Высшие формы — «Джон Боттом — неизвестный солдат» Алексея Демина
Сегодня в «Высших формах» — экранизация «Джона Боттома» Владислава Ходасевича. «Джон Боттом славный был портной». О пластическом сценарии фильма и визуальных источниках вдохновения рассказывает автор Алексей Дёмин.
Почти все фильмы готовились очень долго — некоторые лежали в столе лет по десять и тихонечко доходили. Были и моментальные работы — например, «Андрей Хижина и его горе»: этот сценарий мы с Аллой Боссарт написали за год. Или «Праздник для слонов» — тоже достаточно быстро. А большинство фильмов отлеживались. Любой материал должен созреть. Нужно понять механизм фильма. У кого-то, может быть, по-другому, но для меня фильм должен открыться до начала производства. Фильм «Шатало» дожидался своего «ключика» почти двадцать лет: лежал в полстранички рассказ Коваля, в котором, казалось бы, все было ясно, но как-то не получалось. Я откладывал и откладывал, пока в руках не оказался «Чистый дор», где был рассказ «Вода с закрытыми глазами». Случилось пересечение, и сценарий мгновенно сложился.
С «Джоном Боттомом» тоже довольно длинная история. Томик Ходасевича я возил с собой в сумке лет десять, «Джона Боттома» пробегал не раз, и все — мимо. Но, случилось, познакомились с композитором и бардом Сергеем Никитиным и решили сделать что-то вместе. Мгновенно баллада Ходасевича вышла из тени. Правда, в итоге я взял музыку Стравинского, и поработать с Сергеем Яковлевичем не получилось, но порыв к теме был от той встречи.
Сегодня обращение к теме мировой катастрофы, по-моему, очень актуально
Высшие формы — «Добрый день» Миши Сафронова
Почему «Джон Боттом»? Поразил сюжет, в котором портного Джона Боттома, обыкновенного человека — трудолюбивого и праведного, любящего и любимого, судьба сделала жертвой нового времени. Начинался двадцатый век, пришли новые ценности и понимания, а вместе с ними — Первая мировая война. На пересечении событий оказался простой солдат, который потерял на войне свою мастерскую, руку, жену, друзей и знакомых, судьбу, имя, прошлое и будущее. Меня это поразило. Мне показалось, что это знаковая фигура — все, что потом происходило в мире в ХХ веке, начиналось, возможно, с Джона Боттома и факта его безымянной могилы. Такое требует осмысления…
Только когда я начал делать кино, понял, что не знаю, чем закончить сюжет. Ходасевич увидел событие, понял ситуацию, нашел образ, а что делать в фильме — неясно. Его баллада завершалась трагически: «в селеньи света дух его суров и омрачен, и на торжественный свой гроб смотреть не хочет он». В фильме нельзя было останавливаться на этом свидетельстве, необходимо было прийти к конкретному выводу, договорить до точки. В конце концов, мы вернули героя в его маленький городок, где он был любим, где его ждали, но в образе туманного облака, которое исчезало на глазах.
Человек в какой-то степени становится куклой, Петрушкой. Он как марионетка связан инструкциями, правилами, укладом, он несвободен
Высшие формы — «Селезень, веревочка и желудь» Алины Титоренко
У Ходасевича рядом с «Джоном Боттомом» есть баллада без названия: «Мне невозможно быть собой, мне хочется сойти с ума, когда с беременной женой идет безрукий в синема…» Она тоже очень сильная и во многом повлияла и на сценарий, и на фильм в целом. Там тоже возникает образ чудовищности войны, порыв вселенского протеста. Это запредельная для понимания картина: уничтожение человека, самоуничтожение человечества. Ходасевич чувствовал грань неустойчивости нового мира и о том писал. Сегодня обращение к теме мировой катастрофы, по-моему, очень актуально. И если мы коснулись этого в ходе истории прошлого века, — не имеем права забывать. Так я оправдываю свой сценарий.
Кропотливость этой работы и составляет ее очарование
Изобразительное решение фильма опиралось, в первую очередь, на художников-символистов, Пауля Клее, фотохронику — это дух времени. А основой, пластическим сценарием фильма была музыка — как в хореографии, она ведет и объясняет. Для этого надо было найти Стравинского.
Высшие формы — «Сапожки» Лизы Скворцовой
В числе тем по режиссуре анимации одна из основных — «пластическое решение фильма», и я показываю студентам балет «Петрушка» И.Ф. Стравинского. Образ Петрушки очень мощный — это отвергнутая кукла, которая грозит своему хозяину — чародею. Как только складывается эта формула, осознаешь трагедию беззащитного существа, обреченного на вечное страдание. Думаю, что Стравинский, который участвовал и в написании либретто балета, был очень близок к пониманию нового времени, этой холодной машины. Человек в какой-то степени становится куклой, Петрушкой. Он как марионетка связан инструкциями, правилами, укладом, он несвободен. В музыке Стравинского есть ощущение времени, нового времени, и по сути «Ragtime» и «История солдата», написанные как раз в 1918 году, очень созвучны трагедии Джона Боттома. Как и «Движения» для фортепиано с оркестром, более позднее произведение, оказавшееся очень органичным для эпизода, когда Джон Боттом пробуждается уже в другом мире и осознает себя с чужой рукой.
В фильме еще звучит мотет В.А. Моцарта «Ave verum corpus» («Радуйся, истинное Тело») — как некая абсолютная, чистая высота, как точка отсчета — рождение человека.
В анимации невозможно быстро достичь результата. Долгое трудоемкое производство не гарантирует успеха. Но именно кропотливость этой работы и составляет ее очарование, когда все мироздание представляется гигантским творением, а художникам достается не спеша прикасаться к его тайнам.
Мысли похожи на дерево: есть корни, ствол, крона… тысячи пересечений.
