Зака Абдрахманова: «Мне кажется, все точки уже поставлены»
В прокате дебютный игровой фильм Заки Абдрахмановой «Папа умер в субботу». Об устройстве фильма, роли наставника и важности вовремя поставленной точки в жизни и искусстве с режиссером поговорила Полина Яковлева.
Фильм начинается с того, что главная героиня, Айко, стоит перед зеркалом и повторяет фразу: «Я супергерой». Скажите, а вы чувствуете себя супергероем?
Нет, к сожалению. С детства мечтала о суперспособности — например, двигать металл, как Магнето.
Как бы вы описали главную героиню?
Я всем говорю, что это лучшая версия меня. Она бесстрашнее, решительнее. Если её что-то не устраивает, она может постоять за себя. У меня, например, не хватило смелости вернуться домой, а у нее хватило.
Как появилась идея фильма?
Хотелось сделать нежный фильм про семью, потому что какой бы она ни была, она заслуживает понимания. Еще в Школе Документального кино Марины Разбежкиной, и Наталия Мещанинова и Борис Хлебников говорили, что первый фильм лучше снимать про то, что тебе близко. О чем я знаю лучше всего? Про дисфункциональные семьи, про конфликты поколений, про столкновение традиций.
Моей первой курсовой работой был документальный фильм «Жаным», он получился очень прямолинейным. Всё там звучало обвинительно: я хорошая, а они плохие. Спустя время это показалось неправильным. Хотелось сделать что-то с другой интонацией. История фильма отчасти автобиографична. На похороны отца я не попала, но была на недельных поминках. Пересказывать свою жизнь точь-в-точь мне было неинтересно. В итоге всё смешалось: истории моей семьи, истории соседей, случайно услышанные рассказы. Я их собрала и превратила в сценарий.
Нужно сначала разобраться в себе и своем прошлом
Создавая такой сценарий, повторяя события из своей жизни и добавляя что-то вымышленное, вы чувствовали облегчение?
Все болезненные моменты, триггеры и вопросы я решила еще на этапе съемок курсовой работы. Сейчас я снимала фильм, сюжет которого уже не имел ко мне прямого отношения.
Что вас привело в Школу Марины Разбежкиной и Михаила Угарова?
«Странные частицы» Дениса Клеблеева: «Интерстеллар» в деревне
Про школу я узнала случайно. После переезда из Казахстана первый год я жила в Петербурге, где тогда проходил фестиваль «Послание к человеку». Там я посмотрела несколько фильмов, один из них — «Странные частицы» Дениса Клеблеева. Это кино сильно впечатлило меня. Я поняла, что хочу снимать так же. Начала искать информацию о школе Разбежкиной. Выяснила, что следующий набор будет через несколько месяцев; стала готовиться к подаче документов. Финальным толчком стала лекция Марины Александровны в Петербурге — «Зона змеи». После этого у меня не осталось сомнений — я целенаправленно шла к Разбежкиной.
Что вас так зацепило?
Разбежкина говорила о том, что человек не способен что-то создать, если не разобрался со своей жизнью. Чтобы понять, чего ты стоишь и чем тебе нужно заниматься, нужно сначала разобраться в себе и своем прошлом. Помню, как сидела на задних рядах, смотрела на эту весёлую хохочущую женщину и думала: «Никто в жизни не понимал меня так, как человек, который даже не подозревает о моем существовании». Я вышла с лекции в слезах и поняла, что точно должна учиться у нее. Я поставила себе ультиматум: либо я поступаю, и тогда будет ясно, чего я стою и ради чего всё это было, либо нет — тогда я окончательно успокоюсь и забуду про все эти творческие метания. Всё было предельно драматично: либо да, либо нет.
Так странно не ценить себя в моменте
Вы не только снимаете, но и пишете сценарии. Расскажите о вашей работе с Наталией Мещаниновой и Борисом Хлебниковым. С чего она началась?
Мне очень повезло — меня буквально передавали из рук в руки. Когда мы снимали курсовые работы, можно было выбрать одного из трёх кураторов. Разбежкина направила меня к Наташе, а от неё я уже попала к Боре. Работать с ними — весело и круто.
Конечно, думать о кино и делать его меня научила Марина Александровна. Она не делит фильмы на игровые и документальные (и я с ней в этом абсолютно согласна). Просто есть хорошее кино, а есть слабое. Сценарному мастерству и тому, как работают законы драматургии, я научилась уже у Наташи.
Когда мы работали над «Пингвинами моей мамы», в какой-то момент Наташе нужно было сконцентрироваться на съемках второго сезона «Обычной женщины», и я осталась одна со сценарием. Это стало серьёзной школой сценарного мастерства. К тому же, мы бесконечно всё обсуждали, собирались с Наташей и Борей после каждого драфта. Боря задавал неудобные вопросы, о которых не всегда задумываешься, когда пишешь: «Почему здесь так?».
Вдруг оказалось, что всё не зря
Ещё хочу отдельно сказать про Борю и Наташу — за что я им особенно благодарна. Они не только научили меня сценарному ремеслу, но и преподали очень важные уроки о человеческих взаимоотношениях. Они оба — гуманисты. После школы Разбежкиной ты выходишь немного радикалом: у тебя формируется яростное деление на своих и чужих, мир кажется черно-белым. А Наташа и Боря тактично и ненавязчиво объяснили, что нет абсолютно плохого и абсолютно хорошего. Они сделали меня лучше, хотя я и не верила, что это возможно.
А как вышло, что вы отправились в экспедицию для сбора документальных материалов к фильму «Снегирь»?
Я закончила школу Разбежкиной в декабре 2016-го, а в феврале 2017-го, по просьбе Наташи, отправилась в этот рейс. В голове крутился только один вопрос: «А я точно справлюсь?» Наташа меня очень поддержала, поэтому я все-таки решилась.
Я ходила в два рейса. Первый закончился очень быстро — нас вернули домой из-за шторма, трал оторвало. А второй был полноценным: мы ушли в море на одиннадцать дней. Снова попали в шторм — не ураган, конечно, но качало нормально. На борту была дюжина мужчин, пахло рыбой, меня все время тошнило… Было тяжело, но это действительно ценный опыт. Очень много сцен в «Снегире» выросли из снятых мной кадров. Сейчас я вспоминаю все это как настоящее приключение, но тогда мне так не казалось, было просто физически плохо: меня тошнило и я чувствовала, как на меня давит ответственность.
Я понимала, что Наташа и Боря ждут материал, поэтому, несмотря на тяжелое состояние, вставала, записывала разговоры, снимала. При этом в моменте мне казалось, что я делаю недостаточно. А потом вдруг оказалось, что всё не зря. Там ведь помимо видео был еще и расшифрованный вербатим разговоров с моряками: с паузами, интонациями, сбивчивой речью, недосказанностями. Все сказали: «Ого, как круто, как полезно!» Алишеру Хамидходжаеву понравилось, Наташа осталась довольна, даже Сергей Сельянов, вроде как, видел этот материал.
Выбор был сделан не в пользу актерского мастерства, а в пользу фактуры, естественности
У меня было ощущение самозванца, которого не стали разоблачать только из душевной щедрости. Только сейчас, когда я пересматриваю и перечитываю те расшифровки, я понимаю, что действительно проделала отличную работу. Так странно не ценить себя в моменте.
В одном из интервью, вы говорили что камера дает вам защиту, позволяет наблюдать, но не вмешиваться. В ходе работы над документальным кино у вас возникало желание вмешаться в процесс или изменить что-то в кадре?
И корабль не тонет — «Снегирь» Бориса Хлебникова
Вмешаться не хотелось. Наверное, в этом и есть ценность документального кино — ты наблюдаешь, но не вмешиваешься. Но герои сами активно втягивали меня в процесс, и я невольно становилась участником происходящего. А самой бросить камеру и вмешаться не хотелось.
В вашем игровом дебюте играют непрофессиональные актеры. Почему вы выбрали именно их? Из-за опыта в документальном кино?
Да, думаю, вы правы. Док сильно натренировал взгляд на то, где человек врёт — в теле, в интонациях. Профессиональные актеры иногда и после множества объяснений не могут передать естественные интонации, они просто не понимают как. В такой ситуации проще взять непрофессионалов. Отчасти это было вынужденное решение: проще взять кого-то из этого посёлка, чем привозить массовку, которую, как мне показалось, в Казахстане собрать довольно сложно. К тому же, часто лица обычных людей оказываются фактурнее.
Остановиться и принять бой со своим прошлым
Например, я искала актрису на роль бабушки. Одна женщина по фотографии мне понравилась — выглядела типажно, лет на 70. Но перед кастингом она покрасила волосы в чёрный цвет, сделала укладку… К нам пришла ухоженная женщина, на вид лет пятидесяти. У меня буквально челюсть отвисла. Я спросила: «А что с вашими волосами?» Она ответила, что специально сходила в салон перед пробами. В тот момент я поняла, что она мне не подходит.
Тогда я попросила ассистента по кастингу походить по деревне и поискать настоящих бабушек. В итоге буквально через дом нашли замечательную женщину, под девяносто. У неё был слабый слух, она ничего не знала о съемочном процессе, поэтому ей выделили ассистента, который репетировал с ней текст. Первые двадцать минут она держалась, потом уставала и забывала слова. Но у неё было такое лицо, что даже молчание в кадре работало. В итоге выбор был сделан не в пользу актерского мастерства, а в пользу фактуры, естественности.
А как выбрали Лауру Турсунканову?
Лаура пришла на кастинг, и её энергия победила. Но я и Миша Хурсевич напрягались, потому что она — блондинка от природы (а мы изначально искали темноволосую казашку). Сразу появилась как будто метафора: героиня в поселке — белая ворона еще и внешне. Если бы эта метафора была специальной, та же Марина Александровна просто расстреляла бы на месте. Пришлось как-то срочно думать, как все сгладить, поэтому маленького ребенка на роль младшего брата уже искали блондина, чтобы показать, что в семье есть такой ген.
«Мне всё равно, что скажут люди» — это тоже крайность, другой радикализм
Сложно было работать с профессиональными актерами? Например, с Лаурой или Самал Еслямовой?
С Лаурой, наверное, первую половину съемок мы просто притирались друг к другу. Она экстраверт, я интроверт — на этом фоне возникали сложности. Я всё время ходила за ней, как бабка с клюкой, и повторяла: «Перестань всё время разговаривать с людьми, расплескиваться! Просто сиди в перерывах, копи энергию. Зачем ты всё время ходишь, хохочешь?» В общем, мне кажется, я её этим даже немного терроризировала. Но потом, в процессе, мы нашли общий язык. В какой-то момент она поняла, что я от неё хочу, и правда изменилась. С каждой сменой она работала всё лучше и лучше. Если в начале после каждого дубля я давала ей две-три правки, то к концу уже вообще ничего не поправляла — она сразу ловила, что мне нужно.
С Самал все было ровно наоборот. В начале она с первого дубля всё делала прекрасно. Например, сцену, где она плачет, мы сняли всё с первого раза. Но к финалу съёмок она, видимо, начала подключать какие-то новые регистры, и мне казалось, что это слегка диссонирует с общим ансамблем. А на монтаже стало очевидно, что всё сложилось идеально.
По сюжету, главная героиня Айко, приезжает домой на похороны отца. Почему она сразу не возвращается в Москву, а решает остаться на родине подольше?
Одна из причин заключается в том, что она видит, как обращаются с молодой вдовой. Вспомните сцену со шторами, когда тётя кричит на молодую вдову, и та плачет. Это замечает только Айко. Мне кажется, Айко, в этот момент проецирует образ своей мамы на вдову.
Вторая причина — это слова младшей сестры, Куки, когда она говорит: «Откуда я знаю, что ты всё время туда-сюда бегаешь?» Мне кажется, это стало для героини моментом осознания: она решает остановиться и принять бой со своим прошлым.
Вы, как и главная героиня, переехали из Казахстана в Москву. К какой культуре вы чувствуете большую принадлежность?
Я думаю на русском языке, воспитана на русской литературе. Я разговариваю на русском лучше, чем на казахском, и при этом остаюсь казашкой. Это создаёт внутренний конфликт. Я задаюсь вопросом: «Кто я — русская или казашка?» Это вопрос не только кровного родства, но и идентичности. Мне кажется, что, чем старше я становлюсь, тем сильнее меня тянет обратно — к казахской культуре.
Этот раздрай ощущается особенно сильно после тридцати. Я живу в России, но не чувствую себя русской на сто процентов. Но и казашкой я себя не ощущаю, потому что взгляды и мысли уже изменились.
Мы часто живем по каким-то непонятно кем написанным законам
Общество каким-то образом подкрепляет это ощущение?
Я думаю, что когда ты внутри закомплексован и чувствуешь себя не на своём месте, то такие вещи начинают притягиваться. Когда я только переехала в Россию, я была в какой-то активной обороне, и случаев бытового расизма было гораздо больше. Сейчас я уже не помню, когда в последний раз с этим сталкивалась. Даже если что-то происходит, например, перепалка с кем-то в очереди, я уже не думаю, что проблема во мне.
В вашем фильме показано общество, ориентированное на мнение окружающих. Вы тоже росли в такой среде? Какова роль фразы «что скажут другие люди» в вашей жизни и фильме?
Зака Абдрахманова: «Любая свобода — мнимая»
Эта фраза очень сильно влияла на меня. С самого детства я жила под ее влиянием: нельзя было вести себя так, как хочется; нельзя было стричься коротко или громко смеяться в гостях. «Что скажут люди?» — все решения в семье сверялись с этим. Если люди скажут плохо, всё отменяем. Сейчас, конечно, я уже стараюсь избавиться от этого влияния. Но «Мне всё равно, что скажут люди» — это тоже крайность, другой радикализм. Так что я пытаюсь уйти от давления обеих фраз. Что касается фильма, то зацикленность на этой фразе не случайна. Это действительно большой бич для казахстанского общества. Мы часто живем по каким-то непонятно кем написанным законам. Это очень странно — будто проживаешь не свою жизнь, а чужую.
Вы ставили перед собой какую-то конкретную задачу? Что вы хотели сказать зрителю?
У меня в семье было несколько военных. Дедушка воевал в Великой Отечественной, дядя — в Афганистане. Они попали на войну совсем молодыми, зелеными юнцами, а вернулись абсолютно озлобленными. Дедушка после войны долгие годы бил мою бабушку и их детей. У дяди была контузия, у него тоже часто случались срывы, ярость буквально накрывала его на ровном месте. Конечно, в такой семье невозможно вырастить кого-то без травм. Дети дедушки, моя мама, дяди и тёти, а затем и мы, внуки, росли в атмосфере насилия. Мне хотелось поговорить о том, что насилие не возникает из ниоткуда. Насилие передается из поколения в поколение. Разорвать этот цикл невероятно сложно. Но я не хотела рассказывать об этом морализаторски, назидательно, ведь разговор «в лоб» может очень раздражать.
Мне кажется, все точки уже поставлены
Ожидали ли вы, что ваш фильм получит приз за лучший дебют на «Маяке»?
Я видела фильм много раз — на этапе подготовки, сборки, монтажа и так далее, — то очаровывалась им, то в нем разочаровывалась. И к «Маяку» пришла с каким-то более или менее сложившимся мнением. Успокоилась, приняла, что это не какое-то великое кино, не прорывное. Это просто хорошее кино. И вдруг на «Маяке» все в восторге, мне даже грустно стало от этого. Насколько в кино сейчас засуха, если просто хорошее кино вызывает такой всплеск эмоций? Первые два дня я ходила и «оплакивала» индустрию, а потом расслабилась и поняла, что веду себя неправильно. Вместо того чтобы черпать энергию в моменте, получать фидбэк, заряжаться, я зацикливалась на плохом.
Вы сказали, что «оплакивали» индустрию. Как вам кажется, как сейчас обстоит ситуация с российским кино?
Последние годы делают много хороших, интересных короткометражек. Но не всегда понятно, дорастут ли их авторы до полного метра. Короткометражный формат дает свободу, такие фильмы можно снять на свои деньги. С полным метром сложнее. Если честно, за прошлый год я посмотрела, наверное, три-четыре хороших российских фильма. Это неплохо. В этом году последнее, что я посмотрела из российского кино — фильм Дарьи Маркиной «Лина». Это полулюбительская работа, снятая без продюсерской поддержки. Но что-то в ней есть — вообще не было желания уйти из зала, было интересно. Я расстроилась, что он не получил ни одной награды.
Планируете ли вы возвращаться к документальному кино?
В документальное кино я точно не вернусь. Мне кажется, все точки уже поставлены. Единственное, что у меня осталось, — это внутреннее обязательство смонтировать документальный фильм из материалов, снятых для «Снегиря». Я пообещала Борису Хлебникову, что сделаю это, а обещания нужно выполнять.
Читайте также
-
«Либо сказка, либо 1990-e»
-
«Это не загадка, это масштаб личности» — Алла Демидова об Иннокентии Смоктуновском
-
Константин Бронзит: «Я был молодой и глупый»
-
Появление героя — Бакур Бакурадзе о «Снеге в моем дворе»
-
Анна Старобинец: «Территория сказки — это территория смерти»
-
Абсолютно живая картина — Наум Клейман о «Стачке»