2017. Версия Андрея Карташова
2017-й год я встречаю в Петербурге, где мне как американскому гостю дарят шоколадку с Путиным на этикетке; в изумлении спрашиваю своего друга, где он это раздобыл, а мне с не меньшим удивлением отвечают, что такие шоколадки продаются в каждом киоске. Я чувствую себя человеком, не прилетевшим в Россию на самолёте, а на машине времени приехавшим в какую-то альтернативную версию настоящего, и думаю о том, что когда я приеду в следующий раз, то в Петербурге всё останется по-прежнему, только магазин «Дикси» будет уже в каждом доме, и в каждом будут продаваться продукты с Путиным на этикетке.
Шутки про Путина — как шутки про Страну Оз: человек, живущий в Канзасе, вынужден слышать про Дороти от каждого второго человека, там не бывавшего. Это нормально: большинство мест на планете нам знакомы по движущимся картинкам или литературным текстам. Фильмов про Лоренс, штат Канзас почти не существует, но этот college town настолько зауряден, что кажется фильмом, в который я каким-то образом попал, как Бастер Китон в «Молодом Шерлоке» — все эти дайнеры, парковки и хайвеи я видел уже тысячи раз, окружающую реальность не отделить от фантомного прошлого Голливуда. С опозданием смотрю «Каждому своё» Линклейтера, в каждом персонаже узнаю голосистых любителей Bud Light из студенческого братства через дорогу от дома. В жизни я этих людей ненавижу, но на экране они кажутся едва ли не симпатичными — Линклейтеру всегда удаётся эффект остановившегося момента, где нет ни прошлого, ни будущего, и поэтому так работает механизм идентификации.
Ближайший большой город — Канзас-Сити, поэтому узнав о существовании нуара Kansas City Confidential, сразу же нахожу его в Ютубе, но остаюсь в разочаровании: после первого акта действие перемещается в Мексику, да и в первые полчаса в одной из сцен на фоне отчётливо видна гора, которых нет в радиусе восьми часов езды вокруг города. Не знаю, почему меня это волнует, ведь Канзас-Сити — идеальный американский non-place, его можно снимать и в Лос-Анджелесе. Здесь открыли первый в мире мультиплекс, двухзальный AMC (компания впоследствии захватила половину американских кинотеатров), и первый в мире современный шопинг-мол: отсюда, из самого центра Америки, по миру расползается постмодерн. Столицей XIX века по Бодлеру и Беньямину был Париж, столицей XX — Нью-Йорк, столица XXI века — Канзас-Сити, город, который не узнать по фотографиям. Мормоны считают, что Второе Пришествие начнётся в его пригороде — Индепенденсе, штат Миссури, и хотя большая их часть переехала в Юту, мормоны-раскольники построили в Индепенденсе храм и ждут конца света среди транспортных развязок, белых домиков с оградой и сетевых ресторанов Applebee’s. Не взрывом, а вздрогом.
Смотрю «Ноктюраму» Бонелло; Париж был главным в мире городом ещё тогда, когда разворачивалось действие «Аполлониды», но что осталось от этого в XXI веке? Анонимный Париж этого фильма напоминает Нью-Йорк Брета Истона Эллиса, чьей «Гламорамой» Бонелло и вдохновлялся: пассажи, столь волновавшие Беньямина, не исчезли, в них теперь укрываются террористы без идеалов, а сам город — сетка улиц и линий метро — обратился в пространство тотального спектакля. Когда стёкла небоскрёба разлетаются в осколки, это абсолютный перформанс — закономерное продолжение логики мира, в котором кажущаяся прозрачность сочетается с конспирологией. Через два месяца ИГИЛ [редакция напоминает, что данная организация в России запрещена] взрывает в Петербурге вагон метро в трёх остановках от моей, из-за разницы во времени я узнаю об этом с опозданием: проснувшись утром, вижу на экране телефона уведомления от друзей, которые в Фейсбуке marked themselves safe, тут же открываю новости, смотрю на фотографии. Пятьдесят человек ещё не отметились, меня начинает тошнить; пишу сообщения тем, кто со мной не разговаривает. Если у времени есть приметы, то это одна из них?
Май, на Манхэттене встречаюсь с русскими литераторами (они проездом из Калифорнии), едим в «Теремке» на Шестой авеню. Накануне ОМОН провёл обыски в «Гоголь-центре» и дома у Серебренникова, началось дело «Седьмой студии»; скоро ОМОН закроет всех в России, и больше негде будет встречаться с петербургской богемой, кроме как в Нью-Йорке. В Центральном парке к дереву привязана георгиевская лента, возле Башни Трампа мужчина раздаёт экземпляры «Страны Оз»; на всём острове невозможно найти место, которого бы не было в каком-нибудь фильме. В Вашингтоне, округ Колумбия, поселяюсь на улице с названием из одной буквы, через неделю начинается новый сезон «Карточного домика», и я выясняю, что заставка снята вокруг моего перекрёстка, а значит, я и его видел уже десятки раз.
В синематеке «Силвер» в Силвер-Спринге, штат Мэриленд, пересматриваю «Диких сердцем» Линча: и тут Страна Оз, никуда от неё не денешься. Road movie — главный американский жанр, как будто вся страна — это дорога из жёлтого кирпича, по которой надо добраться в Изумрудный город, но никак не получается. В третьем сезоне «Твин Пикса», впрочем, движение по кругу, агент Купер пытается вернуться в реальный мир из заточения в Чёрном вигваме, но оказывается, что сама реальность под большим вопросом. Будто в насмешку над ладными нарративами качественного американского телевидения Линч оставляет половину сюжетов без развязки и без объяснений, снимает серию почти без диалогов, но зато с атомным взрывом под музыку Пендерецкого, а главное — не замыкает историю сериала в комфортную и законченную: возвращение Купера оказывается вечным возвращением. Is it future or is it past? В конце года два журнала о кино из числа самых авторитетных в мире — Cahiers и Sight & Sound — поставят линчевский цифровой сон в восемнадцати частях в свои рейтинги на первом и втором месте соответственно; часть кинокритиков будет гневаться в Твиттере, но так уж вышло, что главный фильм года вышел на маленьком экране и длится почти сутки.
Мои студенты почти не бывают в кинотеатрах — у них вместо этого «Игра престолов» и «Очень странные дела». В Канне в этом году был скандал из-за фильмов Netflix в конкурсе, а для американских тинейджеров это уже такое привычное явление, что общепринятый эвфемизм секса теперь Netflix and chill («смотреть Netflix и расслабляться»). На лекции спрашиваю у аудитории, когда они ходили в кино впервые; пока ещё нет людей, никогда не видевших плёночной проекции, но через год-два среди первокурсников такие уже будут. Пересматриваю «Социальную сеть» Финчера, которую первый раз видел, когда у меня была ещё кнопочная Nokia, и за это время фильм стал интереснее: в одной из сцен Цукербергу в гарвардской аудитории передают записки через ряды парт. Вот оно, ретро — ведь теперь вместо записок сообщения со смартфона в том самом Фейсбуке.
В ноябре Цукерберг приезжает в Лоренс с лекцией — говорят, своим турне по Америке он готовится к избирательной кампании, и это было бы логично. В прессе все обсуждают русских троллей, которые помогли победить Трампу. Забавно: несколько лет назад левые были в восторге от соцсетей как инструмента плюрализма и демократизации, а теперь они же приходят в ужас от того же самого — оказывается, плюрализм и демократизация могут привести к тому, что президентом изберут Трампа, безмозглого миллиардера, больше всего напоминающего советскую сатиру на американцев. Понятно, что великая Америка, которую он обещает вернуть, — симулякр, существующий только в фильмах пятидесятых, поэтому люди из России, тоже их смотревшие, волнуются не меньше американских консерваторов: в русском Фейсбуке используют аббревиатуру SJW и едва ли не сочувствуют Вайнштейну. Учёные говорят, что после пары десятилетий воспоминания полностью стираются, остаются только воспоминания о воспоминаниях, отредактированные нашим сознанием. Прошлое ничем не отличается от кино. Смотрю «Тесноту»: девяностые как детство (автор старше меня на неделю), то ли радость, то ли ужас узнавания. В девяностые моя семья жила в коммуналке, поэтому кажется очень точной идея Кантемира — парадоксальным, абсурдным образом в самой большой стране мира всегда не хватает места. Но что я узнаю из собственного опыта, а что на самом деле видел только в фильме «Брат»?
Премьеры 2017 года: «Твин Пикс», «Бегущий по лезвию», «Чужой», «На игле» и «Звёздные войны». Is it future or is it past? Смотрю Lady Bird Греты Гервиг, всё ещё лучшего в мире человека, хотя фильм по-дебютантски слишком аккуратный: вот и про 2000-е можно снимать ностальгическое кино, когда уже ретро про хипстеров? (В следующем фильме Гервиг, очевидно, кому, как не ей.) На рейсе «Аэрофлота» читаю American Psycho Эллиса, под влиянием чтения проникаясь отвращением к Нью-Йорку. (Стоило взять ещё Ильянена — единственного автора, благодаря которому хочется жить в Петербурге.) В фильме этого, кажется, нет, но оказывается, Патрик Бейтмен одержим Трампом и постоянно его упоминает. Путин, который уже был президентом, когда происходит действие Lady Bird, выдвигается на четвёртый срок, на пересадке в «Шереметьеве» продаются кружки с его портретом.
What year is this?
