Саша Кулак и «Хроники ртути»
В Москве объявлены лауреаты 20-й Национальной Премии «Лавровая ветвь». Победителем в номинации «Лучший неигровой кинофильм» стала лента «Хроники ртути» Саши Кулак. Поздравляем создателей с победой и перечитываем интервью «Сеанса» с режиссёром.
СЕАНС – 73. «F**K»
Немного о фильме: «Хроники ртути» — жутковатый в своей простоте и красоте портрет безвременья за порогом истории. Новая Идрия, Калифорния, население — два человека. Токсичный край. Ну, то есть как за порогом. История, конечно, все еще идет, Дональд Трамп в телевизоре выигрывает выборы. Одна из самых впечатляющих, смешных и одновременно трагичных сцен — трансляция объявления результатов президентской гонки по телевизору. В жизни сестры и брата Кейт и Кемпа двух обитателей этой отравленной калифорнийской долины почти все позади, но она все никак не кончается — длится и еще удивляет. Кино любит вглядываться туда, где замыкается прогресс — горизонт встречает небосвод, и любое движение замирает. Всматривается в этот ландшафт и камера Саши Кулак. Поезд Люмьеров прибывает на конечную станцию. Это запад. Там сырой туман и жухлая трава, и вроде бы все на своем месте, но от былой жизни только испарина и плохие зубы. Простирается ли туда человечность? А где еще в нашем мире может быть человечность, если не там, откуда ушло человечество? Остались двое — современные Адам и Ева, если угодно, Филимон и Бавкида, осколки мира, в котором еще жила какая-то надежда на будущее.
Саша, у тебя богатая биография — оператор, режиссёр, член Союза фотохудожников России, куратор, медиахудожник. Расскажи о своём становлении.
Я окончила физико-математический класс школы-интерната академической гимназии при СПбГУ. Не то чтобы я много думала о будущем, но, видимо, планировала быть физиком. Поступила в Политехнический университет. Уже на третьем курсе мне стало невыносимо, и я хорошо помню такую свою мысль: «Блин, какой из меня инженер? Я не вижу себя в этом. А что я умею? Ничего».
Потом как-то случайно стала фотографировать. Получила свои первые плёнки, что-то понравилось и решила, что хочу быть фотографом. Мне казалось, что делать портреты — самое крутое, что только может быть. Я много читала про фотографию, смотрела, ходила на выставки, узнала про Magnum — всё это было большим открытием.
И тогда ты решила глубже погрузиться в фотографию?
Да. В Петербурге было всего два места, где этому можно было учиться: школа журналистской фотографии, которая была платной, и Университет культуры и искусств, в который я и решила поступить, бросив Политех. Бюджетных мест было мало. Думала, что если не пройду конкурс, то, наверное, просто не буду больше учиться. И когда уже после поступления рассказала всё это родителям, мой папа-физик обиделся сильно: нас трое детей, и он, наверное, себе строил планы, что кто-то пойдёт по его стопам. А я, младшая, — последняя надежда.
В университете у нас была очень нелепая специальность «Руководитель фото- видеостудии», да и в принципе много вопросов к этому образованию, но моему курсу повезло с классными преподавателями. Всё было похоже на Fine Arts в европейских школах — кино- и театральная режиссура, фотопечать в лаборатории, курс фотографии, актёрское, сценарное и операторское мастерство. Это был новый мир, потому что до этого момента я вообще о многом не задумывалась. Например, что фильмы снимают команды, что есть операторы.
Плотно операторскому мастерству ты училась уже в Москве. Почему там?
Уже на втором курсе в университете всё стало как-то совсем несерьёзно: в группе, к сожалению, пропала конкуренция, я параллельно занималась самыми разными вещами, и уже тогда, кажется, понимала, что хочу быть оператором. Увидела, что Московская школа нового кино даёт гранты на обучение на операторском факультете, курс набирал Олег Лукичев. Отправила портфолио, сдала экзамен и поступила. Это было начало 4-го курса в моём университете, бросать его уже было жалко, и приходилось метаться между Питером и Москвой.
Помню очень классное, давно забытое чувство, которое я мгновенно ощутила в МШНК — как будто ты в семье, куда все пришли не просто так, а потому что правда хотят что-то делать.
Потом мы с моим другом Русланом Федотовым сняли первый совместный короткометражный фильм «Рождество»: мы были одногруппниками в МШНК и нужно было делать задания для школы — поехали в Грузию найти то, что нам обоим было бы интересно.
То время стало отправной точкой?
Если можно так сказать. Нас стали звать на разные проекты, видимо, нужны были операторы с нетелевизионным взглядом.
Меня часто спрашивают, училась ли я операторскому мастерству, и я не могу сказать, что училась этому. Честно говоря, я и не могу сказать, что я оператор. Но тогда мне точно хотелось им быть.
Школа была временем, когда ты готов очень много смотреть и пробовать. И у меня была возможность спрашивать обо всём, что интересует. Жутко рефлексировала по поводу того, что я не могу какие-то вещи делать качественно или что мне не очень интересно ставить свет. В общем-то, ничего не изменилось, я по-прежнему постоянно рефлексирую, пытаюсь учиться. Раньше если меня называли режиссёром, это вызывало внутреннюю волну неприятия. И только недавно поняла, что, похоже, я всё-таки больше режиссёр, чем оператор.
В одном из ранних интервью ты говорила, что во время визуализации будущего проекта тебе важно почувствовать не столько картинку, сколько атмосферу. Есть ощущение, что этот сенсуализм, восприимчивость к миру и сформировали твой авторский стиль.
«Саламанка» — Спасение по правилам
Мне кажется, мой стиль только в том, что мне неинтересно делать то, что я уже делала. И это с одной стороны плюс, всё время к чему-то свежему стремишься: даже когда это короткие видео, смотришь, что уже в пространстве есть, а на какую территорию незачем ступать. Но с другой стороны, это большой самообман. Даёшь себе скидку — становится не так важен результат, а хоть как-то бы сделать, ведь это что-то новое, в чём ты себя ещё не пробовал. И вместо того, чтобы идти вглубь, придумываешь себе, что тебе и не было интересно на самом деле. Хитрая штука, я про это думаю часто.
Ещё у меня очень долго был блок в голове — не получалось снимать людей, которые говорят в кадре. Мне казалось, что это ужасно, что это выглядит не кинематографично, не эстетично. Я не понимала, как с этим бороться. Поэтому «Хроники ртути» стали вызовом самой себе. Думала, как сделать фильм, чтобы люди в нём говорили, как мне их снять, чтобы это не скатилось в бытовуху. Ещё я старалась не концентрироваться на том, чтобы он был красивым. «Саламанка» ведь очень красивый фильм. Чересчур красивый. С «Хрониками» нужно было совсем отойти от красоты, дать больше места жизни.
А кино, над которым я сейчас работаю, — даже не могу назвать фильмом. Я его делаю уже несколько лет с большими перерывами. Много материала снято на Handycam. Был момент, когда я решила, что вообще не должна думать про кадр, пусть он будет намеренно уродским. Как новый вызов: работать над проектом, где нет ни одного нормального кадра. Думаю, что после него мне захочется вернуться в начальную точку и сделать очень красивый фильм. Но, конечно, не просто красоту ради красоты. Хотя, почему нет?
Мне нравится история о том, как при просмотре «Саламанки» Виталий Манский не мог поверить, что это документальный, а не игровой фильм. И что он российский. Настолько он был поражён филигранной работой оператора.
Единственное, чего мы с Русланом хотели, когда работали над «Саламанкой», — попасть на операторский фестиваль Camerimage. В фильме нет ни одного кадра, который не был нами обоими утверждён. Думаю, больше никогда в жизни у меня не получится снять что-то так же красиво. Раньше я гораздо внимательнее относилась к изображению: rec не нажимался, если что-то было недостаточно хорошо. Ну и эту филигранность я считаю заслугой Руслана, он вообще исключительно талантливый в визуальном плане.
Ну, может, не все могут или просто не думают об этом. Но почему так много документальных фильмов безобразно сняты?
А у тебя самой есть проекты, за которые стыдно?
Да, конечно.
Хоронишь их?
Обычно никак не афиширую. Хотя их конечно же кто-то видит. Но сейчас всё так быстро происходит, что и забывается быстро. Есть некоторые вещи, от которых у меня просто уши горят, очень стыдно, что ты эти проекты создал или имел к ним какое-то отношение. А когда их кто-то хвалит, вовсе хочется провалиться.
Ты тоталитарна в командной работе? В ней ведь ответственность за результат приходится разделять с другими.
Несколько фильмов в этому году я сняла как оператор. Один из них — «Бабай» режиссёра Артёма Айсагалиева, премьера которого будет в Роттердаме. Звучит глупо, но мне важно, что его не мог снять кто-то другой. Мог бы конечно, но это был бы другой фильм совсем. Я в него привнесла много своего. Чувствую, что мы с режиссёром очень точно выбрали друг друга. Там абсолютно интуитивно снято всё: вертикаль-горизонталь, фокус-расфокус, и вообще только очень маленькая часть происходящего видна ясно. Такой гибрид: не постанова, и не док.
«Иванов»: Розовая папочка и принцип неопределенности
Ещё один фильм мы снимали с режиссёром Дмитрием Фальковичем. Его первая картина «Иванов», которая сейчас в прокате по всей России, — постановочная. Новый фильм я не могу назвать игровым, но это и не док вовсе. Я оператор на этом проекте, но отсматриваем материал и многие вещи мы обсуждаем вместе.
Дмитрий Фалькович: «Молекуляров — это Молекуляров»
Вообще я верю, что всё получается, только если всем весело и интересно. А в случае с фильмами режиссёр и оператор должны стать друзьями в первую очередь, иначе ничего не выйдет. Это такое простое, но правильное определение — оператор может быть и инструментом только, но может быть и другом, и соавтором.
Кстати, о соавторстве. «Хроники ртути» ты снимала с американским режиссёром Беном Гезом. Как вы нашли друг друга и как решили начать совместную работу?
С Беном мы познакомились на фестивале в Мексике, и сразу же подружились. Он рассказал, что ездил по заброшенным местам в Калифорнии, его очень интересовали города-призраки — их достаточно много в этом штате. И вот Бен встретил нашу героиню — Кейт. Есть место, есть женщина — всё это интересно, но есть ли там фильм, есть ли герой? Он не понимал, что с этим делать.
Потом я приехала в Калифорнию, и в Новой Идрии мы решили, что я останусь на неделю наедине с нашими героями. Я жила в маленьком трейлере, проводила время с Кейт и Кемпом и снимала. Большая часть того материала есть в фильме. В первую неделю произошло многое: я успела влюбиться в них, а они в меня.
Через неделю Бен вернулся, и я рассказала ему обо всех замыслах, которые у меня появились. Мы решили, что будем делать фильм вместе. С одной стороны, соавтор — это огромная поддержка: новые идеи, ещё одни глаза. Но с другой стороны, шутка о том, что я пришла и украла фильм, прошла лейтмотивом через всё время нашей работы.
Ваши герои производят впечатление лишних людей — уставших бунтарей, оторванных от цивилизации скептиков с саморазрушительным поведением. При этом они необыкновенно живые, по крайней мере, на фоне столь мёртвого места.
В Идрии ты попадаешь в странный мир, там абсолютное ощущение магического реализма. У героев есть свои обряды, какие-то очень особенные. Например, Кемп всё время ездил кормить лис, и мы с Беном спорили, что, скорее всего, никаких лис там нет. Мы даже сняли эту сцену, хотели добавить анимацию при монтаже. Ещё когда Кейт и Кемп были молодые, они снимались в экспериментальных фильмах их друга, и это мы тоже планировали включить. То есть в первоначальной задумке это был игривый фильм про взрослых детей, живущих в собственном выдуманном мире.
Но связь с цивилизацией у них была. Кейт, например, писала колонки в несколько калифорнийских изданий. А ещё на их земле катались байкеры, и за её аренду они закидывали деньги в donation box.
А насколько далеко Идрия от осязаемой цивилизации?
Бар, в котором герои выпивают, находится в тридцати километрах. Но это ещё не цивилизация. Ближайший город — Холлистер — в ста километрах оттуда. Идрия располагается в каньоне среди гор, где не ловит мобильная связь.
Раньше там был шахтёрский город, численность населения которого достигала тысячи человек. После того, как всё обанкротилось, в Идрии был открыт рехаб для наркозависимых. И реальный прототип известного Зорро, кравший лошадей, отводил их в тот самый каньон.
Кемп переехал туда первым, ему было 30 с чем-то лет. Земля была дешёвая, потому что место слишком далеко от всего. В придачу к этому там заражённая почва — Кемп обнаружил, что в горах есть радиоактивный элемент, который, по его теории, мог купировать процесс старения. И он собирался проверить это, сделав бункер в скале и проводя над собой эксперименты.
В той же области их могут захоронить на пару месяцев. В общем, очень неспокойно.
Вы возвращались туда после съёмок?
Через полгода после смерти Кейт. По будням мы монтировали фильм, а в выходные приезжали к Кемпу. Я несколько раз заходила в её дом — неловкое ощущение брошенности. Всё вроде бы так же, ничего не изменилось — так же стоит компьютер, стол завален её записями, везде висят картины животных, которых Кейт рисовала, в ванной те же тюбики, зубная щётка, но никого нет.
Кемп как неразлучник умер следом за Кейт — меньше, чем через год после неё. В последний раз мы виделись в рождество. Предыдущее тоже проводили в Идрии, но вчетвером — Бен, я, Кейт и Кемп. С Кейт всё было очень ритуально, она тщательно сервировала стол, каждый день, не только в праздники: тарелки, салфетки, приборы, разные соусы. Готовила индейку, грог, торт. Совершенно не было ощущения, что ты находишься в нигде. Казалось, что праздник происходит в городе, в уютном доме, и вот сейчас ты выйдешь за дверь, а там шумная улица. У Кейт была такая энергетика. А с Кемпом — мы привезли холодную индейку из супермаркета, ящик пива, чипсы и ели из пластиковых тарелок, потому что у него не было сил мыть посуду.
Кемп успел увидеть фильм?
К тому рождеству у нас уже был готов первый монтаж, очень близкий к финальному. И мы могли показать его Кемпу, но на месте решили, что это будет очень грустно: и так сидим с этими пластиковыми тарелками. Подумали, что через год устроим показ где-нибудь в Калифорнии, будет много людей и обязательно весело. Поэтому в тот день показали Кемпу только трейлер, который он попросил записать ему на компьютер, и кусочки каких-то разговоров Кейт, — эти видео он потом смотрел на репите.
Через несколько месяцев после нашей последней встречи мы были на Tribeca, в программе work-in-progress, где показывали 20-минутный отрывок фильма. В день показа я впервые увидела материал на большом экране, смотрела на Кейт и Кемпа и думала, как же соскучилась по ним. Мы с Беном вышли из зала, чтобы позвонить Кемпу и рассказать, что находимся в Нью-Йорке, только что видели их на экране и что совсем скоро фильм будет готов. Бен достаёт телефон, а там сообщение, что Кемп умер.
Да, мистика этого места и судеб его обитателей вышла далеко за пределы вашего фильма. Чистая синхрония. Вот ты думаешь, что никогда больше не сможешь снять что-либо так же красиво, как «Саламанку», а может ли дважды всё так сложиться драматургически, как в «Хрониках ртути»?
Во всей этой истории много не поддающихся объяснению будто случайностей. Но на драматургию фильма, конечно, очень повлияла гибель Кейт: это и стало причиной отказа от первоначальной задумки — игривого фильма. Мне никогда бы не хотелось вновь снимать картину, герои которой умирают.
«Переходный возраст» — разговор с Еленой Кондратьевой
Пока я не думаю, что будет после того, как я закончу новый фильм. Может, вообще не буду больше фильмы снимать, откуда я знаю. Мне интересно, если есть история и герой. Когда ты не можешь жить спокойно, не можешь не снимать про это.
Конечно, идей очень много. Пока я в размышлениях о большом проекте — проекте мечты. Пожалуй, я бы могла всю жизнь им заниматься. Но это действительно глобально, без помощи и команды точно не обойтись.
Читайте также
-
Алексей Родионов: «Надо работать с неявленным и невидимым»
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»