Пока moloko на губах не обсохло — «Заводной апельсин»
В некоторых кинотеатрах еще можно попасть на «Заводной апельсин», выпущенный в повторный прокат. Публикуем эссе Арсения Занина, написанное при участии главного героя фильма, навестившего автора с britvoy.
Привет, droog, я — Алекс, простой podrostok из серой дистопии бетонных многоэтажек, до отказа набитых тупыми, толстыми людишками, которым друг на друга plevat с высокого этажа. Эти дома, как коробки, где уже взрослеют malchiki, похожие на спички. Чиркнешь ― ярко вспыхнут, обожгут пальцы, а, отгорев, мокнут горелые в грязной луже. Здесь shaiki обычно собираются четверками, если машину подрежут, то и telochky с собой прихватят.
В лучах восходящего солнца под великого Россини из моей трости сверкнет britva и будет аккуратненько делать tchik-tchik по ладошкам этих паршивых невежд, чтоб знали, kozly vonychie, кто тут мастер, а кто ученик! Почему же сегодня я такой zloy? Потому ли, что трое моих двуногих droogy внезапно решили взять инициативу в свои кривые руки? И что же, по-вашему, я веду себя как детсадовский soplyak? Я в списке сотни величайших кинозлодеев, мое место №10, а впереди только самые otbitye psihi ― одержимая дьяволом малышка Риджен, медсестра Рэтчед, Дарт Вейдер и Ганнибал Лектер! И практически все появились уже после меня!
Вы такие же, как я.
Так чего же вам не хватает, golooby мои? Если нужен motor, мы срываем его с дерева как яблочко, если хочется сделать старый добрый lubbilubbing с двумя maloletnimi ptizami ― пожалуйста, мы без труда их найдем! Ах, вам надоело делать глупый детский dratsing и опустошать carmany всяким hanygam? Что ж, выросли maltchiki, они хотят по-крупному нажиться, набить себе в брюхо кучу денег. Вот и цена тому, что одни думают мозгом, а такие, как, я теряют рассудок от старого доброго Людвига Вана! И вот я, такой сочный frukt, становлюсь размокаю от звуков «Девятой симфонии», внутри zakipaet кровь и хочется rezat и ubivat всех подряд! Таких, как я, cockney придумали называть «clockwork orange», что означает что-то вроде bezoomny chelovek, непохожий на других, одним словом ― vitchoorny, не знаю как точнее выразить!
Вы ненавидите меня и с удовольствием побыстрее бы упекли меня в temnizu
Все это время вы сидели рядом, и вам даже не понадобились расширители, чтобы смотреть, как я, ваш милый droog Алекс, делаю веселый dratching и krasting, и вы вроде как в ужасе. Да-да, моя история — это настоящая апология вируса, заражающего бессмысленной агрессией и насилием. Но не забывайте главное: вы сидите рядом. Я ― идеальный злодей, безумнее меня только Норман Бейтс, но даже его Хичкок в открытую побоялся сравнивать с сидящими в зале зрителями, со мной так не пройдет ― вы такие же, как я. Вы ненавидите меня и с удовольствием побыстрее бы упекли меня в temnizu, а еще лучше ― поджарили на электрический stule, но вы больше никогда не сможете слушать эту (отныне только мою) песню: «I’m singin’ in the rain… Just singin’ in the rain! What a glorious feeling i’m happy again…»
Декабрь 1971 года, когда на экраны вышел «Заводной Апельсин», оказался жарким. Десять лет, разделившие книгу Энтони Бёрджесса и фильм Кубрика, наглядно продемонстрировали, что безымянная дистопия из романа ― вполне себе реальна. Вечером 4 декабря, за три недели до премьеры фильма, в пабе «Макгёрк» (Белфаст, Северная Ирландия) сработало самодельное взрывное устройство. Погибло пятнадцать человек. Это были первые жертвы внезапно вспыхнувшей гражданской войны. В подрыве, конечно же, обвинили сепаратистов Ирландской Республиканской Армии, однако десятилетия спустя, оказалось, что виноваты были Ольстерские Лоялисты. Это противостояние, лихо прикрывающееся религиозными противоречиями (католики против протестантов), начиналось со столкновения мелких банд, руководствующихся совсем не идеями борьбы за национальное самоопределение. Спустя два года число жертв этой войны будет исчисляться сотнями. Наступали «свинцовые времена». Волна террористических актов, совершенных всевозможными политическими группировками, прокатилась по всей Европе.
Больше всего от истории с экранизацией пострадает писатель
Вышедшие в тот декабрь фильмы по уровню жестокости не уступали происходящему на улицах Белфаста. Даже в Калифорнии насилие — правда, там оно стоит на страже закона, на экране бравый детектив Гарри Каллахэн. С жуликами он предпочитает не церемониться, просто вышибает им мозги из любимого Магнума. И если его чернокожий ровесник, детектив Шафт из главного «блэксплотейшн» боевика года, еще имеет какие-то принципы, то Грязный Гарри просто-напросто «обыкновенный фашист» ― как уколола Клинта Иствуда Полин Кейл. Кубрику тогда тоже от нее досталось, рецензия Кейл, вышедшая в «Нью-Йоркере» в первое похмельное утро нового 1972 года, называлась «Стэнли Стрейнджлав». Критик прямо называла Кубрика порнографом: «В насилии у Кубрика нет ни чувственности, ни жестокости ― с первых же кадров оно творится с холодностью и выверено настолько педантично, что оставляет в смятении, заставляя иных стремглав бежать без оглядки из зала…» Для сравнения Кейл вспоминает о картине Бунюэля «Забытые» (1950), где по мнению критика режиссеру блестяще удается показать «порнографию жестокости»: «Кубрик же пытается разыграть резкие сцены насилия, тщательно отдаляя нас от жертв, чтобы мы могли наслаждаться изнасилованием или дракой. Но мне кажется, что у человека гораздо больше шансов испытать антипатию к фильму, нежели ужас или удовольствие от насилия…»
Увы, говорить о жестокости на языке Бунюэля-1950 уже невозможно, слишком быстро растет толерантность к насилию. А еще спустя полвека будет совершенно очевидно, что Кубрик играет в насилие как в театре-гиньоле, где все прекрасно знают, что убийства совершаются «понарошку», но все равно пугаются творящейся на сцене жестокости. Кубрик щекочет нервы сторонникам цензуры, ловко обходя запреты, и вместе с тем превращает насилие и секс в нечто комичное. Например, используя цайтрафер и статичную камеру, он находит способ показать секс втроем, буквально заставляя зрителя присутствовать при акте, но лишая его возможности что почувствовать из-за скорости воспроизведения. Если говорить о «порнографии», то мне кажется гораздо более серьезным преступлением использование музыки Россини в агрессивной рекламе горошка в банках, чем в «Заводном апельсине».
«Заводной апельсин» ― роман-воспитание.
Реакции на фильм долго ждать не пришлось, Кубрика будут терроризировать ночными звонками и он запретит прокатывать фильм в Великобритании. В США «Заводной апельсин» принесет огромную прибыль, что позволит режиссеру заняться дорогим историческим проектом о таком же плуте, как Алекс, только в Англии XVIII века ― Барри Линдоне. Постепенно споры о насилии утихнут, а фильм неизбежно займет почетное место сначала в списке «культовых лент», а затем и в разделе «классики».
Больше всего от истории с экранизацией пострадает писатель: от перепродажи прав на экранизацию Бёрджесс получит всего 500 долларов, а написанный им сценарий режиссер отвергнет. По словам Кубрика, автор на трехстах страницах просто переписал свой роман заново. Разговоры об экранизации ходили так долго, что Бёрджесс уже давно отпустил замысел, успел написать несколько других книг, а после премьеры его, как и Кубрика, стали донимать телефонными звонками. Возможно, именно из них он понял, что Кубрик экранизировал текст без последней XXI главы, которая рассказывала о взрослении героя. Ведь на самом деле «Заводной апельсин» ― роман-воспитание.
А когда ты выйдешь из кинотеатра, найди другой zamechatelny роман этого писателя ― «Клюква для медведей»
В предисловии к первому американскому изданию полной версии романа в 1987-м он пишет: «Когда художественное произведение говорит о том, что человеческий характер закостенел и неизменен, вы превращаете роман в басню. Так что я не просто хочу показать „лучик надежды“, но и следую жанру. „Американский апельсин“ или „кубриковский апельсин“ — это басня, британский или мировой ― роман. По сути, мой редактор, а вслед за ним и Кубрик показали, что человек может быть носителем необратимого зла и не способен к изменению. Так американцы оказались жестче британцев и всего остального мира, оказались не способны смотреть правде в глаза. Скоро они столкнулись с этим во Вьетнаме. Моя книга была кеннедианской и принимала идею морального прогресса. Что действительно было нужно Кубрику? Никсоновская книга без малейшего оптимизма в финале…»
Агент Оранж — «Заводной апельсин» в советской критике
И напоследок я расскажу маленький анекдот из жизни писателя ― того, с чьей kisoy я так весело porezvilsya. Он пытался написать роман, который бы хорошо продавался и оставил немного денег для семьи после смерти. У него нашли rak mozga, так что я ― всего лишь результат его страха, попытка избавиться от потрясения, когда во время voiny на его глазах четверо американских моряков iznasylovaly его жену. И когда роман был готов, оказалось, что чудесным образом (а скорее неправильным диагнозом) опухоль исчезла. Но жена его так и не оправилась и, страдая alkogolyzmom, умерла через пять лет после публикации романа от zerroza pecheny. А теперь, дорогие мои droogy, кто дочитал до этого mesta и не уснул, я распрощаюсь, потому, что тебе пора пойти в кино и увидеть мою историю собственными глазами, благо кажется впервые субтитры написаны на pravilnom языке. А когда ты выйдешь из кинотеатра, найди другой zamechatelny роман этого писателя ― «Клюква для медведей» и узнаешь, что на самом dele я Алексей и мой район возле метро Автово, где Энтони Бёрджесс снимал комнату, когда жил в Ленинграде в 1960-м году. Я тружусь в Эрмитаже, свободно говорю на паре языков и ловко делаю dengi занимаясь фарцовкой… Ну, до встречи в темной podvorotne, дорогие мои! Аминь! И всякий прочий kal.
