Стоп-кадр: Михаил Идов, «Долгая счастливая жизнь»
Чем больше в мире кино, чем непосильнее задача отсмотреть хотя бы толику отснятого, тем сильнее наше стремление свести тот или иной фильм — или даже целый корпус работ режиссёра или оператора — к одному показательному образу; это не фрагментация внимания, это элементарная самозащита. Отсюда, пожалуй, и возникший сравнительно недавно культ «идеального кадра», адепты которого, например, ведут популярный твиттер @OnePerfectShot. Порывшись в их коллекции, легко увидеть, какого именно типа кадр синефил образца 2018 года привык считать идеальным: геометрически выверенная композиция с чётким делением пространства на секторы, сложная работа со светом и тенью, максимальная глубина резкости. Много отражений в стекле и силуэтов на фоне заката.
Но кино не фотография, и каждый образ существует не только в пространстве, но и во времени. Поэтому, когда мне предложили выбрать свой любимый кадр из всего мирового кино, в голову моментально пришёл этот, из фильма, который для меня лично находится в первой тройке всех времён и народов: «Долгая счастливая жизнь» Геннадия Шпаликова. Этот кадр на первый взгляд не особенно сложен, но его полный эффект достигается исключительно при помощи невидимого на скриншоте ингредиента — времени.
За считанные часы до этого заезжий Виктор (Кирилл Лавров) завёл головокружительный роман с Леной (Инна Гулая); наутро Лена приходит к Виктору с маленькой дочкой и заявляет, что готова ехать с ним на край света — но что-то изменилось, чары развеялись, в воздухе разлита мучительная неловкость. Виктор сидит в центре кадра, не смотря ни на кого; Лена тараторит невпопад, дочка молчит. И всё это время мимо окон номера (каюты? действие происходит на так называемой плавбазе) один за другим бегут физкультурники.
Их монотонный, угрюмый бег — под несуразно веселую музыку, которую играет тапёр за стеной — буквально отсчитывает для нас время: мы с тем же успехом могли бы смотреть на крупный план секундной стрелки часов. Каждая секунда по ощущениям тянется десять. Пока кадр длится, за окнами пробегает как минимум пятьдесят безымянных статистов. Кто-то когда-то писал, что источник всего юмора — это когда человек ведёт себя как машина; но в этом же вообще-то кроется и источник ужаса. Вот и тут механические движения бегунов (готовый гиф или коуб) сперва превращают растущее отчаяние героев в комическую репризу, а затем обратно в трагедию, но уже на качественно другом уровне, над-человеческом и экзистенциальном: бессмысленность телодвижений никуда не бегущих людей на никуда не плывущем корабле постепенно метастазирует на всё — саму идею любви, семьи, общества (шестидесятнически-лирическая по внешним признакам «Долгая счастливая жизнь» страннейшим образом является одной из самых антисоветских картин в истории) и, наконец, жизни как таковой (Шпаликов повесился в 1974 году, не сняв больше ни одного фильма). Из грусти и абсурда, заключённых в этом кадре, из бредового несоответствия переднего плана заднему, музыки действию, всех находящихся в нём людей друг другу, вышло бог знает сколько альтернативного русского кино — от перестроечного Юрия Мамина до нынешнего Алексея Федорченко. И если и сводить мировоззрение самого Шпаликова — да, чего уж там, и моё — к одному образу, то, пожалуй, к этому.
