Мария Шалаева: «В каждом из героев фильма есть я»
На KION вышел «Синдром жизни» — снятый на телефон полнометражный режиссерский дебют актрисы Марии Шалаевой о пожилой женщине (Светлана Немоляева), пересмотревшей взгляды на жизнь после смерти мужа. С автором фильма поговорил Павел Пугачев.
Ваш светлый и добрый фильм выходит в совсем не светлые дни. Каково вам сейчас?
Фильм долго не выходил, были всякие препятствия, так что за последние полтора месяца это была единственная хорошая новость. Думаю, его решили выпустить именно сейчас, потому что он очень простой. Про семью, про людей. Надеюсь, что все могут немножко выдохнуть. Я остаюсь художником даже среди плохих ежедневных новостей. Всё равно надо что-то делать.
Когда и как вы начинали работу над ним?
Я потерялась с этой пандемией, в голове все путается, но кажется, мы закончили съемки в декабре 2019 года. И тут началась пандемия. Поэтому двигались сроки с монтажом, а потом еще нужно было делать досъемки.
Кажется, это идеальный пандемийный фильм. Минимализм во всем: несколько хороших актеров на полутора локациях.
На самом деле, все было чуть сложнее. Так как у нас очень малобюджетное кино, я не собиралась обращаться в Минкультуры за деньгами на дебюты. Хотела делать это с какими-то частными инвестициями. Вложила и свои деньги. Я не имею права называть точную сумму, потраченную на фильм, но когда я озвучила ее одному нашему общему другу, тот сразу ответил: «Ну, тогда у меня вообще никаких вопросов к фильму нет».
У меня был просто хороший сценарий. Мне казалось, что этого достаточно.
А почему не хотели в Минкультуры идти?
Я несколько раз была на всяких «подачах» других проектов. Я хорошо знаю эту пионерскую форму. Ты должен что-то придумывать, чтобы «защитить» проект. Есть сценарий, который является, как мне кажется, самой важной основой. А вот все остальное… Тизеры, хорошие слова уважаемых людей, и вот вся эта система мне не нравится. Она выстроена, как в школе, а я давно уже не в школе. У меня был просто хороший сценарий. Мне казалось, что этого достаточно.
Как вы нашли продюсеров?
Я познакомилась с двумя ребятами — Борей Гуцем и Максимом Муселем. У них была идея создать лабораторию мобильного кино. Была пробная встреча, все пришли со своими идеями и разрабатывали их. Я писала сценарий со своими кураторами, ставшими соавторами — Тоней Зикеевой и Ларисой Бочаровой. И в какой-то момент Лариса сказала: «Маш, твой сценарий готов». Я подумала и предложила отправить его Сергею Михайловичу Сельянову, а они — продюсеру Игорю Мишину. И так получилось, что все в один день перезвонили. Сергей Михайлович сказал, что «нужно еще доработать», а мне очень хотелось снимать как можно быстрее. А Игорь сказал: «Надо брать и делать». И это определило мой выбор.
Но там столько всяких юридических нюансов было! Все, что я написала в своем сценарии, оказывается, нельзя. «Кока-колу» нельзя, постер нельзя и так далее. Мы кучу денег и времени потратили на то, чтобы замазать попадающие в кадр бренды.
Оголтелый оптимизм далеко не заведет.
Кстати, совершенно прекрасное ваше камео на постере турфирмы, мелькающем в кадре. Там, где вы на одном фото с Луи де Фюнесом.
Мы долго думали, что поставить. И мой художник говорит: «Маш, кто твой кумир?» Я подумала и ответила, что Луи де Фюнес. И мы решили такую пару из нас сделать. Долго потом отбивались от юристов. Они думали, что эта фотография реально существующая и на нее у кого-то есть права. Пришлось долго объяснять, что вообще это комбинация трех разных фотографий, а ее авторы — мы.
Кто-то из друзей сказал мне: «А ты думала, что кино — это чистое творчество?» Творчества процентов десять, все остальное — вот так.
А что за произведение читает на французском героиня Светланы Немоляевой в начале фильма?
Это Марсель Пруст!
Вы сразу под Светлану Владимировну писали сценарий? Или это был выбор уже после готового текста?
Идея возникла после событий, произошедших в моей семье и с моими друзьями. А в процессе написания мне все советовали уже начинать думать об актрисе….Я металась между несколькими актрисами, но чем дальше я писала, тем сильнее меня вело в сторону Светланы Владимировны.
Один из продюсеров услышав, что я хочу взять ее на эту роль, сказал: «Хорошо, но ищи кого-то другого». Не поверил мне. Я так обиделась ужасно! Много вообще пришлось обижаться. Но благодаря Тонечке, у которой был телефон агента, мне была назначена встреча со Светланой Владимировной. На ней она долго объясняла, почему не хочет сниматься. Говорила про каких-то больных, про совсем другой сюжет. «Я такое не люблю. Что я, буду сидеть? Но мне прислали один хороший сценарий, там такая светлая история!» — и начинает пересказывать мой текст. Оказалось, она думала, что я автор другого сценария, где ей предлагали сыграть тяжелобольную женщину. В итоге мы с ней быстро ударили по рукам. Было забавно.
Дэвид Линч как-то говорил, что все должны получать удовольствие на площадке, быть как щенки, в хорошем смысле.
Что было вашим главным стимулом в этой работе?
Свобода и независимость. И я поняла, что в некотором смысле их не существует. Был большой путь доделывания и принятия. А ведь это кино про вкус жизни. Про то, что можно жить полноценной жизнью, несмотря на возраст и все случившееся.
И я на время потеряла этот вкус жизни, пока мы доделывали кино. Где-то полтора года я была в страшной депрессии, потому что ничего не складывалось. И я, будучи оптимистом, перестала им быть. Но, может, это и к лучшему. Оголтелый оптимизм далеко не заведет.
А в чем была проблема?
Кино не складывалось. Сначала мы сели монтировать с моим другом Пашей Руминовым, но в какой-то момент он уже не мог продолжать. Приходила в слезах к Резо Гигинеишвили и мне очень помог его монтажер Гоша Исаакян. Потом присоединился Женя Митрофанов. Он сделал очень хорошую работу, но получилось совершенно другое кино, с его видением. Мы долго спорили, но я ему очень благодарна, мы многое с ним придумали. А дальше я наконец осмелела, пришла в LOOKFILM к Саше Плотникову и сказала, что могу сама сесть и смонтировать фильм, только мне нужен кто-то в помощь. И мне дали замечательного Сашу Зубкова, который меня понял и стал полноценным соавтором фильма.
Удивительно, как мозг привыкает вообще ко всему.
Такое вот маленькое мобильное кино. Кстати, вы прямо все на мобильный снимали или только некоторые сцены?
Думала, что все будет быстро и недорого, да. Снимали все на мобильный, кроме эпизодов с камерой мальчика. Но я уже прокляла эту затею много раз. Снимать на телефон можно только в тех случаях, если вы совсем не можете не снимать. Про удобство и возможности — это все враки. Конечно, без разрешения на некоторые уличные съемки так работать проще. Мы, например, много снимали на стройке в центре Москвы. И если бы я принесла туда нормальную камеру, то мы бы потратили целый день только на выстраивание кадра. А тут я сама походила месяцок вокруг рабочих, подружилась с ними, и они мне все разрешили.
В режиссерских дебютах уже состоявшихся актеров часто возникает такой эффект, что в каждом герое упорно видится этот актер. Я легко могу представить вас саму в каждой из этих ролей — с гримом, париками, в разных одеждах. Говорю это не в обиду прекрасным актерам, задействованным в фильме, но, думаю, вы бы и в одиночку прекрасно справились.
Спасибо, что вы такой внимательный! Я все-таки актриса по образованию. И когда я писала, я за всех играла. Моя соавтор Лариса жалела, что не снимала этот процесс. Конечно, я всех бесконечно проигрывала, это так. Хотя о некоторых актерах мы думали с самого начала, про Машу Сокову, например. Иногда я играла и на площадке. Ненавижу, когда режиссеры на себе показывают, но с непрофессиональным актером Сашей Лавутом пришлось делать так, и это нормально.
Рада, что вы это так восприняли. Мне и самой кажется, что в каждом из этих героев есть я. И бабушка, и подросток, и эта бедная замученная женщина.
В нем нет политической позиции, но есть человеческая.
Есть желание дальше продолжать эту режиссерскую стезю?
Самое тяжелое для меня — постпродакшн. Есть те, кому нравится монтаж, весь этот тюнинг, но я это ненавижу. Мне нравится писать историю, готовиться к съемкам, создавать, собирать, художественно придумывать. Съемки — это бешеная мобилизация, ты должен на ходу ориентироваться. А дальше начинается действительно сложный для меня период. Полтора года думала: «Куда ты, Маша, полезла? Больше не буду». А спустя какое-то время просыпаешься, и вдруг новая идея приходит. «Нет, пожалуйста, только не это», — а она прям заманчивая, и вот ты уже разрабатываешь в голове сценарий, и всё. Ну, посмотрим. Просто мне хочется, чтобы это не было так кроваво. Дэвид Линч как-то говорил, что все должны получать удовольствие на площадке, быть как щенки, в хорошем смысле. И мне хочется как-то так же, без насилия. Это своего рода идеализм, но я уверена, что можно дружить и творить с людьми, получая от этого удовольствие и уважая их. Вот такая у меня бредовая идея.
У меня в контексте последних событий еще сложные чувства от финальных сцен картины, на стадионе. Когда толпа ликует, размахивает флагами.
Мир сошел с ума. Но мне кажется, что рвать флаги, отменять культуру, жечь книги — этого точно не надо делать. Я думаю, мир тоже поймет, что злу противостоит только созидание и создание. А художник созидает и создает. И даже если у него есть какая-то агрессия, он ее на полотно кидает.
Увы, самые невинные вещи сегодня почти зловеще звучат. Например, фраза туроператора, мол, никогда не знаешь, что с тобой случится.
Да. «Никогда не думаешь, что с тобой это может случиться». Сейчас все кажется странным. Читаешь новости и проваливаешься в бездну, а потом снова живешь повседневной жизнью. Удивительно, как мозг привыкает вообще ко всему. Пока мы делали это кино, мне говорили, что оно «как-то поперек индустрии», а сейчас от тех же людей слышу, что «именно такое кино сейчас нужно людям». Надеюсь, и правда так. В нем нет политической позиции, но есть человеческая.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»