Рецензии
Михаил Трофименков
Михаил Трофименков

Пейзаж до и вне битвы

СЕАНС - 4 СЕАНС – 4

«Танки агрессора на дно» — этим рисунком советского художника Бориса Пророкова открывал «Альфавиль» Жан-Люк Годар. Рисунок появился и в конце «Садов Скорпиона» Олега Ковалова. Он словно точка отсчета: дальше может действовать, межгалактический шпион — уничтожать возникший из тоталитарного сна тридцатых город будущего. «Сады Скорпиона» — описание Альфавиля или Метрополиса до его падения, пейзаж до и вне битвы.

Борис Пророков. «Танки агрессора на дно». 1950

Историческое время начнется позже, с разрушением города, а пока Ковалов рисует время мифологическое, картину великолепной гармонии массового сознания. Иронический эпиграф к фильму — «парад славы советского кино» в Москве конца пятидесятых годов. Грузовики со статистами, изображающими то Чапаева за пулеметом, то моряков «Потемкина». «Сады Скорпиона» — это тоже «парад славы советского кино». Его цвета: синефильская любовь к кинематографу (Олег Ковалов — первый в России историк и теоретик кино, специалист по неизвестному советскому кино, ставший режиссером) и экзистенциальное отвращение к реальности, этим кинематографом выстренной. В фильме нет ни одного кадра, снятого самим Коваловым, а есть только ювелирно смонтированная мозаика из многих десятков фильмов шестидесятых (в основном) годов. Несмотря на эту мозаичность, фильм рассказывает в ретро-интерьере едва ли ни самую вразумительную в современном советском кинематографе историю: историю любви (в той мере, в какой все истории на земле — истории любви) и историю сомнения.

Хрущев размахивает над головой початком кукурузы, срываясь в рок-вокруг-часов.

Слово «шестидесятник» означает для Советского Союза совсем не то же самое, что для европейцев (если европейскими «шестидесятниками» считать радикально настроенную молодежь). Советские шестидесятые, начавшиеся где-то в середине пятидесятых и растянувшиеся до вступления танков в Прагу, — это социальный романтизм и грубовато-умиленное отношение к жизни, академический авангардизм, радостное безвкусие, наивный пафос. Будапештские повстанцы, стиляги, осваивающие технику уличного боя и мелькающие в «Садах Скорпиона», были почти вытеснены массовым сознанием, но это — скрытое отчаяние эпохи, глухая угроза. Олег Ковалов не «разоблачает» прошлое, он терпеливо помогает растворившемуся в быту мифу вспомнить себя, фаршируя расчлененный перемонтированный шпионский фильм эпохи глобальной охоты на ведьм цитатами, цитатами, цитатами — из хроники, из мультипликации, из научно-популярного кинематографа 25-летней давности. Он, может быть, неожиданно для себя (тяготеющего к идеализму шестидесятых) открывает в них метафизические глубины, слегка отравленные постмодернистской иронией восьмидесятых. Из танкистов и школьников, пограничников и северокорейских легионов, раннего рок-н-ролла, эстрадных шуточек на колхозную тематику, галлюцинаций в пустыне и динозавров складывается странный мир, совсем не похожий на популярные социальные мифы. Этот мир находится в динамическом равновесии. Человеческие волны, массовые порывы, локальные успехи на фронте Добра и Зла (хотя и эти два понятия теряют под космическим взглядом Ковалова всякую значимость) подчиняются, как приливы и отливы. Луне и звездам. Они даже внешне похожи на вечно накатывающие и отбегающие волны: спускающиеся с барханов лохматые всадники, бегущие куда-то строители светлого будущего, спортсмены, выкладывающие своими телами лозунги.

Или вся шпионская одиссея привиделась ему между пивной и сумасшедшим домом?

Сомнительные Добро и Зло ведут в этом мире бесконечную и не слишком яростную борьбу. Но мир настолько совершенен, что каждая вещь содержит свою прямую противоположность. Москва оборачивается то пылающим от страсти, лихим, поп-артистским Нью-Йорком (Московский фестиваль молодежи и студентов 1957 года), то столицей оруэлловского завтра (футурологическая анимация). Впрочем, мир Оруэлла — грязный, разрушенный. В садах Скорпиона — улыбки, счастье, чистота. Цветут сады, весенняя девушка продает вежливому ефрейтору почтовые конверты, заливаются псевдонародные музыканты. А американские шпионы ползут, летят, плывут через границу, чтоб отравить — усилиями трех резидентов, с целью выведать имя командира полка — ефрейтора Кочеткова. Не годаровские ли это космические частные детективы, разоблаченные в «Альфавиле»? Девушка Валя окажется профессиональным убийцей, седенькая бабушка — «старым, матерым волком», следователь КГБ — диверсантом по кличке «Сутулый». Под обложкой романа из средневековой истории прячутся рожи динозавров, Хрущев размахивает над головой початком кукурузы, срываясь в рок-вокруг-часов. Равновесие прекрасного нового мира оказывается под угрозой, земля вертится в обратную сторону, дрожат стаканы на полках, накатывают танки, взлетают самолеты, а разум ефрейтора необратимо разрушается. Вместе с кошмарами-откровениями в фильм приходит цвет. Именно в цветных эпизодах открывается истина о роли созвездий в земных делах: съемки звездного неба отстраняют хронику безумной эпохи.

чапаев

Второй, чаще всего используемый Коваловым фильм — учебно-воспитательная лента о кошмарах алкоголизма. Больные стряхивают с себя чертей и прячутся от невидимых убийц, принимают себя за Маяковского и Шостаковича. Румяные врачи лечат их гипнозом, твердят о вреде изнеженности, обещают вылечить, прописывают бодрость духа. Нет ли среди этих больных ефрейтора Кочеткова, потрясенного открывшимися истинами? Или вся шпионская одиссея привиделась ему между пивной и сумасшедшим домом? Или вся советская история — история борьбы с фантомами, пьяный морок, а массовое советское сознание — сознание параноика, охваченного манией преследования? Версию выбирает зритель. Ковалов только показывает. Его монтаж далек от монтажа манипулятивного, он не разбивает мира, а собирает его заново. А где-то в пустыне, вне территории Добра и Зла, ждет своего часа Скорпион, потому что его легионы приходят в последнюю минуту добить рухнувшую под тяжестью собственного совершенства эпоху.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить