Weird sister
Weird (англ.) — 1. Роковой, фатальный.
2. Таинственный, сверхъестественный.
3. разг. Странный, непонятный, причудливый.
// В. К. Мюллер. Англо-русский словарь. М. 1991.
Weird sisters — ведьмы в «Макбете».
Она стояла посреди лужи и предлагала случайным прохожим оценить оттенок ее красной помады. Добросовестно учила людей кушать не как-нибудь, а с помощью ножа и вилки. Пыталась насильно переодеть какого-то дяденьку. В названии телевизионной программы, где все это происходило, зачем-то присутствовало слово «стиль».
СЕАНС – 21/22
Ее героиня — не стюардесса, но, несомненно, летунья, — жертвовала крыльями во имя любви и покорно носила форму гражданского флота. Другая героиня, музрук по профессии и орхидея по призванию, как-то ужасно мило служила на государственной границе. Третья добровольно соглашалась стать дриадой чеховского вишневого сада и погибнуть вместе с ним. Часть публики сочла себя фраппированной этими вызывающе неземными созданиями. Не на шутку раздразнив общественность, своему режиссерскому дебюту Рената Литвинова дала совершенно невозможное название, простодушно-самодовольное и ироничное одновременно: «Богиня: Как я полюбила».
Стало ясно: Литвинова, «звезда нашего периода», окончательно вышла за пределы. Собственно, она туда и направлялась.
Беатриче с чувством гражданского долга. Эвридика под присягой.
Взлет был вертикальным и осуществлен без разбега. Режиссер Литвинова не стала тратиться на то, чтобы «набить руку», снять для начала что-нибудь нейтральное, «стильное». Она высказалась сразу и о важном — бесстрашно, безоглядно, с дурацкой, яростной, никому, казалось бы, не нужной, а значит, с единственно художественно оправданной искренностью. Она задала свой главный вопрос и получила ответ. Вопрос был о смысле жизни, ответом была любовь. Ни больше ни меньше. Замысел уже настолько величественный, что рядом с ним название фильма — детская шалость.
В «Богине» изощренно и органично смешались несколько разнородных пластов: детективный, лирический, бытовой, сюрреалистический, мистический. Фильм в целом — не просто факт авторского кино, но убедительный визионерский опыт.
«Богиня» — сон, который прямо во сне пытается постигнуть спящий. Рациональное начало иррационального по духу фильма (карта противопоставления «мужского-женского» разыграна безупречно) — едва ли не самая трогательная его сторона. Так, вполне логичным образом, главной героиней становится следователь (в авторском исполнении). Самый невероятный из всех возможных. В долину смертной тени сходящий с милицейским протоколом — чтобы оформить все, как положено. Беатриче с чувством гражданского долга. Эвридика под присягой.
Следователь с романтическим именем Фаина (питается коньяком и произнесением слова «суп») ведет темное дело об исчезновении маленькой девочки. По ночам, купаясь в голубом лунном свете, тихонько отмахивается от визитов покойной мамы (Светлана Светличная), которая ласково зовет дочь с собой, в смерть. Повинуясь интуиции, лунная дева-следователь находит искомую девочку в нехорошей квартире семейства врачей-убийц. Свет фонарика внезапно вздрогнет на красной занавеске, на побелевших детских пальчиках, вцепившихся в край ванны, в которой плавает нечто вроде трупика младенца с длинной пуповиной. Приснится же такое… Обязательно приснится: следователь Фаина — персонаж родом из внутреннего пространства, из «темноты за закрытыми глазами» — попутно с делом о похищении ребенка расследует, как сквозь бедную голову современной женщины, подобно магнитным волнам, проходят мучительные и агрессивные образы внешнего мира. Выросшие из кровавой жути криминальных новостей, дурной бесконечности детективных телесериалов, из страшных историй, рассказанных бабушками у подъезда, страшных историй, рассказанных великими писателями и поэтами. (Беленькая собачка в фильме, виновница большой беды, наверняка водила знакомство с гоголевской серенькой кошечкой, вестницей смерти, а крик петуха пугал Призрак фаининой матери точно так же, как пугал он Тень отца Гамлета.) И вот от всего этого чей-то личный ангел падает с неба в глубоком шоке, а нежная белокурая «ракушка» на голове Фаины встает дыбом.
Протокол по делу о фильме «Богиня» стоило бы заполнить одним словом: «режиссура, режиссура, режиссура…»
Девочка — невинность — тайна — насилие — криминал — красная занавеска и близость ада (он же рай, если с обратного входа) дают устойчивую ассоциацию с Линчем и «Твин Пикс». Только следствие тут ведет не архангел-кофеман из ФБР, а подернутая ледком блондинка, так и не поевшая столовского супу. Детектив Настя Каменская, написанная Сведенборгом. Голубое, классически прекрасное и покойное лицо Лоры Палмер, выглядывающее из мешка для трупов, — таков вероятный портрет главного свидетеля по делу о «Богине». «У меня руки иногда заламываются назад…» — морочила людям головы покойница Лора. Так инфернально-гламурная истома героинь Литвиновой обретает родословную. Тинейджерский дневник, испещренный ужасами, стоит протокола, аккуратно, куриным почерком заполненного «страстями» («Можно, я тебе одну страсть скажу?»). Школьная, девчачья готика (то есть такая, где все «с особой жестокостью»), инфантильная и эротичная — добротная основа мира «Богини» с ее говорящими рисунками, заоблачной башней, стаей бесстрашно поэтических, на грани хорошего вкуса кружащихся воронов, старинными «свет-мой-зеркальцами» для путешествия в иные миры и необыкновенно забавной манерой руководить следственными действиями характерным горячим шепотом. Любовь и Смерть (самые главные девчоночьи слова) — существуют тут не «двойными вершинами» на рекламном щите, а запросто, в монологе от первого лица («я, смерть…»). Авторская интонация (отстраненная, бестрепетная, в иные моменты напоминающая автоматическое письмо) не совпадает с обаятельным лепетом героини — Литвинова любит Фаину в себе много больше, чем себя (актрису) в Фаине.
Энергия хаоса (темная, женская, далее по списку) переполняет «Богиню». Однако фильм, умышленно стилизованный под дамский каприз, сделан рукой профессионала, твердой и уверенной, совсем не той, что «заламывается назад». Какой-нибудь лихорадочный, сине-зеленый мятежный кадр (с ломаными линиями, темными страшными углами, бурлящей или капающей водой, эмоциональным выплеском очередного трогательного фрика) обязательно соседствует с картинкой, поделенной крашеной стеной строго пополам, ритмизованной крупными номерами (причалов, что ли?), графикой мизансцен, почти экспрессионистской светотенью.
Настоящий фантастический гротеск — самой высшей, гофмановско-мейерхольдовской пробы.
Одной фаининой интуиции было бы маловато и для такого блистательного кастинга. Протокол по делу о фильме «Богиня» стоило бы заполнить одним словом: «режиссура, режиссура, режиссура…» Плюс немного сверхточного грима (отчего знакомые актерские лица обрели какую-то сугубую значительность, неотразимое обаяние неизбывного страдания). «Владеешь приемами сам знаешь какими?» — строго спрашивала Фаина опера «Ягуарова» (Константин Мурзенко). Так вот режиссер Литвинова владеет «сам знаешь какими» приемами. Такого Максима Суханова — тихого и трагического титана с незаживающими от любви ранами, профессора лирики и мистических практик, обладателя макабрического чувства юмора — не было давно. Такого Константина Хабенского — взъерошенного романтика за гранью нервного срыва, живого и трепетного — не было сто лет. Такого Виктора Сухорукова — мужественного, любящего, страдающего без всякой меры — не было вообще никогда. К этому стоит добавить еще и неожиданный лиризм Дмитрия Ульянова, и замогильную страсть Елены Руфановой и Андрея Краско, и звенящую нежную ноту Ольги Лапшиной, и эффектное появление (после длительной паузы) Ксении Качалиной в роли ключницы-горбуньи. И это помимо блистательных эпизодических работ многочисленных «других» — работников и завсегдатаев потусторонней столовки, модно прикинутых «живых трупов» из тусовки на крыше, говорливых мертвецов из инфернального лесочка…
Странные эти люди пришлись как нельзя лучше причудливому миру Литвиновой. «Диссонанс, возведенный в гармонически-прекрасное» и «постоянное выведение из плана» (как говорил доктор Дапертутто) — основа ее авторского высказывания (и письменного, и экранного). В фильме нет практически ни единого эпизода, где не царил бы полновластно, в экстазе рационального безумия смешивая бытовое и мистическое, настоящий фантастический гротеск — самой высшей, гофмановско-мейерхольдовской пробы. Той самой, что стояла некогда на привидениях, пьющих желудочные капли. От забегаловки, оклеенной обложками из «Vogue», — до монологов толстомясенькой утопленницы. От ворона, в идеальном (хичкоковском) порядке раскладывающего пасьянс из рыбы, — до чинных посиделок с покойниками. От профессора с комплексом Орфея — до немыслимой красоты, точности и жути эпизода, когда из смертного Зазеркалья в мир вваливается «двойник» Фаины.
Ликующий «симулякр», лишенное души временное существо, пустая «странно-знакомая» оболочка, сумасшедшая нищенка с кокетливым пакетиком на голове. Нет нужды уточнять, что и эту роль играет режиссер Рената Литвинова.
Дива гротеска.
Читайте также
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
«Я — капитан» Маттео Гарроне — Песни радости и счастья
-
Кто есть Америка? — «Нежный восток» Шона Прайса Уильямса
-
Это норма — «Герой наших снов» Кристоффера Боргли
-
Анти-Франкенштейн, который смеется — «Бедные-несчастные» Йоргоса Лантимоса