Кавказ как предчувствие
«Кавказский пленник» — один из ключевых, можно сказать, архетипических сюжетов русской литературы, а в последние годы — и российского кино тоже. Как бы ни был велик соблазн оставить эту тему академическим исследователям, актуальные события на Кавказе вновь и вновь подбрасывают дров в топку. Во время затишья, наступившего после первой чеченской кампании, прошумел фильм Сергея Бодрова «Кавказский пленник». «Пленный» Алексея Учителя тоже появился в тот момент, когда ситуация на Кавказе казалась относительно спокойной. Но ненадолго. После «Кавказского пленника» произошла вторая чеченская война, после «Пленного» — война с Грузией.
В основе картины — рассказ Владимира Маканина, который, чтобы не путать, был назван писателем «Кавказский пленный». Это вариация литературного мифа, идущего еще от Лермонтова и Толстого, но перевернутого с ног на голову ходом последних кавказских войн. Пленником теперь оказывается не русский, а чеченец, и двое солдат-федералов используют его в качестве проводника через горы, в которых застряла военная колонна. Красота юного горца оказывается роковой для главного героя Рубахина: он разрывается между воинским долгом и вдруг вспыхнувшей симпатией к пленнику — чувством, с точки зрения армейской морали постыдным. Ненормальность этой реакции подчеркивает стереотипное поведение другого конвоира, грубоватого деревенского парня, который рассматривает «языка» чисто функционально и готов его при первом удобном случае пустить в расход. Он не упускает случая трахнуть подвернувшуюся бабу, послать ее в магазин за водкой, наверняка и помародерствовать. После того как герои оказываются вблизи чеченского поселения и становятся свидетелями гибели плененного русского солдата, и для Рубахина вступают в действие непреклонные законы войны. Однако в душе его происходит переворот, и то, что раньше казалось привычным, теперь выглядит диким и абсурдным. Как абсурдна сама военная операция, где федералы, брошенные без продовольствия на враждебную территорию, вынуждены продавать оружие чеченцам, а потом отбивать его в ходе зачисток.
Это редкий фильм, где представлен не ура-патриотический и не чистоплюйско-пацифистский взгляд на войну, а аналитический и в то же время художественно-образный. Алексей Учитель опровергает реноме мастера ретро-декаданса, режиссера, увлеченного стилизациями и реконструкциями прошлого. Хотя эстетизм проникает в «Пленного» вместе с операторской работой Юрия Клименко, который подчиняет своему уникальному видению и боевые сцены с собаками, и картины продвижения танковых колонн, и горные пейзажи. Но по сравнению с фильмом «Космос как предчувствие» (тот же тандем Учитель — Клименко) эстетизм здесь получает большее оправдание внутренним сюжетом фильма, который отличается от сюжета внешнего.
Сам Учитель, решительно протестовавший против сравнения с «Горбатой горой», соотнес этот внутренний сюжет со «Смертью в Венеции». И речь идет не о гомоэротике, а о том, как красота способна пронзить и изменить человека. Вот почему еще, а не только из-за того, что все войны похожи, фильм приобретает более универсальный смысл и привязан к чеченской конкретике совсем не намертво. Однако Кавказ все равно важен — как образ, как идея, как предчувствие. Возможно, если бы это было кино про страсть, разрушающую табу, оно бы выиграло в глазах тех, кто любит радикальные решения. Но это не было бы для Алексея Учителя естественно. Он опирается на давний опыт документалиста и практику ленинградской школы. Однако берет сюжеты с двойным дном, с амбивалентностью, далекие от «ползучего реализма». Режиссера интересует человек в ситуации выбора из разряда тех, что раньше было принято называть экзистенциальными. Но даже тогда, в середине ХХ века, когда шла мировая схватка идеологий, национальный или классовый зов подсказывал простому человеку, не изощренному в философствованиях, как «честно поступить». В войнах нашего времени не осталось возвышенного смысла, и в критических ситуациях срабатывает только индивидуальный инстинкт. Вот почему появление «чужого» в образе прекрасного чеченца легко раскалывает солдатское сообщество.
Психологический треугольник фильма как по нотам разыгран молодыми артистами: двое русских Вячеслав Крикунов и Петр Логачев были найдены в провинциальных театрах, а «чеченец» с удивительным лицом Ираклий Мсхалаиа — в грузинской школе Москвы. Последнее, конечно, случайность, но в свете событий на Кавказе воспринимается как знак. Если наш кинематограф, даже патриотически-заказной, так и не сумел вылепить убедительный образ врага из чеченцев, с грузинами это будет сделать гораздо сложнее. Грузинский «пятый элемент», который теперь кажется кому-то пятой колонной, входит в нашу культуру отнюдь не только Вахтангом Кикабидзе, но гораздо глубже. Не станем вспоминать «Летят журавли», «Я шагаю по Москве» и”Июльский дождь” — хотя, между прочим, это лучшие фильмы о нашей столице, все снятые грузинами. Как нарочно этот элемент пропитывает лучшие новые российские фильмы: «Шультес», «Бумажный солдат», «Дикое поле», «Пленный» — в титрах которых то и дело мелькают грузинские фамилии. Этот элемент оборачивается на эмоциональном уровне сердечной привязанностью, на культурном — общностью традиции, которая привыкла ставить смысловые вопросы и не довольствоваться простыми ответами. Последний из вопросов, рождаемых этой историей: так кто же у кого в плену и не оказываемся ли мы заложниками своей самонадеянности?
Читайте также
-
Как сберечь — нет ли средства, нет ли, нет ли, есть ли...
-
Official Social Link Xray Vision an Accidental Discovery that Revolutionized Medicine
-
Обладать и мимикрировать — «Рипли» Стивена Зеллиана
-
Музыка, рождающая кино — Рюсукэ Хамагути и Эико Исибаси о фильме «Зло не существует»
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Будто в будущее — «Мейерхольд. Чужой театр» Валерия Фокина