариация игры существует.
Получается, это какой-то заново открытый культурный код.
И.Я.: Да, мы даже узнали, что в Болгарии это очень популярная игра! Удивительный разброс.
Все искали стиль без референсов, потому что хотелось найти что-то особенное
Возвращаясь к тому, что это личная история: с чего она началась?
Б.Б.: Простая история наблюдения за родителями. Они были полны сил и действительно друг друга любили, все время по ночам что-то хихикали, шептались. По воскресеньям не торопились вставать. Куда бы мы ни ехали, они все равно больше всего общались друг с другом. Ссор тоже почти никогда не было. Для меня это настоящая любовь.
Мы почти всегда жили вместе, а потом я переехал из Казани. У меня никогда язык не поворачивался отца назвать дедушкой до его 75 лет. А тут я заметил, что он изменился. Начал конфеты есть, которые никогда не ел — очень важно, что перед телевизором, который он тоже никогда не смотрел, валялись горы фантиков от «Рачков». С мамой начал цапаться. И как-то мне сказал, что у него апатия, ничего не хочется, просто полежать. Он начал превращаться в дедушку, и такая трансформация вызвала цепную реакцию у мамы. Она привыкла, что рядом всегда есть сильный мужик, который все ради семьи сделает. А тут эта опора пропала, дети выросли, не за кем ухаживать.
Наложилась старость, болезни, да та же пандемия — все наросло. И что самое страшное, все друг друга начали раздражать, потому что привыкли совсем к другим родителям и детям. Я подумал, что к психологу-то они точно не пойдут. Сниму про это кино, значит, и им покажу.
Кстати, во время съемок отец заметно приободрился, провел с нами все двадцать смен. Второй режиссер говорила, что они только просыпались, а отец уже в берега возвращался. Он человек удивительной выдержки, никогда не страдает от «белого листа». Всегда за что-то цепляется.
А чем он еще занимается?
Б.Б.: Вообще он изначально писатель. Закончил «Щепку», потом два года проработал артистом и ушел из актерства, но продолжал быть в мире театра. Ставил спектакли, был главным режиссером театра кукол, в драматическом театре работал, в районных и сельских, проводил мероприятия, сабантуи. Вел передачу на татарском канале — называлась «Уроки Батуллы». Я помню, в детстве к нему подходили, благодарили, говорили «респект».
И.Я.: Знаешь, как я узнал, чем отец Байбулата занимается? Он говорит, вот, Роза Хайруллина была у нас дома, приехала познакомиться с отцом Байбулата. И там они выяснили, что первый спектакль, в котором Роза играла на сцене в Казани, был по пьесе отца Байбулата.
Было полное ощущение, что я у бабушки с дедушкой совершенно в другом месте
Как у вас вообще выстроилась работа с Розой? Она такая самобытная, что иногда не вписывается в заданные рамки, а в вашей картине живет органично.
Б.Б.: Роза была соавтором. Мы сразу поняли, что с ней будет лаборатория. Всей командой что-то допридумывали: и оператор Максим Аркатов, и художник-постановщик Марфа Гудкова. Все искали стиль без референсов, потому что хотелось найти что-то особенное. Был баланс, в который каждый привносил что-то свое.
И.Я.: Мы сначала боялись, что Роза не похожа на татарскую бабушку, а потом поняли, что именно это и нужно. Чтобы каждый мог увидеть в ней своих родственников несмотря на национальную аутентичность в фильме.
Очень теплый прием и постоянная помощь. Приглашали вечно чай попить
Про татарскую культуру, кстати, тоже интересно поговорить. Вы одновременно постарались вписать в историю маленькие национальные штрихи, но при этом хотели сделать пространство узнаваемым для всех.
И.Я.: Ты попала в те же сети, в которые я изначально попал.
Вот мне и интересно выбраться из них!
И.Я.: Тогда придется посмотреть татарское телевидение, чтобы понять, откуда вышло татарское кино. Но тут интересный момент: у нас больше половины команды не из Татарстана. У студии не было задачи вычистить все татарское из кино, и все, что я там вижу — бутерброд с маслом и сахаром — это всем знакомо. Нам сказали, еще со сметаной едят такое. Когда мы скаутили домики в деревне, у меня было полное ощущение, что я у бабушки с дедушкой совершенно в другом месте. Эта история — феномен, какой мы изначально и задумывали.
Б.Б.: Той деревни, которую я хотел показать, уже и нет вовсе. Везде пластиковые окна и желтые газовые трубы. Мы случайно оказались в Малом Ошняке и поняли, что это наше место. Смешно получилось, но первым человеком, которого мы там встретили, была председательница деревни.
А как отреагировали местные жители? Кажется, что деревня — закрытое сообщество, которое не всегда положительно реагирует на вторжение в пространство. Потому что, когда приезжаешь в деревню — это достаточно закрытое сообщество, где никто не пойдет с тобой на контакт, и тем более — снимать их дома, или их снимать в их же домах. Как вы все это провернули?
Б.Б.: У нас был карт-бланш. Во-первых, из-за фигуры отца, которого все знают. Да и у меня необычный опыт: я снимался для местного регионального телевидения в истории про слепого мальчика. И это просто местный хит у бабушек. Фильм до сих пор крутят — с 2008 года. Бабушки меня узнавали, говорили — о, это же ты слепой мальчик!
И.Я.: Да и в целом все подключались. Нужна корова? Держите коров. Кур в кадр надо? Сейчас принесем. Отказов не было, напротив — очень теплый прием и постоянная помощь. Приглашали вечно чай попить.
Б.Б.: Мне кажется, они просто поняли, про что кино. Я еще раз говорю жителям деревни Малый Ошняк большое спасибо и низкий поклон. Потому что все могло быть иначе. Мы даже хотим показать фильм прямо в Ошняке. Есть какое-то внутреннее желание взять своих дедушек, бабушек и родителей и сходить с ними в кино. Надо понять, насколько тяжело сейчас взять и вытащить кого-то из деревни.
И.Я.: Думаю, та энергетика и работа дали терапевтический эффект для всех. Мы прошли через интереснейшие события с абсолютной искренностью.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»