Даниэлла Рыбакьян: «Не хочу себе ничего запрещать»
10 декабря в 17:00 в большом зале Дома кино покажут «Куда уходят дети из города Гаммельна?» — документальная лента Даниэллы Рыбакьян о подростках-сиротах, играющих в театре. Картина вошла в конкурс фестиваля «Сделано в Санкт-Петербурге», а ранее взяла приз «Послания к человеку». Об этой работе, жизни после СПбГИКиТ и терапевтической роли творчества, режиссер рассказала Екатерине Уваровой.
В Петербурге сегодня довольно много независимых театров, которые создают разные инклюзивные и социальные проекты, например, «Упсала-Цирк» или постановки Бориса Павловича. Почему ты решила рассказать именно о «Театральном доме»?
Года два назад, когда мне пришло предложение о запуске документального кино, я почему-то сразу подумала о «Театральном доме», это действительно интересный проект. Я просто давно знала Диму Крестьянкина, его режиссера, и приходила к нему, еще когда он с ребятами работал не в том помещении, где снимали мы. С тех пор все немножко изменилось. Для съемок никаких преград не было, Дима и Татьяна, директор проекта, не сказали «нет», все отреагировали хорошо.
Как ребята отреагировали на то, что их будут снимать? Сколько времени понадобилось, чтобы они привыкли к камере и их она не смущала?
Мы снимали где-то год. И за это время они, конечно, привыкли к съемкам, но в начале было сложно. Первая смена у нас пришлась на день рождения Вани. Мы пришли с камерой, я задавала вопросы, такой телеформат. Мне самой было неловко, что еще меня снимают. Ребята реагировали и на камеру, и на микрофон. Они говорили: «Что это за мужик со шваброй? Зачем? Кто? Откуда вы?» У нас была долгая адаптация. Но под финал, последние месяцы весны этого года ребята практически не обращали внимания на камеру, все было очень органично, они привыкли.
Ты можешь плакать, это окей
Как часто ты туда приходила снимать с группой?
Наверное, четыре раза в неделю. На самом деле, помимо того, что делала с группой, я снимала сама. Что интересно, я практически впервые взяла в руки камеру. У меня на первом курсе был док, который сложился неудачно. Мастер сказал: «Это никуда не пойдет». Я подумала: «Все, наверное, документальное кино – не мое». И вот поступило предложение от Ленфильма. Я долго привыкала к самому процессу. До этого снимала игровое кино, у меня была большая команда, я ходила со сценарием, как режиссер на пьедестале, такой демиург. А сейчас так сложилась судьба, что мне пришлось взять в руки маленькую камеру и пойти снимать ребят, то есть напрямую столкнуться с жизнью, с живыми людьми. Это испытание и очень крутой опыт.
Сколько получилось отснятого материала? Как ты его отсматривала?
Девяносто часов. Тяжело было. Я уже под конец думала, что не стоило так много снимать. С другой стороны, в документальном кино ты не знаешь, когда у тебя что-то произойдет. В материале просматривалось довольно много сюжетных линий, можно еще одну, и еще одну серии сделать. Но я все-таки выбрала свою линию и линию Насти.
Было ощущение, что мы реально делаем что-то важное
Почему из всех героев фильма именно Насте уделяется больше внимания? Как ты ее выбрала?
С первого дня так получилось. На самом деле, у меня была еще идея. Я не знала точно, будет она работать или нет: я думала снять себя. У меня есть личная история, которая схожа с историями ребят. Хотелось тоже ее раскрыть. Мне показалось, что нужно сделать главной героиней девочку с похожей историей, травмой. Я встретила Настю на тренинге, она на меня так посмотрела глубокомысленно и дерзко и спросила: «Ты кто? Я тебя знаю?» В тот момент я сразу поняла – это она. Драматургия есть в этом человеке, какой-то конфликт внутренний, его сразу видно. Потом действительно оказалось, что это так. Очень долго мы привыкали друг к другу. Она изначально подходила ко мне в упор, смотрела и молчала. Я не знала, что ей вообще сказать. Это была провокация. Она проверяла, наверное, что можно со мной делать, что нельзя. Безопасный я человек для нее или нет. Письмо, которое мы в финале сняли – это просто победа. В самом конце, когда она ко мне уже привыкла, когда поняла, что я хочу сделать доброе дело, что это кому-то может принести пользу – наши истории, в том числе и ее, тогда она уже согласилась. Было очень тяжело наладить связь. Но в то же время был интерес обоюдный и с ее стороны тоже.
А с остальными героями как было?
Я взяла историей тех, с кем у меня получился более близкий коннект, которые смогли допустить чуть ближе, более открыты были.
А как получилось сдерживаться, не разрыдаться, например, над самыми трагичными историями? В такие моменты как правильнее себя вести, не реагировать на слова? Или все-таки давать волю эмоциям?
Лучше — дать. В фильме, когда я спрашиваю у Димы совета, он говорит, что ты можешь плакать, это окей. И они, наблюдая за тобой, поймут, что чувства — это нормально. Открываться — это нормально, мы все живые люди. Но с кем-то я держала дистанцию, потому что есть такой момент с привязанностью. Был совет от преподавателей: если ты хочешь побыть с ними — будь, если не хочешь — уходи, не надо себя как-то насиловать и 24/7 быть с ними на связи, отвечать на все сообщения, если они пишут. Это должно происходить в комфортном режиме. Ты как старший друг, к тебе можно обратиться за помощью, рассказать, что тревожит, но есть границы. Иначе будет неправильно, плохо, и им, и тебе. Мне нравится, что педагоги проекта очень откровенно общаются с ребятами. Ты можешь себя проявлять, если что, тебе скажут: стоп, так нельзя.
Человеку нужен человек, все просто
А в какой момент ты поняла, что драматургия сложилась?
Когда сняла сцену с чтением письма человеку, которого нет. Это одна из самых важных сцен фильме, на мой взгляд. Мы как раз с Настей стали больше взаимодействовать, доверились друг другу. Я заранее пришла в «Театральный дом», еще раз поговорила с ней, сказала, что мы пишем письмо человеку, которого нет – знакомый прием для ребят, они уже писали такое письмо в рамках постановки спектакля. Это было понятно для Насти, поэтому она согласилась. Было сложно, она писала мне, что ничего не получается, что ей очень тяжело. До самого последнего дня я не знала, придет она на встречу или нет. Накануне она согласилась. Я тоже писала письмо на эту тему. Мы обменялись письмами, в фильме она читала мое письмо, а я ее. Оказывается, она написала отцу. Но я даже не догадывалась, что она именно ему напишет. Было очень страшно, очень трепетно. Было ощущение, что мы реально делаем что-то важное.
В фильме Дима говорит, что искусство помогает пережить травмы, имея в виду театральные постановки. А документальный фильм помогает отрефлексировать травму? Есть ли у искусства такая терапевтическая функция?
Да, конечно. Было очень важно для меня и для ребят высказаться через творчество. Мне лично очень помогает творчество, любую боль можно преломить, сделать видимой, рассказать об этом. Это очень здорово, я очень боялась, что как-то не примут фильм, потому что я говорю о личном, и ребята тоже. Очень откровенная история. Я боялась, скажут, что все ужасно. Зачем ты себя сняла в фильме? Но после показа очень круто было ощущать, что ты принят, твою историю услышали, ты ее сам посмотрел, прожил еще раз.
Еще он говорит: «Я здесь, потому что могу быть слабым». Когда ты там находилась, как ты себе объясняла, почему ты там?
Я здесь, потому что я хотела завершиться с прошлым. Для меня это было такое освобождение. Вообще весь фильм про освобождение и для Насти, и для меня, и для остальных ребят. Я хотела найти зеркало. Я увидела себя в Насте. Мы рука об руку с ней прошли этот путь. Получилось немного повзрослеть даже. Ребята задавали мне вопросы, как взрослому человеку: «А что делать? А как?» У меня не было опыта общения с подростками, я не знала, как это делать. Давать взрослые ответы? Через этот фильм я увидела себя со стороны, осознала некоторые вещи. Человеку нужен человек, все просто.
Несколько лет назад ты закончила мастерскую Лопушанского в СПбГИКиТ. Какой кажется тебе жизнь после университета?
После университета больше свободы в плане того, я могу делать, что хочу, потому что когда ты приходишь в мастерскую, всегда есть темы, которые нравятся мастеру. Он задает какую-то интонацию. Здорово, что сейчас я сверяюсь больше с собой. И стала свободнее в плане тем.
А как ты сейчас работаешь?
У меня очень много задумок и материала и на док, и на игровое, и на сериал. Много пишу сейчас. Но в основном про то, что вижу в жизни. Это такой немного документальный метод. Меня вдохновляют истории людей. Я очень люблю наблюдать. Когда я вижу в жизни конфликт – меня это вдохновляет, и я сажусь писать. Раньше я больше фильтровала темы, а сейчас нет. Например, есть задумка документального фильма про шибари – японское искусство связывания тела. Я не думаю, что если ты снял фильм про детей или про рэп, ты обязан всю жизнь снимать на эти темы. Меня интересуют разные вещи, я разносторонний человек. Поэтому не хочу себе ничего запрещать.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»