Инна Васильева
Инна Васильева

Константин Лопушанский: пауза может оказаться длиною в жизнь…


Константин Лопушанский

— Почему сегодня режиссер Константин Лопушанский не имеет возможности снимать кино?

Константин Лопушанский: По воспитанию, образованию, мировоззрению и профессии я сторонник, приверженец и «делатель» авторского кино — это в нынешнее время звучит как приговор. Я убежденный и непереубеждаемый приверженец тотального авторства — приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Утешение можно было бы найти в скомпрометированном некогда «не могу поступиться принципами». Проблема лишь в том, что без работы — не меньше, чем без принципов — жизнь невозможна.

— Как долго может продлиться эта затянувшаяся пауза?

— Я пишу сценарий около года, потому что пишу его как прозу. Новомодная американская запись не для меня, и не потому, что я считаю ее непригодной для любого фильма. Это правильный способ записывать жанровое кино. Просто к моему фильму это не имеет отношения: я ничего не пойму про него, пока не облеку в самодостаточную литературную форму. Если сценарий занимает год, а его прохождение по инстанциям вплоть до отказа — еще вдвое больше, это означает, что постепенно и этот замысел, и последующие переползают в третье тысячелетие. У меня и прежде были большие перерывы между фильмами. Но сейчас, похоже, эта пауза может оказаться длиною в жизнь.

— Вероятно, вы могли бы предвидеть подобный ход вещей и параллельно с «Концом века» приготовить к рассмотрению еще несколько проектов, не столь масштабных?

— Несколько проектов в запас — это, как я уже говорил, другой творческий метод. Для того, чтобы написать «Конец века», мне пришлось освоить еще одну профессию и получить третье образование — после консерваторского и режиссерского. Сюжет фильма потребовал изучения специальной литературы по психологии, знания новейших открытий, сделанных учеными в области сознания и подсознания человека. Я думаю, что необходимость нового представления о личности из области сугубо научной уже перешла и в сферу художественную. Разумеется, я не намерен был снимать киновариант научных трактатов. Новизна для меня была в том, что портрет двух героинь складывается здесь не только классическими средствами (через пластику, слова, события), но и через внутренний опыт сознания. Что дает возможность строить изображение на поразительных по метафорике психоделических видениях. Полноценно записать фильм было трудно, так как живое кино — это стилистический шаг от литературной записи — шаг вперед или в сторону, но непременно «от». В особенности, когда речь идет о том типе кинематографа, где доминирует визуальный образ.

— Каковы были мотивы отказа в финансировании?

— В мае девяносто седьмого сценарий был отвергнут Экспертным жюри Госкино. Наиболее веским был аргумент Эдуарда Володарского: «Опять нам предлагают фестивальное кино» Это первая причина, которую условно можно назвать идеологической. Вторая же причина — в дороговизне замысла.

— Объективно ситуация с бюджетом могла привести к подобному решению. Вы не пытались изначально удешевить проект?

— Если бы мой сценарий был принят с жестким условием переделки под реальную сумму — я переписал бы его. Конечно же, без особой радости, но с твердыми гарантиями. «Русская симфония» есть неопровержимое доказательство того, что в производстве я реалист-профессионал и умею, если надо, себя ограничивать. Западные продюсеры до сих пор убеждены, что эта картина, судя по грандиозным съемкам, просто наш российский блокбастер. А ведь эти грандиозные съемки мне никто не оплачивал. «Русская симфония» обошлась в пятьсот тысяч долларов — минимальный бюджет Госкино на производство картины сегодня. Естественно, вместо месяца работа заняла два года. Что-то придумывали, выкручивались, использовали хронику, делали к ней досъемки, сами снимали реальные события как хронику, выдавая ее за оригинальные постановочные эффекты — в результате получали и Куликовскую битву, и бесплатную конницу, и многое другое. Конечно, я бы как-нибудь снова исхитрился, лишь бы не отказываться от замысла. Но отказ был категорическим и безоговорочным. Я думаю, что дело в отношении ко мне в принципе. И больше того — в отношении к тому типу кинематографа, к которому принадлежат мои уже снятые и еще не снятые фильмы. Как у Есенина: «Не нужна нам суета твоя, да и сам ты ни капельки не нужен».

— Вы не ищете другие пути для осуществления этого замысла?

— Все мои фильмы были копродукцией с западными компаниями. Но, как бы хорошо они ко мне ни относились, полное финансирование российского фильма невозможно по определению. И я должен вернуться все к той же, наглухо закрытой для меня двери. Замкнутый круг. Для частных же инвесторов я не представляю ни малейшего интереса. Они хотят сейчас делать жанровое кино за очень небольшие деньги. Дешево, быстро и весело. В этом кинематографическом контексте я не ко двору. Я — «бомж» с 1994 года. Бомж с поправками: у меня было четыре ретроспективы в различных европейских странах, меня приглашают в жюри крупнейших фестивалей, я читаю лекции. Для режиссера довольно унылый способ существования. Но все прочие способы — не унылы, а просто смехотворны. Я даже забастовку объявить не могу, потому что и так не работаю.

— Вы никак не можете совместить творческие интересы с тем, что сейчас востребовано?

— Принять условия игры этого времени легко. Те критерии, которые сегодня выдвигаются как наиболее значимые, для профессионального человека достаточно просты: жанр, лихой сюжет, фактура — чем эксцентричнее, тем лучше, а также команда умельцев. Один (а то еще и бригада) пишет, другой снимает, звезды играют, монтажер монтирует. Всё расписано. Я не против, да и глупо было бы возражать: зрительское кино необходимо, оно важная и главная составляющая кинопроцесса. Но авторское кино — это изначально другой импульс. Тут уже и жанра недостаточно, и со стереотипами плохо, и звезды сами по себе ни к чему. Потому что здесь невозможно отрабатывать уже наработанное. Плохо только одно: сейчас все нацелены именно на тот тип кинематографа. Само понятие авторского кино стало постыдным и устаревшим.

— Отдавая себе в этом отчет, что вы собираетесь делать дальше?

— Проблема в том, что моя профессия — кино, а не чистая литература. Я не могу считать результатом сценарий. Не я один в таком положении. Я думаю, не всё можно объяснить экономическими причинами. Дело в том, что критерии изменились за последние пять-десять лет. Нас подвела превратно понятая идея демократии. Да, она подразумевает всё для всех, и искусство в том числе. В этом смысле авторское искусство — по природе своей недемократично, потому что штучно, индивидуально. В цивилизованных странах, правда, сохраняется ниша для некоммерческого кино. Потому что демократия, с одной стороны, снижает критерии, но с другой — твердо соблюдает свои законы, предписывающие: должны расти все цветы. В России же, как обычно, всё принимает крайние формы. Остается на старости лет издать книгу непоставленных фильмов.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить