«Генезис 2.0»: Aufbruchstimmung
«Дорогой Максим, пишу тебе из Бостона. Я здесь на международном конкурсе генетических машин», — читает текст за кадром режиссер Кристиан Фрай. В кадре он сидит в гостиничном номере с макбуком. Текст обращен ко второму режиссеру, Максиму Арбугаеву. Максим в это время снимает добычу мамонтовых бивней на Новосибирских островах — здесь холодно и опасно, вокруг лишь мерзлый глей, клоки травы да, если повезет, кости мамонта. Случается, что белые медведи издали машут добытчикам лапой.
Арбугаев с Фраем они делают фильм о синтетической биологии — науке, которая позволит человеку клонировать что угодно. На экране мы видим, как женщине с деньгами воссоздают любимого пса, причем сразу в двух экземплярах — в лаборатории акция «два по цене одного». В опрятном кабинете ученые расставляют миниатюрные фигурки зверей фирмы Schleich, среди которых шерстистый мамонт, и рассуждают: кого бы нам оживить в первую голову? Воссоздать мамонта, само собой, прелюбопытная задача. Для этого нужно отыскать живую клетку — встретить ее можно лишь на Крайнем Севере.
«Генезис 2.0» поделен на две предельно ассиметричные части. В одной якутские охотники, оставившие на время жен и детей, отправляются на поиски бивней, а если найдут, то до следующего года можно перекантоваться, не заботясь отчаянно о деньгах — некоторые из них должны банкам. В другой нам явлен во всей красоте мир высоких научных достижений, биологических саммитов и, в сущности, идей — о семьях и нужде тут говорить не приходится.
Пока Кристиан путешествует по странам, посещая лаборатории, институты и конференции, снимает в библиотеках и high-tech интерьерах беседы светил биологии и, кажется, уже вот-вот научится в этих беседах запечатлевать трансфер мыслей между великими умами, Максим вместе с оборудованием таскается по Крайнему Северу с угрюмыми охотниками, которым за экспедицию положено не более трех звонков семье — и никого не волнует, если в нужный момент семьи не окажется у телефона.
Временами эти стыки выглядят попросту издевательскими. Например, когда ученый, сидя в кабинете, мечтательно рассуждает: мы должны сесть в лодку и отправиться к неизведанным берегам знания, да, это опасно, но такова наша природа, и немцы даже нашли слово Aufbruchstimmung, которое описывает настрой первопроходцев. А следом мы видим, как действительно отправляются отряды якутских добытчиков на совсем не метафорических лодках (метафорические не делают из ПВХ). Думают ли они о новых берегах? Испытывают ли они Aufbruchstimmung?
На Западе точно подбирают слова, а ученые разговаривают маркетинговыми слоганами: мы «проектируем саму жизнь», «берем эволюцию в свои руки» — глядите, какой симпатичной получилась наша козовца (гибрид козы и овцы)! В параллельном монтаже якутские добытчики экономят и слова, и еду, и огонь, сушат носки над огнем с похлебкой, приговаривая: сойдет вместо специй. Студенты MIT выступают в костюмах крабиков на научной конференции. Охотники ходят в камуфляже «Горка», который напоминает о других добытчиках, тоже готовых рисковать жизнью, чтобы выплатить на родине кредит.
Однако мысль Фрая не в том, что прогресса ради Первый мир эксплуатирует Третий (и что «миры» вообще рассчитались на раз-два-три). Едва ли самого себя он видит манипулятором, который отправил студента ВГИКа, рискнувшего ради фильма местом в мастерской, в опасную экспедицию. Его интерес по-своему тоже палеонтологический, и обращен к Земле, хранящей в себе всё, что существовало в другие эпохи.
Земля по Фраю — некий всеобщий палимпсест, где поверх друг друга зарегистрировались, как в гостиничной книге в Бостоне, самые разные существа. Но это расслоение — культурное, бытовое — существует не только между «здесь и тогда», но и «прямо сейчас», вокруг нас, и проявляет себя не только в стыках между благополучным Бостоном и Новосибирскими островами. Самой страшной неожиданно становится сцена, снятая Фраем в Корее. В ней молодой шведский ученый говорит азиатской коллеге: для нас, европейцев, секвенирование и клонирование имеют моральные преграды, которые нам еще предстоит преодолеть. Та отвечает немигающим взглядом, под которым едва-едва проступает усмешка человека, который смотрит на того, кто остался в прошлом.
Закадровым текстом Арбугаев рассказывает, что испытывает что-то вроде вины перед охотниками, ведь ему гораздо легче, чем им — оторванным от семьи, страдающим «арктической болезнью», обреченным на бедность, поставившим на кон всё свое благополучие. Тоже оставшимся в прошлом. Сам он — уроженец Якутии, который предпочел вырваться из родной среды и стать режиссером, работающим на международном проекте.
Понятное дело. Кино снимать — не мамонта возрождать. Хотя, по гамбургскому счету, воссоздать его пока что удавалось лишь на экране.
Читайте также
Фильмотека Nonfiction: с чего начать
Максим Арбугаев: «Я бы хотел, чтобы Херцог посмотрел наш фильм»
