«Ребенок Розмари»: Беременность переменами
Розмари Вудхаус забеременела осенью 1967-го года, а летом 1968-го родила ребенка — втайне от большого мира и ему на беду. Фильм Романа Поланского — сбывающаяся паранойя неотвратимо надвигающейся ответственности. Иррациональные страхи одолевают многих беременных, но у главной героини «Ребенка Розмари» для них есть все причины: спина в сером пиджаке закрывает выход из телефонной будки, нож услужливо ложится в руку, рассыпанные по полу буковки скрабла подмигивают, складываясь в единственно верное слово.
Призраки сегрегации, войн, ханжества и издевательства над человеческой природой взяли свое.
Скоро мы все покоримся злу. Вместе с «Ребенком Розмари» дьявол войдет в Обычный Американский Дом и расположится у телевизора в гостиной, к удивлению хозяев, почти не наследив копытами на ковре. К запаху серы со временем привыкнут. Мир фильма еще переживает последствия Второго Ватиканского собора 1962—1965 годов, на котором церковь капитулировала в борьбе за тотальное влияние на общество: постепенно истлела церковная цензура, усохло религиозное образование. Розмари тоже отошла от церкви. Эмансипаторский жест Розмари, остригшей волосы, ужасает заботливого мужа. Это жест в пустоту, попытка остаться собой, бескомпромиссно подавленная в ночь зачатия: Гай Вудхаус (как мы сперва думаем) фактически насилует жену, пока та спит.
На фоне утраты сакральности семейной жизни, любви и секса — а чего еще ждать от конца шестидесятых? — полубогемная семья матереет, обретая вполне респектабельные буржуазные очертания. Вудхаусы похожи на людей из патриархальных пятидесятых: жена в платье и шляпке, муж в костюме. А вот пожилые соседи какие-то хипповатые — у Романа Кастевета даже проколоты уши, что шокирует Розмари.
Розмари чувствует враждебность окружившего ее мира, но не в силах определить природу враждебности — не хватает языка. Впрочем, есть взрослый друг, похожий на профессора Толкиена, он подскажет — дело в заговоре. Америка — страна, история которой неразрывно связана с историей тайных обществ. Далеко за доказательствами лезть не нужно — достаточно заглянуть в бумажник. Но этот ветер дует с востока: главные ведьмы в фильме европейца Поланского — европейские же цыгане, а к концу и вовсе собирается целый сатанинский интернационал. Америка постарела, это уже не страна возможностей и не молодой континент, она неизлечимо заражена древней заокеанской магией. И, следовательно, нет надежды на спасение «освобожденного» поколения шестидесятых. Юная Розмари оплодотворена злом на шабаше не просто сатанистов, а старых сатанистов. Призраки сегрегации, войн, ханжества и издевательства над человеческой природой взяли свое. Осознав, что ее готовили для чужого будущего, героиня пытается бежать. Тщетно.
Бегство как попытка осознать себя, вернуть себе власть над телом и судьбой — мотив еще одного фильма, сделанного в 1968-м, «Людей дождя» Копполы. Молодая героиня, узнав о своей беременности, отправляется в бесцельное путешествие по американским автострадам. Периодически звонит мужу и ведет разговоры об аборте. Все меняет встреча с провинциальным копом, обезумевшим после потери беременной жены. Он знает о беременности героини, что не останавливает его от попытки изнасилования. Ценой своей жизни ее спасает попутчик, большой ребенок шестидесятых, блаженный керуаковский бродяга. В фильме об этом не говорится прямо, но зритель ощущает: идея рождения нового человека для героини обессмысливается. Враждебный мир не дает повода для подобного решения.
Розмари была оплодотворена пустотой и породила пустоту.
Размышления об аборте (или страх потери ребенка) часто сопровождают фильмы о социальных переменах. Именно после 1968-го года аборты постепенно декриминализуются в ряде американских штатов, в Англии, в некоторых католических государствах. Запрет на аборт ассоциируется с тоталитарной властью государства над телом подданного — вспомним трактат Фуко о рождении тюрьмы и замечание о пытке как демонстрации власти над, казалось бы, неотчуждаемым у любого человека телом. Нелегальный аборт в румынском «4 месяца, 3 недели, 2 дня» — это пытка. До падения коммунистической и одновременно патриархально-православной диктатуры Чаушеску остается пара лет, и врач, осуществляющий процедуру, хотя формально не представляет систему, но является ее криминальным порождением. Беременность в Румынии конца восьмидесятых кажется неуместной, ничего не родится на этой земле. Нам не говорят о конкретных причинах панического страха перед беременностью одной из героинь, но ее подруга, ставшая свидетельницей и соучастницей кошмара, в тот же день дает понять своему парню: она не хочет (его) семьи и детей.
Ребенок нерожденный или убитый становится символом бесплодного начинания. Еще одна история с окраины Европы — «Девушка со спичечной фабрики» Аки Каурисмяки. Фильм вышел в 1990-м году, это не рефлексия о временах окончания холодной войны, а свидетельство. Девушка ищет счастья в большом европейском мире, любовник работает в филиале какой-то корпорации. В результате — пощечина, брошенное отцом-алкоголиком «шлюха», требование аборта и выкидыш. Трагедия маленьких людей монтируется с площадью Тяньаньмэнь, землетрясением в Армении и другими катаклизмами, с которых начиналось время мнимой стабильности «после истории».
Рай по Фукуяме не наступил, и паранойя вокруг беременности вышла на новый виток спирали — американская «Рука, качающая колыбель», европейский «Внутри»: рождение ребенка всегда связано с некой тайной, о которой меньше всех известно матери. Фильм «мама!» Даррена Аронофски прямо ссылается на «Ребенка Розмари». Большой миф приносит ребенка в жертву, сгорает, чтобы из золы родилось что-то новое (почти не отличимое от старого) — сомнительная мораль. В этих историях, помимо запечатленного социального невроза, интересны робкие попытки заполнить вакуум морали, пустоту семейного круга, возникшую в шестидесятые.
При всеобщей моде на оккультный символизм, прихода антихриста не заметили.
Но ничего не придет на смену. Розмари была оплодотворена пустотой и породила пустоту. Мы не видим ребенка, видим лишь тех, кто всматривается в поглощающую черноту колыбели. Эта пустота стала символом следующих десятилетий. Духовный и культурный кризис пришел на смену шестидесятым, заставив вспоминать то смутное время как последнюю великую эпоху. К концу шестидесятых Барт объявил о смерти Автора, Лиотар готовил заявление о крахе великого нарратива, пребывая на парижских баррикадах мая 1968-го, а Фуко поставил под сомнение возможность объективного знания. Интеллектуальные упражнения европейских профессоров отозвались в скепсисе новых поколений: масштабных, претендующих на полноту художественных высказываний больше не последовало.
Коррозия надежды на будущее ощущается и в научной фантастике. В год «Ребенка Розмари» выходит «Космическая Одиссея 2001» Стэнли Кубрика, для которой беременность космоса новым человеком — ключевой символ. Этот фильм как бы опровергал приговор обществу, который вынес Поланский. Но лишь затем, чтобы спустя десять лет кинематограф потрясло другое космическое рождение — «Чужой» Ридли Скотта. Со звезд явился Античеловек.
В шестидесятые любовь и эротизм ассоциируются с освобождением. Десятилетием позже они означают угрозу. Одновременно вакхическое и дионисийское безумие шестидесятых с их модой на эзотерику сменилось унылым и пристойным сатанизмом приличных людей — миром насекомых. Поланский предугадал обыденность зла и пошлость дьявола, но само время «Розмари» содержало приметы, далекие от обыденности. Другое дело — семидесятые. После преступлений Мэнсона к делу подошли с серьезной миной и одновременно установили правила игры, что позволило сделать из «Экзорциста» или «Омена» буржуазную франшизу.
И бесовские дети, и демонические Чужие, впрочем, лишь способ говорить о пустоте и не сойти с ума от ужаса. Не так страшны пришельцы, как молчание космоса. При всеобщей моде на оккультный символизм, прихода антихриста не заметили, потому что он — никто, кто угодно, пустота, наполнившая нас. Межзвездный ужас — ужас с соседней улицы. Обыденность пустоты и есть знак самый безнадежный.
