Бывшие люди — О зомби всерьез
Новый, 87-й номер «Сеанса», получивший название Post Mortem, уже есть практически во всех независимых книжных (и нашем интернет-магазине), так что можно опубликовать текст… не вошедший в него. О киногероях, живущих после смерти, рассуждает Андрей Гореликов.
СЕАНС – 87
Попытка описаний зомби «всерьез» всегда упирается в трудность определения. Фактически это зонтичный термин, охватывающий разных существ с некоторыми сходными характеристиками. Словно мы не продвинулись дальше Линнея и, наплевав на генетические расхождения, кличем капибару морской свинкой. Сами создатели, чувствуя эту трудность, слова «зомби» как раз предпочитают избегать. В самых классических лентах зомби-хоррора их могут звать «гулями», обтекаемыми «зараженными» (сегодня чаще всего) или вообще — как во франшизе Сэма Рэйми — выдуманными «дедайтами».
И все же наш глаз, нацеленный на распознавание атавистической угрозы, неизменно определяет кусающихся-разлагающихся ходоков в одну категорию, не слишком заботясь об их генезисе. Мы видим, что жуткое создание некогда было человеком, но больше им не является. Будь зомби ведóм демоном, поражен вирусом или просто мертв физически — с ним уже нельзя установить «содержательного контакта». Либо тебя съедят, либо ты сам присоединишься к плотоядным ордам.
Переход на ту сторону мгновенен, тление неизбежно
С разрушением жизнь — например, здания — не прекращается: прежде бывшая церковь становилась складом, ныне бывший завод становится лофтом. Своеобразная vis vitalis присутствует и в ходячем трупе. Многие варианты зараженных быстрее и сильнее человека, и даже медленные зомби, во всяком случае, крайне целеустремленны и тяжело убиваемы. Вирус ли, демон ли, — бывший человек становится орудием силы, которую мы считываем как злую.
О том, что человек управляем не только своим рациональным или социальным «я», знали и в античности с ее божественным роком, и в предромантическую эпоху с ее месмеризмом и сомнамбулами. В разгар романтизма воображение Мэри Шелли создает монстра Франкенштейна, чья плоть оживлена не искрой Божьей, но молнией адепта науки. И пусть он вызывает не только страх, но и жалость, — жалость эта не беспредельна. Создание Франкенштейна (как и его советская версия Шариков) — все ж таки не «настоящий человек»; это анти-жизнь белковых тел и «сознающей материи», в которую подселен непонятный нам Чужой. Ужас перед насильственным воскрешением дошел по руслу этой традиции через Лавкрафта до культового «Реаниматора»: зомби, полученные из трупов научным методом и обретшие пародию на жизнь, неизбежно стремятся уничтожить живое.
В распаде некогда живого есть добрая толика недоброго юмора
И при этом зомби — именно останки человека. У всякого из мертвецов (что обычно важно для сюжета) есть хотя бы рудиментарная прошлая история. Обноски костюма или униформы, поплывшие — некогда, возможно, прекрасные — лица, возраст, место обитания, — все говорит о том, что недавно мертвецы были одними из нас. И вот уже герой «Зомби по имени Шон», рыдая, стреляет в поглощенную мертвой биомассой подругу. А порой герой и не решается (снова) убить узнанного любимого — как в эпизоде «Зловещих мертвецов», в «Кладбище домашних животных» и много еще где.
У этого клише есть и обратная точка — последний взгляд обреченного на своих еще остающихся в живых собратьев. Так смотрит одна из героинь «Поезда в Пусан», решившая воссоединиться со своей сестрой в сонме зараженных. И так в финале тайваньского фильма «Грусть» зараженный возлюбленный героини прекрасно ее узнает — и именно поэтому с удовольствием описывает, как будет ее пожирать. Светильник разума гаснет на глазах.
Зримые атрибуты прошлой жизни трупа лишь издевательски подчеркивают окончательность разрыва миров. Хорошо было Бодлеру обещать, — мол, «скажите же червям, когда начнут, целуя, || Вас пожирать во тьме сырой, || Что вечной красоты навеки сберегу я || И форму, и нетленный строй», — а если Бодлера рядом не случится, кто и что, спрашивается, тут сможет сберечь? Переход на ту сторону мгновенен, тление неизбежно.
Впрочем — мгновенен ли и неизбежно ли? Режиссеры вольны варьировать версии сообразно требуемому сюжету. В первых фильмах Джорджа Ромеро, например, его «живые мертвецы» были мертвы принципиально; умерев, человек неизбежно вскоре восставал уже как зомби, а затем продолжал разлагаться, через какие-то дни или недели уничтожаясь окончательно. А вот в «Последних из нас» зараженные подчинены «воле» поразившего мозг гриба (схожие примеры, пусть и несколько менее драматичные, реально существуют в живой природе), и такой зомби, пусть не себе, но «чему-то» все же принадлежит. По велению гриба-паразита несчастные атакуют других людей, а когда окончательно разлагаются как бывшая человеческая форма, начинают распространять поры уже в виде грибных органов размножения. И в этой незавидной, спору нет, судьбе проступает жуткая завороженность циклом более «подлинного», природного существования в неодушевленной вечности.
Здесь скорее, вполне по Фрейду, гуляют под руку танатос и мортидо
Увы, обстоятельства зомби-апокалипсиса редко позволяют персонажам поставить полноценный научный эксперимент о стадиях заражения и развития; можно только констатировать, что эти стадии есть. Некоторые вирусы, как в «28 дней спустя» или «Войне миров Z», начинают действовать почти мгновенно, благодаря чему у зомби образуются целые армии, мобильные и агрессивные. А в упомянутом фильме «Грусть» вирус дает возможность зараженным не только быстро бегать, но и говорить, узнавать, водить машину, а главное (редчайший случай) — заниматься безудержным сексуальным насилием. Видимо, приапизм — один из побочных эффектов штамма.
В целом же подхватившие вирус живут, покуда их не уничтожат или не излечат специальной вакциной. Бытует мнение, что в естественных условиях зараженный может жить десятилетиями. Часто зомби, не видя добычи, погружаются в своего рода анабиоз: замедляют ход или стоят неподвижно — то есть по-прежнему остаются близки к смерти, но не переходят роковую черту декомпозиции. В конце концов, и «Я — легенда», и «Третья волна зомби», и упомянутые фильмы Дэнни Бойла и Марка Брукса предполагают лекарство от «зомби-болезни». Но можно ли считать болезнью клиническую смерть и надеяться на излечение от нее?
«Истинные» умершие зомби позволяют ставить более «философские» вопросы, нежели разные виды зараженных. Продолжают ли, скажем, неупокоенные разлагаться? В первых фильмах Ромеро — вроде бы да. (Зомби с отваливающимися конечностями и выпадающими глазами — вообще характерный гэг для комедий вроде «Добро пожаловать в Зомбилэнд» или «Скауты против зомби». В распаде некогда живого есть добрая толика недоброго юмора.) Но уже в «Земле мертвецов» они явно рассчитаны на неопределенно долгий срок. Кроме того, во многих случаях (но не у Ромеро или Рэйми) для метаболизма необходим каннибализм: без «мозгов» или вообще плоти зомби просто могут вымереть, как в «Тепле наших тел», где они предстают скелетированными трупами, то есть максимально расчеловечены.
Наибольшим преимуществом перед живыми обладают, очевидно, «свежие» мертвецы — например, недавно укушенные или поднятые некоей силой из новых могил. Только тронутые тлением, но уже едва переставляющие конечности и тянущие гримасу улыбки, — они почти безопасны, если не подходить к ним близко. Как ребенок и жена, пришедшие с «Кладбища домашних животных». Как погибший мальчик из «Оцепеневших от страха», безуспешно пытающийся выпить молока на маминой кухне. Как воскресающие ровно через неделю прекрасные вдовы и невесты в «О смерти, о любви» Микеле Соави, через которых уже проросла трава и которые желают увеличить счет мертвых своей жаждой любви.
Своей смертью как сверхспособностью некоторые зомби явно довольны
Впрочем, не считая фильма Соави и «Грусти», на территории зомби эрос и танатос встречаются друг с другом нечасто. Здесь скорее, вполне по Фрейду, гуляют под руку танатос и мортидо (с сопутствующим им деструдо, жаждой уничтожения другого-живого), который означает стремление к разложению и тлену. Неодухотворенная материя пожирает саму себя, пока не превратится в слизь, и потому зомби плохо владеют своими телами. Даже быстрые экземпляры с хорошей реакцией почти неизбежно страдают от поражения нервной системы. В «Поезде в Пусан» они почти слепы в темноте (впрочем, слух у них обычно хороший, а обоняние еще лучше). Координация движений хороша только у быстрых, и то не всегда. Так что обученные тхэквондо корейские школьники из «Мы все мертвы» способны довольно успешно обороняться от зараженных одноклассников.
Но главное, что у зомби всегда поражены высшие отделы психики и (наряду со зрением) способность распознавать, основополагающая для человеческого вида. Себя-то зомби не едят, но, опознавая людей вообще, уже не различают чужих от прежде знакомых. Прозопагнозия характерна для некоторых случаев поражения мозга (подобным аспектам посвящен труд американских нейрофизиологов Тимоти Верстинена и Брэдли Войтека «Мозг зомби. Научный подход к поведению ходячих мертвецов»). Столь же присущи зомби дереализация и диссоциация, когда заболевший не осознает свое тело (или его часть) своим и/или чувствует чуждую волю, управляющую им. В «Зловещих мертвецах» линия Эша, главного героя, который воюет с собственной укушенной рукой и в конце концов отрезает ее бензопилой, отсылает к хрестоматийному примеру из книги психиатра Оливера Сакса, где больной старался избавиться от собственной ноги, ставшей «чужой». В фильме «Тепло наших тел» зомби-герой изнутри оценивает свое превращение, появившуюся неукротимую тягу к каннибализму и забвение прошлого. Именно поедание других и сопутствующее ему присвоение чужих воспоминаний парадоксально позволяет ему сохранить часть человечности.
Так и мы, принимая и постигая тленность и управляемость наших тел, находим в себе волю и голос жизни
Концепция «философского зомби», которая на момент создания требовала широких пояснений, теперь довольно точно иллюстрируется примером NPC, non-playing character, — персонажа компьютерной игры, который вступает с вами в коммуникацию, но является не мыслящим игроком-актором, а лишь порождением компьютерного кода. С развитием нейросетей идея становится еще яснее. В широком смысле — таким «зомби» может быть любой человек, кто не «я», поскольку (вполне по Декарту) я не могу забраться в чужую голову, а значит — не могу быть уверен в наличии сознания у других. В узком смысле — «настоящие» зомби считаются как раз такими, немыслящими субъектами. Но «Тепло» или «Третья волна» — смелые попытки придать-таки субъектность зомби, запертым в клетке своей одержимости.
Те, кто сталкивался с восстановлением от последствий инсульта, знают, как тяжело дается таким больным обретение привычных обликов мира и новое узнавание лиц. Некоторые навыки могут быть утрачены навсегда, другие же — внезапно сохраняются и при поражении большей части отделов мозга: таков финал «Зомби по имени Шон», где зомби-друг главного героя, сидя на цепи, продолжает играть с ним в видеоигры. А в американском хорроре «Мертвячка» подростки просто насилуют девушку-зомби.
Обучаемый зомби появляется уже у Ромеро в «Дне мертвецов», причем как объект исследований нового «доктора Франкенштейна». Воспитанный им мертвец Боб пробуждается к разумной жизни прямо в пекле апокалипсиса. Вскормленный людской плотью, Боб позже убьет убийцу своего создателя; способность к распознаванию и последующей эмпатии, таким образом, у него сохранилась. В «Земле мертвецов» zombie sapiens тоже мстит людям вполне осознанно, — как и разумная девочка-полузомби из «Новой эры Z», чью кровь люди хотели использовать в качестве вакцины для живых. Во французском фильме «Вернувшиеся» внезапно воскресшие жители городка «самовосстановились» и продолжают работать, хоть и остаются подвержены странным разрушительным импульсам; в финале покойники возвращаются туда, где смерть снова примет их. Наконец, в «Третьей волне» некоторые исцеленные мечтают вновь обратиться, чтобы снова испытать упоение танатосом и разрушением.
Своим новым положением, своей смертью как сверхспособностью некоторые зомби явно довольны: от «Обители зла» до «Грусти». Инфернальные создания «Зловещих мертвецов», оживленные духом зла, чувствуют над людьми превосходство. В «Армии мертвецов» Зака Снайдера проворные и сильные зомби (проект франкенштейнов из Минобороны) не просто превосходят человека по всем параметрам, но и вовсе напоминают другую расу (включая зомби-тигра Валентина!). Мертвецы у Снайдера захватили Лас-Вегас и мигом избавились от стихийной демократии зомби первобытных: они подчиняются почти разумным альфа-зомби, а те, в свою очередь, могут договариваться с людьми о перемирии и сотрудничестве. Как ни жуток полностью обращенный мертвец — он, пожалуй, менее неприятен, нежели тот, что сохранил былые людские черты. По крайней мере, некоторые.
С видом на жительство
И здесь снова стоит вспомнить Эша из «Зловещих мертвецов», который со второй части сам является полу-дедайтом. Злой дух проник в него, лишил руки и порой пытается завладеть разумом героя, но Эш всякий раз возвращается к себе. Он словно бы поставил темную энергию смерти своему «я» на службу, став при этом величайшим истребителем мертвецов. Так и мы, принимая и постигая тленность и управляемость наших тел, находим в себе волю и голос жизни. Главная опасность на этом пути — оказаться в положении другого охотника на зомби, героя притчи Соави «О смерти, о любви». Который однажды перестает отличать живое тело — и, возможно, самого себя — от трупа. И, как и обещал Оскар Уайльд, убивает то, что любит.
