Кинотавр-2017: Итоги
Победители
Приз зрительских симпатий (вручает портал «Кинопоиск») — «Аритмия»
Лучший короткий метр — «Лалай-балалай» (реж. Руслан Братов)
Приз имени Даниила Дондурея (вручает Гильдия киноведов и кинокритиков) — «Теснота» (реж. Кантемир Балагов)
Первый диплом Гильдии киноведов и кинокритиков — «Голова. Два уха» (Виталий Суслин)
Второй диплом Гильдии киноведов и кинокритиков — «Турецкое седло» (реж. Юсуп Разыков)
Специальный диплом жюри (За новый уровень жанрового кино) — «Блокбастер»
Приз за лучший сценарий имени Григория Горина — «Голова. Два уха» (Виталий Суслин)
Приз за лучшую операторскую работу — Владислав Опельянц («Заложники»)
Диплом имени Микаэла Таривердиева «За музыкальное решение фильма» — Юсуп Разыков («Турецкое седло»)
Приз за лучший дебют — Кантемир Балагов («Теснота»)
Лучшая мужская роль — Александр Яценко («Аритмия»)
Лучшая женская роль — Инга Оболдина («Жги!»)
Лучший режиссер — Резо Гигинеишвили («Заложники»)
Главный приз — «Аритмия» (реж. Борис Хлебников)
О «Блокбастере»
Важно, что обе эти заграничные культуры в фильме вызревают и всходят на сугубо отечественной почве, и хрен редьки не слаще. Иностранные, страшно сказать, референсы оказываются плотью от плоти классической русской комедии Гайдая и Данелии, как и тема Поля Мориа из «В мире животных» слышится теперь позывными советского космоса. Кинокритику Роману Волобуеву следовало годами наблюдать мировой и отечественный кинопроцесс, чтобы в качестве режиссера найти точки идеального прилегания корабля «Ностромо» и яхты «Беда», вплоть до наложения контуров в этой феминистской комедии катастроф.
Вероника Бруни, Forbes
Кинопроцесс невозможен без <…> конфликтов мнений и интересов — и место Минкульта может с легкостью занять обычный продюсер. Такое случилось, например, с первым же фильмом конкурсной программы — «Блокбастером» Романа Волобуева; режиссер прилетел в Сочи только для того, чтобы официально объявить о снятии своего имени с титров фильма. Сокращенная продюсером на 15 минут, эта блестящая комедия аллюзий и ситуаций не стала менее смешной или менее прекрасной, но сейчас ее красота — это красота античной статуи, у которой отбили не только голову, но и крылья. Купюры уничтожили в «Блокбастере», так сказать, метафизическое, мистическое измерение, фигуру автора с его маниями и фиксациями. В фильме звучит шутка: «Каждый получает не то, что заслуживает, но то, на что похож». Что ж, хотите быть как «индивуд» — получайте своих Харви Вайнштейнов.
Василий Корецкий, Colta
Роман Волобуев о своей фамилии снятой с титров фильма:
Это остроумное и бодрое кино, которое наверняка понравится зрителю — если таковой, конечно, найдется. Проблема в том, что отечественная публика, как известно, давно потеряла доверие к российскому кино — за исключением, пожалуй, больших проектов, под которыми стоит имя Федора Бондарчука. Виной тому, среди прочего, стремление продюсеров угодить «широкому зрителю», мифическому плебсу, заполняющему кинозал в отчаянных поисках веселья.
При этом опыт, например, Андрея Звягинцева говорит, что фильм «прозвучит», если создатели не будут считать зрителя идиотом.
Всякому нравится, когда с ним разговаривают как с умным, и ушедший в режиссеры самый популярный российский критик прекрасно это знает. «Холодный фронт» был пробой пера, удачной возможностью заявить о себе на новом поприще. «Блокбастер» (в рабочей режиссерской версии, сделанной прошлой осенью) должен был полноценно развить этот успех.
Развлекательная фабула, основанная на реальных событиях, которую Волобуев озвучивал во время съемок, — лишь верхний пласт фильма. Чуть глубже здесь была история о биполярном расстройстве, оммажи любимым режиссерам и Москва, которая уже давно не была такой киногеничной — примерно со времен «Ночного дозора». Все составляющие складывались не столько в историю, сколько в единое пространство — то есть в то, что, собственно, и называется кинематографом.
Ярослав Забалуев, Газета.ru
Как жить на территории «быстрых денег», проповедей духовников на радио «Вечность», неприхотливых наветов «Лайфньюс»? Когда женщин меряют по сиськам, а мужчин — по баблу. В фильме — да, много смешного, отличные современные диалоги. Для насмотренных зрителей туча отсылок: от «Нокаута», «Тельмы и Луизы», «Роковой женщины» до «Джой» и «Секс, ложь и видео». Знаковый и не обещающий добра современной России Чайковский с «Танцем маленьких лебедей» вплотную смыкается с обнадеживающим «Жаворонком» Рамиреса-Поля Мориа, в народе известного как «В мире животных».
Но все это веселое и милое жанровое многоцветье в густонаселенном мире «животных»: телезвезды, бандиты, коллекторы, менты — оставляет ощущение недоговоренности.
Словно собирались сказать нечто важное, героинь нащупали универсальных, даже сочувствие и симпатию к ним пробудили. А потом… ну его: давайте просто пошутим.
Лариса Малюкова, Новая газета
Чтобы усомниться в том, что авторская версия произведения намного лучше продюсерской, как утверждает группа поддержки Волобуева из числа его экс-коллег, достаточно сравнить тон их рецензий на «Блокбастер» и «Нелюбовь». Автору первого с малахольным восторгом приписывается хитроумная игра сразу в «Кубрика, Коэнов, Балабанова, Иствуда», плюс еще, чтобы мало не показалось, Де Пальма и Хичкок. Звягинцеву же тот же автор, напротив, укоризненно пеняет «на оммажи Бергману, Тарковскому, Балабанову, и, кажется, Кубрику?». Оммажи, как видим, подвластны исключительно Волобуеву, проявившему — если без коллегиальных игр в поддавки — полную несостоятельность по всем фронтам: ни остроумной синефильской игры, ни хоть какой-то убедительности отношений между героями, ни даже элементарной иллюзии «химии» между ними и близко нет в этом кое-как размороженном полуфабрикате, который не то что «блокбастером», просто «фильмом» не назовешь.
Стас Тыркин, «Комсомольская правда»
«Блокбастер» — это сокрушительная комедия о женской дружбе и криминале («Тельма и Луиза» со счастливым гетеросексуальным концом), чуткая к референсам и мемам сегодняшней России — и существующая в каком-то своем, автономном времени. Впрочем, почему в «каком-то»? «Блокбастер» — идеальное кино 90-х, для которого реальность — это, в первую очередь, реальность не посконной фактуры, а массовой культуры. В фильме Волобуева кинематографические тропы и культовые фильмы (тоже 90-х в основном) прорастают в русский мир 2010-х, так что портрет Путина соседствует с портретом Макконахи, «Розовая комната» Линча обнаруживается в Нур-баре, а непременная декорация всякого американского нуара — дешевые мотели — заменяет советскую гостиницу-ночлежку.
Василий Корецкий, Colta
О «Тесноте»
За частным бунтом против патриархального уклада вырисовывается куда более масштабная картина. Исторический коллапс — а распад СССР был историческим коллапсом — в национальных республиках снова привел в движение тектонические плиты, на которых там веками выстраивалась общественная жизнь и межличностные отношения. Устои колеблются, традиции расшатываются, границы нормального сдвигаются. Фильм родился из детских воспоминаний режиссера — и это вполне естественно, потому что такой сдвиг четче всего фиксируют в своем сознании дети, а не родители, у которых в головах все давно законсервировалось. В «Тесноте» ухвачено главное — состояние нервной дрожи, колебания пространства в переломную эпоху, моральной трещины, образовавшейся на месте векового и, казалось, незыблемого.
Дебюта такой творческой зрелости, такой витальности и энергии в российском кино не было давно.
Ксения Реутова, Частный корреспондент
Фильм производит крайне странное, но сильное впечатление. Он снят словно бы с демонстративным презрением к правилам хорошего тона — чудовищные, в духе провинциального ТВ 90-х, титры и заставка, анахронично резкая цифровая картинка, также производящая впечатление снятого на «Бетакам» телесюжета, звук как из стальной бочки, узкоэкранный «академический» формат 4:3. Все это, впрочем, по ходу фильма сливается в удивительное единство с историей: «Теснота» — тот редкий в российском кино случай, когда выразительные средства режиссера полностью конгениальны его сообщению. <…> Бедное сменяется злым, Буланова — чеченским видео, Тимур Муцураев — группой «Вирус», и вот уже Ила исступленно танцует на страшной дискотеке (милицейская мигалка заменяет стробоскоп), превращаясь в фигуру из фильмов Филиппа Гранриё, размазанный по экрану чистый аффект. В контексте затяжных поисков реальности российскими режиссерами «Теснота» выглядит и вовсе прорывом — реальность далекой эпохи и почти невиданной в нашем кино кавказской натуры оказывается тут предельно осязаемой, материальной, сжимающей в тисках не только сердце героини, но и голову зрителя.
Василий Корецкий, Colta
Кантемир Балагов о своей героине:
Подо льдом внешней истории развивается конфликт вековечных традиций и человечности, у которой нет срока давности. Вся реальная жизнь вокруг молодых героев, устремленных в будущее, гирями тянет в прошлое «с черкесками и кинжалами». Финальный титр фильма вдруг резко ползет, смещается вправо, словно ему тесно на экране.
Лариса Малюкова, Новая газета
Можно констатировать, что в российском кино появился новый, невероятно интересный автор.
Квадратный экран, живая и внимательная камера, продирающаяся к своим героям так же, как они пытаются протиснуться через постоянно сжимающееся пространство. «Теснота» не могла называться иначе, и эта точность и ясность мысли — редчайшее и важнейшее качество режиссера. Всерьез вызывает вопросы тут только сцена, в которой герои смотрят хронику убийства российских солдат, — говорят, она смутила и жюри «Особого взгляда», но этот ход можно списать на документальную точность больной и очень важной для автора истории, которую хотел рассказать Балагов.
Ярослав Забалуев, Газета.ru
О «Проруби»
Сюжет о телевизоре теперь включает в себя и реальность, лежащую (буквально) по ту сторону экрана; это второе измерение поднимает «Прорубь» на инфернальную высоту, равняя ее с «Нелюбовью» Звягинцева. Но «Прорубь», несомненно, интереснее. Пока циничные критики шутят о том, что хорошо бы дождаться от Звягинцева комедии, Сильвестров уже фактически снял такое кино (забавно, что оба фильма показали на фестивале в один день). Параллели с «Нелюбовью» тут просто изумительные: все герои «Проруби», от президента до алкоголика-фрилансера, жаждут одного — любви. Ищут они ее в стылой, черной воде полыньи — и не в нее ли сиганул от родительской нелюбви пропавший у Звягинцева мальчик Алеша Слепцов?
Василий Корецкий, Colta
Прорубь — это телевизор. Главная общность российского люда. Погружаемся в его бездонные воды, нечем дышать. Булькаем, в отсутствии кислорода, глотая фейковые новости, псевдорасследования, рекламу товаров последней необходимости. Шоу-маст-гоу с нашим участием. В рапиде телевизор смотрят дети, старики, работяги с пивасиком, домохозяйки, любовники, олигархи. Их движения замедленны, их лица замерли в бессымсленной полуулыбке. Они не снаружи, они уже внутри — загипнотизированные, очарованные странники виртуальной реальности.
Лариса Малюкова, Новая газета
В финальном акте «Прорубь» и вовсе превращается из издевательской поэмы в болезненно острую песнь о том единственном чувстве, способном хоть как-то скреплять шаткий лед русской жизни. Это чувство — любовь, бескомпромиссная в своей неистребимости даже на дне речном, не утратившая своей суровой, даже инфернальной силы под давлением хоть алкоголизма, хоть телевизора, хоть даже нефтяной трубы.
Денис Рузаев, Lenta
О «Заложниках»
«Заложники» Резо Гигинеишвили — первый фильм режиссера, в котором он решился на уход от сделавшего его славу комедийного жанра. Так же как и в случае с Балаговым, речь идет об очень важной и болезненной для самого Гигинеишвили истории, правда куда более известной, — попытке захвата самолета в Грузии в 1983 году. Главный минус картины — в ней нет матч-пойнта, момента, когда дети из условной (по советским меркам) золотой молодежи решились на преступление. Это почти бесстрастная хроника событий, которая, как и «Холодное танго» Павла Чухрая, может стать поводом для серьезных размышлений и разговоров.
Главное достоинство — великолепно сделанная и страшная сцена захвата, в которой за пять минут показаны расчеловечивание и дикий хаос происходящего.
Ярослав Забалуев, Газета.ru
Если судить по гамбургскому счету, то «Заложникам» есть что предъявить: четкая мотивация героев так и остается нераскрытой, сами они сливаются друг с другом (выделяется только пара влюбленных), ну и главная метафора — заложниками системы в фильме являются все без исключения, даже зрители,- временами кажется чересчур тяжеловесной.
Здесь многое сделано ради эффектности — однако это исключительно эффектный и мастерский фильм. Меньше всего такое ожидаешь получить от автора «Жары» и «Любви с акцентом». Операторская работа, декорации (советский быт воссоздан с редкой для современного кино точностью и аккуратностью), костюмы, сыгранные роли, от главных до эпизодических (Мераб Нинидзе, например, появляется всего в трех сценах, но зато каких!) — все стремится к совершенству. Наконец, интонация: режиссер никого не обличает, но и оправдать своих героев не может. Он и зрителя освобождает от необходимости судить, ловко подменяя моральные категории ощущением античного рока. Эти люди приговорены судьбой — все остальное вторично.
Ксения Реутова, Частный корреспондент
Авторы не обвиняют и не хотят обелить героев. Они восстанавливают несколько дней перед трагическим событием, сам захват. Пытаются осмыслить след трагедии. Только ли на этих юных лежит ответственность за совершенное преступление? Какова вина страны? Родителей, смирившихся с двойной моралью, не сумевших преодолеть разрастающегося разрыва с детьми.
Но дальше начинаются вопросы к авторам. Как мне кажется, фильм завис между прозрачным лапидарным «румынским стилем» (когда, вроде ничего не объясняя, авторы создают густой воздух времени, дают возможность зрителю самому заполнять смысловые и эмоциональные лакуны) и достоверным психотрилллером. Вроде бы прописаны отношения между заговорщиками, между ними и их родителями, но герои так и остаются для нас терра инкогнита. Возможно, поэтому не испытываешь ни боли, ни сострадания.
Лариса Малюкова, Новая газета
О «Турецком седле»
Фильм Разыкова можно разложить на множество пластов. Это и рассказ о человеке, который, возможно, прожил не свою жизнь, потратил много лет на наблюдение за кем-то, а чувства, судьбу свою проглядел. Это трогательный калейдоскоп забавных персонажей, которые вышли откуда-то из фильмов Аки Каурисмяки — нарочито некрасивые, написанные одним штрихом, зато удивительно точные. И уборщица Аннушка, приветствующая Ильича бодрым возгласом «Воскресенье!», и казах Батырка, работающий официантом, но постоянно отвлекающийся на игру на пианино. Чего совсем от «Турецкого седла» не ждешь, так это манифеста против гомофобии, но и он неожиданно возникает в финале.
Дарико Цулая, Кинопоиск
Это «Жизнь других», вывернутая наизнанку. В немецком фильме сотрудник Штази открывал для себя театральное искусство, проникался симпатией к творческой паре и пытался их спасти. В российской реальности такого благолепия быть не может. Человек, добровольно убивший в себе почти все чувства и оставивший одну подозрительность, может действовать только по принципу «умри все живое». Любовь здесь больше не поет.
Ксения Реутова, Частный корреспондент
Фильм возник благодаря актеру Валерию Маслову, у которого очень странное и притягательное лицо. Стертое и выразительное одновременно. Ему за шестьдесят, сниматься начал всего лишь лет десять назад. Теперь имеет реальный шанс получить награду за лучшую мужскую роль. Этот фильм Разыков придумал специально для него. По словам режиссера, Маслов стал для него «воплощением некоего сгустка, концентрированного образа, который предстояло в полной мере осознать: «В Маслове я увидел воплощённую историческую память, эмоциональную, визуализированную, как зримый облик, образ. Трагический, угрожающий, и одновременно жаждущий сострадания, понимания».
Лариса Малюкова, Новая газета
Об «Аритмии»
Хлебников настаивает, что это не кино о моральном выборе, и действительно, выбора для главного героя не существует. Это кино о кризисной ситуации и ее преодолении. Сцены с главными героями немногословны, Ирина Горбачева вообще, кажется, играет исключительно глазами — и в этом молчании, коротких репликах, полных эмоций взглядах обнаруживается больше смысла, чем в любых надрывных диалогах, которыми изобилуют отечественные драмы. И хотя финал кажется милосердным по отношению к героям, за два часа, проведенные вместе с ними, зритель уже достаточно хорошо представляет себе характеры персонажей и может предположить, что произойдет с Катей и Олегом дальше.
Дарико Цулая, Кинопоиск
«Аритмия» могла бы стать памфлетом похлеще «Здравозахоронения» Майкла Мура (надеемся, все нижесказанное не помешает фильму хотя бы стать поводом для общественного возмущения Минздравом). Но гражданскому пафосу тут успешно (на самом деле — с катастрофическими последствиями для фильма) противостоит то интимное, человеческое измерение, которым всегда отличались фильмы Хлебникова и его ровесников. <…>
Задуманная авторами хрупкость, потерянность героя, поскальзывающегося на скучной плоскости провинциальной жизни, способного удержаться только за сильное, большое дело, уничтожается прозрачной, неартикулированной режиссурой, намеренно отказывающейся уходить из этой самой плоскости вверх, в область синтеза, очевидного фикшена, который мог бы спрессовать «реальное время» фильма до той плотности, что сделала бы заметным рисунок жизни, незаметный из точки «здесь и сейчас»; нет трамплинов для подобного взлета и в описательном сценарии, не допускающем никаких «закономерных случайностей», событий с большой буквы, пусть неправдоподобных, но правдивых в высшем, херцоговском смысле.
Василий Корецкий, Colta
Борис Хлебников взял в «Аритмии» ноту настолько пронзительную и чистую, что на бумаге она не очень-то звучит. Можно наверное попытаться рассказать о том, что сценарий, написанный Хлебниковым в соавторстве с Наталией Мещаниновой, сильный и точный. Что сцены, связанные с работой скорой помощи, хореографически достоверны, а в отношениях главных героев есть интимность, которая рождается не во всякой любви, а только в той, в которой есть дружба, ощущение не уходящей даже в конфликте близости. Можно попробовать описать, как существует, смотрит, говорит, дышит в кадре любимый артист режиссера Александр Яценко, и почему от того, что проживают они с Горбачевой за эти два часа, сжимается сердце. Можно сказать, что Хлебникову удалось то, на что все, кажется, давно уже махнули рукой — найти героя. Пьющего, раненого и, кажется, помимо своей воли, вне выбора, благородного. Можно, но не получается, не получится.
Елена Смолина, GQ
Когда-то давно, в середине нулевых, мечтой Бориса Хлебникова было снять кино без конфликта, экранизировать строчку «жили они долго и счастливо и умерли в один день». В «Аритмии» конфликтов множество, а на экране при этом — та самая «просто жизнь», где от каждого дня зависит, чего в мире будет больше: свободы или несвободы, любви или нелюбви. Точки невозврата, кроме смерти, не существует, а голубую чашку никогда не поздно склеить (Аркадий Гайдар — один из любимых писателей Хлебникова).
Константин Шавловский, Коммерсантъ-Weekend
Читайте также
-
Джульетта и жизнь — «Можно я не буду умирать?» Елены Ласкари
-
«Послание к человеку» — Что смотреть? Куда бежать?
-
Футурум-2024 на «Послании» — Опыты превращения в пыль
-
Денис Рузаев: «Неловко говорить, что в моей работе есть что-то сложное»
-
Дождь на станции Пупсянции — Пять мультфильмов «Окна в Европу»
-
Тост за бесконечность — «Филателия» Натальи Назаровой