Бессмертие для своих — «Волны» Михаила Брашинского
В прокат выходит новый фильм Михаила Брашинского, одного из старейших авторов «Сеанса», родного нам режиссера и человека. Так что написать о нем мы попросили критика незнакомого ни с прежними работами режиссера, ни с ним лично. О показанной на экране утопии и киноправде в окошке «зума» пишет Дарья Чернова, редактор самиздата о кино «К!».
Фильм начинается со смерти: утрата любимого, но неценимого человека лишает главного героя осознанного взгляда, речи и направления движения. Теперь он просто плывет по скучным и неприметным пространствам Москвы и ее окрестностям, а выныривает в лесу. Его побег от несуществующего преследователя будто направляется суицидальным порывом. Лес служит не новым укрытием, а скорее будущей могилой, где чувство вины поможет окоченеть еще сильнее.
Фильм Михаила Брашинского «Волны» повествует об одиноком человеке, который оказывается в закрытой общине и пытается найти для себя место. Сектантство, пугавшее людей в девяностые и нулевые, вновь актуализируется как опасный в своей привлекательности выбор — в этом году в прокате уже был «Снег, сестра и росомаха», чем-то — например, простотой формальных решений — напоминающий «Волны».
Это просто история о частном человеке и его поиске, а не попытка более общей рефлексии
Все аллюзии на виду. В лесном мире есть Проводник, проявляющий себя почти только на экране: детки в классе послушно смотрят в телевизор и говорят о важном, о великом будущем волн. Он придумывает лицемерные правила существования этой общины: участники не едят мясо, но выращивают свиней на убой — экспорт для людей за пределами сказочной веганской утопии. Секса нет ни у кого, кроме отца-основателя, который выбирает для этого дела только «чистых» женщин, а «грязные» могут лишь мечтать о мужском прикосновении. Здесь люди трудятся до 65 лет, а потом принудительно-добровольно умирают — идеальная модель государства! Забавно, что Проводника играет Александр Шепс, участник телешоу «Битва экстрасенсов»; часть аудитории этого проекта обожествляет его и других магов, колдунов, потомственных ведьмаков с тем же трепетом, что и члены общины, поклоняющейся волнам, — своего начальника.
Однако такое ассоциативное восприятие секты кажется несколько надуманным и далеким от реальности. Съемки проходили во время локдаунов, а работа над сценарием началась задолго до того. Если фильм и отражает действительность, то принадлежащую другому, уже утопающему в памяти времени, что нормально для фильма, долго ждавшего проката. Но есть проблема и на более глубоком уровне. Мир «Волн» герметичен и замкнут на себе, в нем нет места даже намеку на окружающую реальность. Секта как будто выступает пустым знаком, не содержащим в себе социального комментария или более глубокого образа. Это просто история о частном человеке и его поиске, а не попытка более общей рефлексии.
Ну, верят они в безвременье и бессмертие. Мало ли кто во что верит!
Поселение, в котором оказывается герой, не сильно отличается от внешнего мира. Это лишь пространство для встречи с новой женщиной, Верой, которая манит, потому что живая. Ее живость проявляется через постоянную наготу и чередующиеся порывы грубости и нежности. Их союз слаб, так как строится лишь на естественном интересе чужака к чужаку. Для нее он тот самый мужчина, с которым нельзя заниматься сексом (хотя очень хочется) и который при этом еще и бунтарь, ведь он постоянно нарушает порядок, мыслит, а не просто живет. Она для него — красивая дикарка, живущая в лесу и испускающая звуковые волны по ночам. Поэтому в любовь не верится — их связь состоит из эротического напряжения и невозможности обладать другим. Кажется, из-за этого не работает финал: структура изначального притяжения уничтожена, а потому их близость кажется невозможной за пределами секты.
Жители утопии продолжают твердить герою, что он ничего не понимает и не поймет, хотя их быт не выглядит таким уж недоступным для познания. Их мир, привычки, отношения друг с другом, иерархичность и экологичность вполне знакомы зрителю и даже не вызывают противоречия. Ну, верят они в безвременье и бессмертие. Мало ли кто во что верит! Живут как люди, трудятся, учатся, медитируют. А вся загадочность, декларируемая сложность и опасность этого коллектива открываются герою не через личный опыт или подглядывание за чужим, но исключительно в иллюстративных диалогах.
Самая для меня интересная находка Брашинского связана с переключением режима изображения
Мир, где «чужих как-то не очень», и сам фильм производят впечатление сновидения, затуманившего сознание героя после утраты жены. Размытые кадры, разбитое на зеркальные осколки калейдоскопическое изображение, рекламно поблескивающие на солнце листочки и ягодки составляют кинематографически стереотипный образ. Дестабилизированное состояние героя отражается через расфокус и анаформированную оптику, в переходе из повседневности в утопию по заветам Проппа помогает переодевание, злые тролли-менты и волшебный девятилетний помощник. Новый образ герой достает из украденного у девушки походного рюкзака. Представление о женском настораживает: кружевное нижнее белье, розовая шапка-мочалка, китчевый бабушкин свитер и тампоны. Во время сцены, в которой мужчина средних лет наряжается в найденное и разводит огонь с помощью тампона и донышка стеклянной банки, невольно вспоминается видеоблог о выживании Григория Соколова на YouTube, автор которого добывает огонь презервативом, ест рогоз, плетет накидку из сухих листьев и открывает консервы руками. В его видео больше саспенса, юмора и даже сочувствия, чем в эпизодах, где герой пытается выживать и ужинает белкой, хотя может вернуться на железнодорожную станцию и доехать до ларька с пышками на вокзале. Впрочем, проживающий горе не ищет легких путей.
Михаил Брашинский: «Волны бьются»
Впечатляет в фильме другое. Самая для меня интересная находка Брашинского связана с переключением режима изображения. В конце фильма отстраненность камеры и гладкость картинки сменяются видеоинтервью участников общины, записанных будто бы в «зуме». Сектанты обращаются к главному герою и без злобы ругают его за беспечность и ошибки, а его любимая Вера впервые рассказывает свою историю. Исповедь в онлайн-режиме, без присутствия адресата в кадре и с нарушенным, не кинематографическим соотношением сторон, выглядит более странно, чем сама секта, потому что не вписывается в возможные объяснения этих разговоров. Сложно представить, что герой созванивался с бывшими товарищами, чтобы снова поспорить о существовании волн, а с Верой он и вовсе мог говорить без цифрового посредника: в сценах до и после этого вырывающегося эпизода он рядом с ней. Выходит, экран ноутбука транслирует речь умерших людей, которые грустят о том, что бессмертия так и не достигли, хотя вот, уже погибшие, продолжают быть. Смерть и вечная жизнь слипаются в изображениях разных эпох и технических параметров.
Читайте также
-
Цена объятий — «Память» Мишеля Франко
-
Цивилизация сосновой иглы — «Зло не существует» Рюсукэ Хамагути
-
Молчание вещей — «Пришелец» Ивана Соснина
-
Мой друг Фридрих Эрмлер — «Улыбнись!» Марианны Киреевой
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо