Алексей Артамонов

16 / 12 / 2021

Союз выздоравливающих — Психотерапевт на экране

За прошедший год о психотерапии задумался, наверное, каждый. Публикуем текст Алексея Артамонова из 78-го номера «Сеанса» (тираж уже распродан, но есть электронная версия) о том, почему в российском кино и сериалах все чаще поднимаются разговоры о ментальных расстройствах и к чему это может привести.

СЕАНС – 78

купить подписаться

В российском кино наметился неожиданный тренд: в центре сразу нескольких фильмов и сериалов оказалась фигура психотерапевта, которая до того почти не привлекала внимания местных сценаристов и режиссеров. Самый яркий пример — конечно же, «Псих» по сценарию Паулины Андреевой и в постановке Федора Бондарчука. Другие важные премьеры: «Гипноз» Валерия Тодоровского, сиквел мелодрамы «Неадекватные люди» Романа Каримова, сериал для «Первого» с говорящим названием «Триггер». Есть и другие примеры.

Нельзя сказать, что именно 2020-й стал переломным: в «Эпидемии» Павла Костомарова, которая вышла еще в 2019-м, психотерапевт — профессия жены главного героя Анны в исполнении Виктории Исаковой, что, может, не особенно важно для апокалиптического сюжета, но исчерпывающе объясняет психологию отношений между персонажами. В начале 2021 года на «Кинопоиске HD» стартовал своего рода русский аналог американского ситкома «Голова Германа» — комедийный сериал «Настя, соберись!» о девушке с чем-то вроде диссоциативного расстройства личности, где важную роль играют советы подруги-психотерапевта. Можно найти и другие иллюстрации (например, «Трое» Анны Меликян), которые свидетельствуют: мозгоправы и практики психического оздоровления вдруг вышли на авансцену отечественного кинопрома. Найти тому однозначные причины трудно, но все же симптом взывает к интерпретации, которая, на мой взгляд, невозможна вне анализа более широких общественных и политических процессов

Антиполитика и политика подлинности

Одним из наиболее очевидных объяснений сформировавшегося тренда может быть апелляция к так называемому терапевтическому повороту последних лет за рубежом и в России. Понятийный аппарат популярной психологии, культура виктимности и язык «селфхелпа» входят в нашу жизнь, отражаясь на стиле взаимодействия между людьми и на механизмах самовосприятия. Оставим за скобками дебаты последних лет о «новой этике» и «культе жертвы», хотя бесспорно, что разговор о травме становится все более нормализованной практикой не только публичной, но и внутренней жизни, а успешная рационализация чувств и достижение психического здоровья все чаще воспринимаются как социальные маркеры благополучия.

Михаил Ямпольский связывает этот процесс с формированием общей культуры пассивности, доминирующей уже с 1980-х годов, — в том числе объясняя все ослаблением проекта будущего и постепенным исчезновением утопического горизонта. В статье 2014 года «В стране победившего ресентимента» для сайта Colta Ямпольский рассматривал «время пассивности» в контексте социополитической ситуации в России и тех метаморфоз, через которые тогда проходило российское общество. Его интересовали психологический эффект утраты реальности, а также агрессивное восстание против нее воображения. Он фиксировал его как на уровне идеологии, так и в массовом сознании. Отказ от реальности он объяснял институциональным отчуждением граждан от политики, чувством беспомощности людей, «неспособных внести хотя бы мизерное изменение в жизнь своей страны и даже своей семьи»¹. Происходящее являлось результатом атомизации общества и крайнего индивидуализма. Согласно Ямпольскому, ресентимент был порожден разочарованием в институциях, ощущением их бессмысленности. Здесь же он описывает трансформацию коллективных настроений. Ницше считал ресентимент чувством, характерным для морали рабов, которые в силу своего положения ничего не могут изменить в мире. Именно это чувство и порождает восстание воображения против реальности, которое вслед за политическим философом Этьеном Балибаром Ямпольский называет «антиполитикой»: «Классическим проявлением антиполитики можно считать […] отвращение к любым формам гражданской активности и закону»².

¹ Ямпольский М. В стране победившего ресентимента // Colta.ru. 2014. 6 окт.

² Там же.

Кинотавр-2020 — «Доктор Лиза» Оксаны Карас

Однако в последний год наметился и обратный процесс — стремительная политизация общества. Она началась не на пустом месте: почва готовилась как минимум последние лет десять. После московских протестов 2011–2013 годов и так называемого Болотного дела политический активизм и разного рода волонтерские движения превратились в важный фактор общественной жизни, оставаясь при этом в массовом сознании маргинальными инициативами. Репрезентация горизонтальных движений в российском кино, кстати, почти всегда отмечена скепсисом: экоактивисты в «Сердце мира» Наталии Мещаниновой или в недавней «Фее» Анны Меликян не вызывают особой симпатии; чуть более понятны поисковики в «Нелюбви» Андрея Звягинцева, но и их холодная деловитость вызывает скорее вопросы. Переломным произведением в этом смысле можно назвать разве что байопик о Елизавете Глинке «Доктор Лиза», неожиданно для многих ставший в 2021 году хитом видеостримингов.

Занимающийся социологией протестных движений Олег Журавлев в своих работах последовательно показывает, что в силу кризиса идеологии публичная политика сегодня опирается на культ подлинности³. Городской активизм «малых» и «реальных» дел (например, градозащитные кампании, которые были одними из самых успешных в России 2000-х и 2010-х) строился на самоочевидности таких фактов несправедливости, как разрушение памятников архитектуры или выбоины на дорогах, документировавшихся активистами для мобилизации граждан. Идеологическим речам, вызывающим скепсис и недоверие в деполитизированном обществе, противопоставляются факты, как бы говорящие сами за себя. Подобная логика характерна и для политических кампаний Алексея Навального, эффективность которых во многом связана с аурой подлинности документальных свидетельств, с помощью которых ведется критика действующей власти. Такую политику подлинности Журавлев объясняет культурной предрасположенностью верить тому, что позиционирует себя как знание, не нуждающееся ни в каком опосредовании, — фактам, которые представляются самоочевидными. Эта подлинность, по словам Журавлева, «сообщает легитимность тем или иным политическим силам и программам, а с другой стороны, скрывает свою идеологическую суть, претендуя на нейтральность и объективность»⁴.

Таким образом торжество «антиполитики» (восстания воображения против реальности в массовом сознании и государственной идеологии) соединяется с оппозиционной мобилизацией (которая опирается на политику подлинности, скрывающую собственное идеологическое содержание). Казалось бы, этот феномен едва ли относится к теме моей статьи. Но, на мой взгляд, резко проявившийся в кино интерес к фигуре психотерапевта тесно связан с глубокой политической депрессией и с запросом на преодоление радикальной атомизации общества. При этом данному запросу пока недостает четкого политического смысла. Режиссер сериала «Псих» Федор Бондарчук в интервью Зинаиде Пронченко прямо говорит, что его произведение — отражение настоящего дня, в котором можно увидеть очертания будущего: «Оно немножко депрессивное. Нет, оно сильно депрессивное»⁵.

³ См., например, Журавлев О. Советская и постсоветская политические эпистемологии: метафизика против позитивизма // Commons.com.ua. 2018. 28 марта.

⁴ Арсеньев П., Журавлев О. Борьба на три фронта. О постправде, ЛЕФовцах, механическом языке и зале славы модернистской литературы // Colta.ru. 2020. 25 июня.

⁵ Пронченко З. Федор Бондарчук: «На этом пути, если удалось не испачкаться, значит, Федя — молодец» // Kinoart.ru. 2020. 23 дек.

Терапия может заниматься в числе прочего и проработкой проблем, имеющих социальные корни. Более того, признание проблемы, желание вынести ее за рамки субъективного проживания и предъявление другому — первый шаг к преодолению социальной отчужденности. Пациент зачастую не знает, что именно является причиной его болезненных переживаний. Задача терапевта — выявить проблему, сделав очевидной для пациента. Этот процесс можно сравнить с критикой идеологии, цель которой — выявить экономические или политические противоречия, скрытые от «ложного сознания», интерполированного господствующей идеологической конструкцией. Но аппарат психотерапевта ограничен интерпретацией индивидуальных проявлений человеческой психики, а социология и политология — анализом реальных общественных отношений.

Идеология, критика и клиника

Жак Лакан называл психоаналитика «субъектом, предположительно знающим». В отличие от терапии психоанализ осмысляет амбивалентную позицию аналитика: он не обладает предсуществующим знанием о бессознательном анализанта, лишь играя для него роль «предположительного знающего», благодаря чему становятся возможными перенос и, соответственно, сама ситуация психоанализа. В российском кино психоаналитиков пока нет, но порой звучит слово «психоанализ», который обычно ограничивается рамками личности и семейной истории.

«Триггер» — В поисках эрогенной точки

В наиболее упрощенных вариантах, как, например, в сериале «Настя, соберись!», роль терапевта сводится, по сути, к коучингу. Терапевт транслирует универсальные правила, следуя которым якобы можно самосовершенствоваться, добиваясь жизненных целей. В «Эпидемии» психотерапевт и вовсе выступает в роли умелого манипулятора, использующего свои знания о человеческой психике для достижения личных целей. В сериалах «Псих» и «Триггер» терапевты выведены харизматичными всезнайками, практически не подвергающими сомнению свои молниеносные интерпретации. Ситуация, правда, осложняется тем, что их образованность, не помогают им справиться с собственными проблемами — в особенности это касается «Психа», где психическое расстройство главного героя в исполнении Константина Богомолова является центральной драматургической пружиной.

В контексте кризиса (и критики) идеологии особенно интересно смотрится фильм «Гипноз» Валерия Тодоровского по сценарию Любови Мульменко. Он прикидывается триллером, но на деле это многослойная психодрама о конфликте поколений, (само)контроле, внушении и неустойчивом статусе реального. Мы видим историю отношений подростка-сомнамбулы Миши с уважаемым гипнологом (в превосходном исполнении Максима Суханова), который, став его наставником, на время заменяет герою недостаточно авторитетных родителей. Все меняется после исчезновения другой пациентки терапевта, в которую влюблен протагонист: герой восстает против нового символического отца и в целом против властной позиции врача, берущего на себя смелость редактировать чужую психику, исходя из собственных представлений о норме и здоровье.

Сценарий, написанный человеком на двадцать с лишним лет младше режиссера, представляет собой метафорический конфликт поколений — в том числе конфликт ценностей, который в фильме читается как противостояние пресловутой «новой этики», оберегающей личные границы, и просвещенческого позитивизма, подразумевающего готовность брать на себя ответственность за воздействие на других.

Валерий Тодоровский: «Я соскучился по маленьким драмам»

Стремительно сменяющиеся в фильме психологические диспозиции и роли, вместе с которыми меняется и точка зрения зрителя, аллегорически отражают и механизмы идеологии, обнаруживающей свой сконструированный характер. В начале фильма мы видим, что Миша не поддается гипнозу, он одержим самоконтролем и убежден, что способен наблюдать реальность «как она есть», — то есть полагается на ее нейтральность и самоочевидность. Однако после исчезновения девушки персонажу Суханова удается убедить героя, что она не существовала в реальности, — до тех пор пока обман не вскрывается благодаря случаю. Этот поворот обнаруживает для Миши власть воображаемого нарратива, представляющегося реальностью, и заставляет его критически отнестись к тому, кто этот нарратив контролирует. Характерно, что происходит это именно благодаря улике, достоверность и подлинность которой у него не вызывают сомнений (факт, «говорящий сам за себя»). На уровне психологии героя и зрителя фильм работает одновременно и со страхом неконтролируемого нахождения во власти другого, и с тревогой перед возможностью обретения этой власти (успешное гипнотическое воздействие на брата вызывает у Миши приступ паники). Позиция авторитетного источника здесь открыто проблематизируется, а персонаж Суханова в какой-то момент прямо проговаривает условие, необходимое для успешной идеологической индоктринации, — доверие к тому, кто вводит в заблуждение.

Две вещи кажутся мне особенно важными в «Гипнозе». Во-первых, то, что противоречия, которые теоретически могли бы быть представлены как борьба идеологий, в фильме сводятся исключительно к моральной сфере. Это симптоматично. То, что за неимением лучшего термина принято называть у нас «новой этикой», а философ Артемий Магун обозначает «новой моральной чувствительностью», есть не что иное, как подмена политики идеалистическим морализмом. Предъявление моральных требований и борьба с отдельными случаями аморального поведения не способны привести к структурной трансформации общества. Меры, постулируемые этой «новой моральной чувствительностью» (формировавшейся параллельно с «терапевтическим поворотом»), являются скорее охранительными и направлены на защиту безопасных личных пространств — то же самое слышится и в риторике подростка Миши в «Гипнозе».

Во-вторых, не менее важно, что конфликт в конечном итоге строится вокруг идеи помощи, по-разному понимаемой героями. Их противоречия упираются в концепцию нормы и частного психического здоровья, а краеугольным становится вопрос об инстанции, способной производить и утверждать знание о норме. Подлинной же политической оппозицией здесь был бы выбор между индивидуальным оздоровлением и проявлением социальной солидарности. Именно такое противопоставление явлено в «Психе», а особенно ярко, пожалуй, — в «Неадекватных людях 2». Однако, чтобы лучше его понять, я хотел бы обратиться к исследованию долговой морали и потребительского кредитования в России, о котором подробно рассказал в интервью порталу «Сигма»⁶ социолог и политический философ Григорий Юдин.

⁶ Почему в России берут кредиты, а не просят помощи // Syg.ma. 2020. 29 дек.

От частного к общему, от лечения к солидарности

На фоне последствий глобального кризиса 2008 года Полина Врублевская, Николай Емельянов, Иван Забаев, Анна Зуева, Юлия Колошенко, Дарья Орешина, Иван Павлюткин и Григорий Юдин провели большое количество полевых интервью с целью выяснить, что движет людьми, которые берут в России неподъемные кредиты. Считается, что проблема связана в первую очередь с безграмотностью и безответственностью самих заемщиков. Но эта гипотеза не выдерживает проверки реальностью. Выводы исследования могут показаться парадоксальными: ключевую роль в решении об оформлении кредита играет императив самостоятельности. Кредит берут, чтобы не быть в долгу перед другим.

Требующие кредита потребности часто возникают из явного ощущения неравенства, которое невозможно ничем оправдать. «В современных российских условиях потребление является ключевым способом обретения статуса. Зачастую добиться высокого уровня потребления самостоятельно невозможно, и привлечение дополнительных ресурсов становится единственным способом решить эту проблему. Перед людьми встает выбор: обратиться к родственникам или к институциональному кредитованию. В первом случае они теряют независимость и самостоятельность, во втором — они их сохраняют. Это доминирующая установка, в соответствии с которой и принимается решение о взятии кредита»⁷.

Вступив на эту тропу, люди вынуждены брать новые и новые кредиты, круг контактов постепенно сужается, в итоге они остаются наедине с банком. Признание в долгах перед другими означает для них социальную смерть, и зачастую пойти на это им оказывается сложнее, чем на смерть физическую. Порожденная неравенством проблема кредитования в России стоит очень остро, и одна из основных ее причин — отсутствие практик солидарности. Человек, нуждающийся в помощи, в России — проигравший, тот, кто не справился, и это симптом атомизации. «Проблема атомизации состоит не в том, что человек никому ничего не хочет отдавать, а в том, что он ничего ни у кого не готов брать, потому что это делает его уязвимым»⁸.

Другая часть исследования посвящена отличию долговой морали в «плотных сообществах» православных приходов. Принадлежность к такому сообществу спасает тем, что у человека всегда есть с кем поделиться трудностями. В результате общения и преодоления индивидуальных границ люди находят альтернативные пути решения проблем, с которыми в ином случае справлялись бы с помощью кредитов. «Многие интервьюируемые говорили нам, что для них главное преимущество нахождения в приходе — не выгода, а возможность помочь. В России в целом непонятно, как помогать другим, как сделать что-то, что будет иметь реальный эффект. Но такая поддержка и солидарность возможны только в качественно ином формате взаимоотношений: людям приходится поступиться независимостью и самостоятельностью», — суммирует свои наблюдения Юдин⁹.

⁷ Там же.

⁸ Там же.

⁹ Там же.

Вышеизложенное имеет непосредственное отношение как к культуре психотерапии (то есть обращения за помощью к другому), так и к тому, какую репрезентацию она получает в российском кино. Потребности не являются чем-то данным извне, все они в той или иной степени сконструированы, и терапия может в числе прочего помочь обнаружить их психологические корни. Важен в решении обратиться к терапевту сам факт преодоления императива самостоятельности.

В сериале «Псих» линии сразу нескольких персонажей показывают, как потребление становится компенсацией проблем и инструментом производства впечатления. Порой комично: например, героиня Анны Чиповской, неуверенная и боящаяся одиночества молодая женщина, признается на сеансе психотерапии, что носит в сумочке книгу, только чтобы привлечь внимание мужчин, обозначив свою интеллектуальность. Этот подход может быть экстраполирован на практики потребления в целом. Куда отчетливее механизм раскрывается в поведении подруги главного героя Веры (ее играет Елена Лядова): уйдя от богатого бизнесмена к молодому художнику (Александр Горчилин), она никак не может начать жить по средствам — чем сложнее ее жизненная ситуация, тем важнее для нее выглядеть «презентабельно». Когда ее — беременную — выгоняет из своей квартиры оберегающий личные границы «псих» Богомолов, кров Вере дает малознакомая врач из женской консультации. Именно этот жест женской солидарности, а не советы терапевта, помогает ей преодолеть психологические трудности.

Практика солидарности в «Психе» противопоставлена личным желаниям и фрустрациям всех персонажей без исключения. Важную роль играет и волонтерское движение по типу «ЛизаАлерт», в котором принимала участие пропавшая жена Олега, героя Богомолова. Травмированный ее исчезновением и зацикленный на себе главный герой относится к волонтерам с чувством превосходства. Но, погружаясь все глубже во внутренний и профессиональный кризис, он все сильнее испытывает необходимость в прямой, не опосредованной товарно-денежными отношениями помощи людям. Ближе к концу сериала он присоединяется к поисковому движению и успешно применяет свои знания психологии в поисках пропавшего ребенка. Хотя это дарит лишь частичное удовлетворение и не спасает героя.

Интерпретировать психологический провал «волонтерства» можно было бы через политическую ограниченность «малых» дел, за которыми не стоит стройной идеологии, способной помочь преодолеть депрессию и придать жизни содержание. Отдельно стоит отметить и риторику персонажа Меньшикова — мнимого психотерапевта Игоря (на самом деле тоже пациента с тяжелым психическим расстройством), единственного, кому Олег готов доверить свои проблемы. Во время беседы в кульминационной последней серии он говорит Олегу: «Все вокруг фикция, обман. Ищите настоящее — или закончите, как я, в психиатрическом отделении». Перед нами еще одно проявление политики подлинности, но как узнать, что является «настоящим»? Это утверждение можно прочесть и как указание на недостаток утопического вектора, позволяющего сообщить происходящему проективный смысл. Неспособность поступиться независимостью, предъявить миру свое чувство вины и принять помощь извне ведет персонажа Богомолова к самоуничтожению.

В «Неадекватных людях 2» Романа Каримова, как и в первой части, важным героем становится психотерапевт в исполнении Евгения Цыганова. Ставшие парой в финале предыдущего фильма, эти герои спустя десять лет переживают кризис отношений. Он — архитектор, она — домохозяйка сильно младше его. И, по версии терапевта, их счастливая жизнь невозможна до тех пор, пока молодая девушка не реализуется и партнеры не станут равными по социальному положению. Из-за стихийно возникшего любовного треугольника пара распадается — и, прислушавшись к словам Цыганова, героиня решает воспользоваться паузой, чтобы доказать себе и другим, что способна на самостоятельную реализацию. Она устраивается в IT-компанию, придумывает революционное дейтинг-приложение, но вскоре теряет работу и, как персонаж Лядовой в «Психе», оказывается на улице без средств к существованию и способности признаться близким в своем поражении. Бескорыстный акт помощи и стихийной солидарности по отношению к ней совершает продавец из продуктового, мигрант-китаец, на которого она до сих пор смотрела свысока: он селит ее в съемной квартире, где живет вместе с другими мигрантами. Важно, что в фильме этот жест полностью лишен какого-либо любовного подтекста.

Немного сказочный, этот сюжетный поворот в итоге становится ключевым для высказывания, которого совершенно не ожидаешь от традиционной мелодрамы. Добившись успеха, героиня вдруг обнаруживает, что мужчина, за которого она боролась, счастлив с другой — и это результат хитроумных манипуляций терапевта, действовавшего якобы в интересах обоих. В заключительной сцене героиня отказывает в свидании молодому начальнику-инвестору, предпочтя другую общность: ужин с мигрантами в той самой квартире.

Этот сюжет ясно иллюстрирует вытесненную социополитическую изнанку терапевтического дискурса.

«Окно в Европу» — 5 фильмов, которые можно пересмотреть

Несколько гротескный финал картины Каримова радикален, он четко обозначает выбор, который в действительности стоит перед выздоравливающими. Отношение к проблемам психического здоровья как к чему-то индивидуальному приносит капиталу огромные прибыли (в том числе за счет медикаментозного лечения), но отдаляет нас от понимания и решения проблем. Это не значит, что психотерапия или психоанализ полностью бесполезны, нет. Но они неизбежно упускают наиболее вероятные причины чувства онтологической неполноценности — властные отношения и социальное неравенство. Депрессия — одна из главных эпидемий XXI века, и простое замещение негативных установок набором позитивных историй неспособно помочь ее преодолеть. Само наличие эпидемии психических расстройств указывает на дисфункциональность господствующей системы, убеждающей нас в том, что судьба индивида находится лишь в его власти. В результате этого люди винят во всех своих проблемах себя, а не социальные структуры, в несущественность которых их заставили поверить. Нас убеждают, что апелляция к этим структурам — оправдание для слабаков, хотя признание собственной слабости и есть путь к солидарности.

Вместо приватизации стресса (императива самостоятельности) нам нужна политизация болезни, как к тому призывал Марк Фишер, выдающийся исследователь культуры и философ, написавший о депрессии книгу, но не справившийся с болезнью в одиночку и несколько лет назад покончивший с собой¹⁰. Вместо защиты личных границ необходимы преодоление атомизации и развитие практик солидарности — поверх вагонов поезда, от которого Константин Богомолов предлагает отцепить Россию в своем нашумевшем манифесте. Нам нужна не Европа здорового человека, а нечто большее — проект нового мира, множество проектов, в которых больные перестанут быть рабами собственного индивидуализма. Спасение выздоравливающих — дело рук самих выздоравливающих, если эти руки они протянут друг другу. Прямо российское кино об этом еще не говорит, но хотя бы уже проговаривается.

¹⁰ На русском можно прочесть перевод одной из его статей на эту тему: Фишер М. Никчемный человек // Openleft.ru. 2017. 16 янв.

Получать рассылку «Сеанса»

Leave this field empty if you're human:

Читайте также

• чапаев

  

  С днем рождения, Евгений Яковлевич!

• 

  Между блогингом и буллингом — Саша Кармаева о фильме «Хуже всех»

• 

  Голос Ирины Рубановой

• 

  Киномеханик — К 80-летию Анатолия Загулина

• 

  Уроки радости и боли Динары Асановой — О выставке в Доме культуры «ГЭС-2»

• 

  Как сберечь — нет ли средства, нет ли, нет ли, есть ли...