Кино перемен: «Духов день»
«Национальная идея» фильма Сергея Сельянова «Духов день» только кажется русской, на деле же она латиноамериканская. Крестный отец этого фильма — нобелевский лауреат Габриэль Гарсиа Маркес.
В первой половине 1970-х гг. на русский перевели роман «Сто лет одиночества», квинтэссенцию «магического реализма». Все предшествующие годы Запад и Советский Союз, соревнуясь и задыхаясь, семимильными шагами измеряли столбовую дорогу Большой Истории. Теперь безнадежно отставшая католическая Латинская Америка взяла своеобразный реванш. Чтобы окончательно не потерять самоуважение и ощущение реальности, самые светлые латиноамериканские умы принялись конструировать для себя и соотечественников «альтернативную» историю. Соотечественниками в результате не ограничились: в головах западных интеллектуалов и советских интеллигентов осуществился некий локальный мир, развивающийся по своим законам. Эдакая самодостаточная деревушка Макондо, где столетиями размножается свободолюбивое племя Буэндиа.
Кино перемен: «Жена керосинщика»
К нашей грамотной публике, которая, позабыв про Михаила Булгакова, переключилась на Маркеса, принадлежал и студент ВГИКа Михаил Коновальчук, след в след колумбийскому писателю сочинивший рассказ «День ангела». Сельянову сообща с Николаем Макаровым удалось его экранизировать неподцензурным образом в начале 1980-х гг. В ограниченный прокат «День ангела» вышел в 1989 г., после доработки на «Ленфильме». «Духов день», сценарий которого написан тем же Коновальчуком, развивает поэтику «Дня» первого, сопрягая ключевые темы и приемы Маркеса с публицистическим пафосом поздней перестройки.
Умеет то, что мало кому под силу: деформировать время реальности в интересах времени экранного.
«Духов день» даже не наследует легендарному латиноамериканскому роману, а почти снимает с него кальку. Вместо семейства Буэндиа — здесь столь же безразмерное семейство Христофоровых. Вместо деревушки Макондо — межеумочный Поселок. Вместо «льда», который у Маркеса привозили цыгане и на который сбегалась поглазеть ребятня, — «волшебная» бочка с водой, куда участковый Жадобин периодически окунает головой малолетнего Ивана Христофорова, доводя ребенка то ли до болезненных галлюцинаций, то ли до мистических откровений.
Детские эпизоды обаятельны и остроумны — например, тот, где Жадобин водружает красное знамя над избой белогвардейца, деда Иваныча, но уже через пару секунд убеждается в своем поражении, поскольку знамя ликвидировано. Авторы создают оригинальную образную структуру, удачно развивая неоспоримые открытия «Дня ангела». Там же, где Сельянов и Коновальчук работают с такой неповоротливой, визуально безнадежной категорией, как «народ», там, где намереваются предъявить страну «христофоровых» целиком, фильм скучнеет.
Сельянов-режиссер умеет мыслить кинематографично и парадоксально. Умеет то, что мало кому под силу: деформировать время реальности в интересах времени экранного. Во всех его режиссерских работах есть первоклассные решения подобного рода. Но стоит ему изменить своему «высокому формализму», как фильм начинает громыхать злободневной и, значит, поверхностной публицистичностью. Вот характерный монолог одного из Христофоровых: «…Довел исследование до двадцатых годов. Дальше Христофоровых нет, и Ивановых нет, никого нет. И народа нет, вот население — есть. На улицу выходишь — хари, рожи. Генетический фонд подорван. Цыгане когда-то вышли из Индии с большой, великой целью. Пошли, а по дороге забыли, куда. Ниоткуда и никуда. Выйдешь на улицу, а какой-нибудь Христофоров пырнет тебя в живот. Вот бронежилет: собрался за кефиром».
Всего полшага до спродюсированных Сельяновым примечательных балабановских «Братьев».
Христофоровы обнаруживают тщету всех предшествующих усилий: своих собственных, страны в целом. На похоронах вещего деда Иваныча один из них озвучивает популярное умонастроение: «Хоть бы дед клад зарыл или наследство какое — поделили бы!» Потом все строятся в колонну и отправляются партизанить в леса: сражаться неизвестно с кем, неизвестно за что. Духов день подобно своему первоисточнику, роману Маркеса, противостоит западной идее поступательного движения Истории. «Наше Макондо», «наши христофоровы» пребудут в своем первозданном состоянии, — будто бы утверждают Сельянов с Коновальчуком. — Беспокоиться не о чем, не о чем жалеть».
Кино перемен: «Панцирь»
Нарушает равновесие исполнитель главной роли Юрий Шевчук. Непримиримый лирик, горлан и главарь, он словно бы тестирует мир фильма, что называется, ставит пробы и проверяет на вшивость. Психологическое измерение в «Духовом дне» не задано, и «никакой актер» Шевчук от этого только выигрывает. Он предъявляет усмешку бывалого, знатока, морального авторитета и гуру. Лидер контркультуры 1980-х гг. укореняет мифопоэтический мир фильма в исторической реальности. Он пришелец, такой же читатель Маркеса, такой же лже-Христофоров, как и мы, зрители. Шевчук — наш человек в зазеркалье. Это создает отдельный эффект. Отождествившись с Шевчуком, образованный зритель может на время почувствовать себя внутри неподвижного «русского космоса», в самой гуще «христофоровых». Их загадочный, антиисторичный, неуправляемый мир непознаваем, пускай Запад утрется — вот послание авторского коллектива «Духова дня» потомкам. Между тем, герой, подотчетный своему дару и не умеющий выделиться из толпы себе подобных безвольных «талантов», не может двигать сюжет, не может встать в центр истории, а тем более Истории. Сельянов еще раз попробует сделать нечто подобное в фильме «Время печали еще не пришло» — и замолчит, оставит режиссуру, уйдет в продюсирование, радикально изменив стратегию. Его «Духов день» — в том числе и свидетельство короткой предрыночной эпохи предельного могущества «советского художника», которому разрешили все и который интересуется только зрителем-союзником, человеком «своего круга». Продюсер же Сельянов выберет в ориентиры широкого зрителя, прокат и кассу. А от своеобразного руссоизма «Духова дня», утверждающего перспективность кровно-родственных отношений и ущербность индивидуализма по западному образцу, окажется всего полшага до спродюсированных Сельяновым примечательных балабановских «Братьев», где подобная идеология то ли воспевается, то ли пародируется. Скорее, впрочем, и то и другое.
1990-е и последующие за ними годы наглядно продемонстрируют закономерную разность социальных интересов в постсоветском обществе. Никакой единой колонны «христофоровых» не случится. Всяк, будь то лебедь, рак или щука, как может, станет стараться в свою пользу. Интересный человек, как называют главного героя в начале фильма «журналисты», обладатель дара «взрывать голосом что бы то ни было», Шевчук и пятнадцать лет спустя останется в гуще злободневных общественных событий.
