Вода поднимается. «Глубокие реки» Владимира Битокова
Фильм Владимира Битокова «Глубокие реки» — камерная история о семье лесорубов в глухом кабардинском селе. Отец, его сыновья Муха и Бес, жена Беса, Заира — живут в мире друг с другом, но все соседи в раздоре с братьями. Возвращение домой младшего сына, сперва отозвавшееся надеждой, лишь усугубляет всеобщий конфликт, который разрешается трагедией.
Поговорим об истории, которая легла в основу фильма. Вы писали сценарий еще во время учебы в мастерской Александра Сокурова?
Да, фактически я написал сценарий за два дня, а потом два года его редактировал. Вряд ли кто-то смог бы узнать историю, если бы я решил ставить первый вариант сценария. Хотя в центре сюжета все равно была тема семьи, она же была и в моих курсовых работах. История семьи — универсальна, хотя везде свои подводные камни. Разговаривая с человеком, вы никогда не поймете, что у него сегодня утром дома произошло, он вам этого не скажет. Есть вещи, о которых нельзя говорить. Меня это волнует. От этого я отталкивался, придумал трех братьев, отца, и начал фантазировать.
Важно, что эта семья почему-то живет на отшибе, во вражде со всеми. Такое бывает, тем более на Северном Кавказе: например, человек натворил что-то, убил кого-то случайно, и семью изгоняют из села, мол, идите, куда хотите, но не живите больше с нами. Вот и их когда-то выгнали, но прошло время, и их это не слишком тяготит. Это тоже интересно: люди, которые добровольно уходят от общества. Я бы, например, очень хотел жить в лесу, но не смог бы. Мне кажется, таким людям свойственно особое благородство души.
Община всегда недолюбливает таких людей.
Да, ведь их боятся. Сейчас мир состоит из неполноценных личностей, все так или иначе зависят от чего-то. Человек, отказавшийся от социального, личность с большой буквы. Он целостный, он в гармонии с самим собой. Самодостаточность не зависит ни от финансового положения, ни от карьерного роста, ее невозможно создать искусственно. Это предполагает бесконечную работу над собой, ее результат — абсолютно точное понимание, что ты за человек и что тебе нужно от жизни. Такой сильный человек всегда вызывает непонимание, зависть и ненависть.
Мне кажется, что миру сейчас не хватает личностей. Ну, миру — ладно… черт с ним, в России личностей нет. Я не могу назвать практически ни одного человека, который бы был бы способен повести людей за собой к идее. Сейчас Россия любые идеи откидывает, общенациональное — абсолютно не важно, все закрываются в себе, «лишь бы меня не трогали».
Два года я выслушивал критику на тему «Где ты видел, чтобы в кавказских семьях так общались?»
Не хочу погружаться в детали сюжета еще не вышедшего фильма, и все же интересно, в чем состоит конфликт старших братьев-лесорубов, Беса и Мухи, и приехавшего из большого города Малого…
Что он за человек? Пять лет назад он сбежал от семьи в город. Но, когда семье понадобилась помощь, сразу вернулся. У него, видно, нет ни работы, ни отношений с кем-то. Он сбежит снова, будет бежать всю жизнь от любой ответственности, потому что он — человек без идеи. Его братья готовы умереть: у них есть жизнь, земля, идея, какой бы маленькой она ни казалась.
Противопоставляя укорененность на малой родине и существование изгоев без корней, не слишком ли вы старомодны? Я имею в виду советские фильмы, где взрослый сын приезжает в родную деревню…
Это часто выглядело до противного ненатурально, но в самой идее был смысл. Конечно, я думаю, что человек должен исходить из внутренней гармонии. Хорошо ему жить в Нальчике — пусть живет в Нальчике, в Москве — значит, в Москве. Но разве в Москве или Петербурге что-то мешает тебе быть частью кабардино-балкарской культуры? Огромное количество молодых людей при этом старается всеми силами от нее абстрагироваться, что мне кажется странным. Не важно, где ты живешь. Есть то, что в тебе заложено. Как сказано в «Фаусте»: «Кровь — сок совсем особенного свойства». Что бы ты ни говорил в Москве или Петербурге, ты все равно останешься выходцем с северного Кавказа.
То, что фильм снят на кабардинском, в таком случае — принципиальный шаг?
Да. И в этом была своя прелесть и своя сложность. Сам я всю жизнь слышу кабардинский язык, понимаю его, но не говорю. Теперь хотя бы выучил фразы, которые звучат в моем фильме. Мухамед Сабиев, сыгравший роль Мухи, был моим консультантом. Некоторые сцены нам пришлось полностью переписать. Многое в фильме звучит за кадром, этого текста изначально не было в сценарии. Я не мог представить, как мои герои говорят на литературном русском. Для меня оказался важен конфликт языков — конфликт между младшим братом, который говорит только по-русски, и его семьей.
С учетом опыта могу сказать, что на следующем фильме я не хотел бы писать сценарий
Он ведь вообще не говорит на родном языке ни одной фразы? Как так?
Да. Я знаю некоторых людей, которые, владея кабардинским, отказываются на нем говорить по разным причинам. Особенно люди, переехавшие в Санкт-Петербург или Москву. Сейчас малые языки вымирают, хотя в России еще сохраняется территориальное разделение. Культура тоже отмирает, а русский язык заменяет все. Меня это пугает, и я хотел, чтобы кабардинский язык звучал в фильме. Это первый фильм, полностью снятый на кабардинском языке. Я из принципа не переезжаю никуда из Нальчика, пытаюсь что-то делать там. Не знаю, насколько меня хватит, но не хочу видеть себя где-то в другом месте. Я хочу жить здесь, это моя родина и мой дом.
Ждете показа фильма на родине?
И шквала критики в свой адрес…
Из-за того, как в фильме показана семья?
Из-за того, что у моих героев неглаженая одежда, грязные руки, из-за того, что они сутулятся… Десятки причин. Родные — самые жестокие критики. В свое время я снял короткометражный фильм, где два брата и сестра приходят поздравить тяжело больную мать с днем рождения. В итоге конфликт между ними приводит к смерти матери. Два года я выслушивал критику на тему «Где ты видел, чтобы в кавказских семьях так общались?» Понимаю, если бы я жизнь прожил где-то в Самаре или в Саратове, а потом приехал на Северный Кавказ… Но, извините, я тридцать лет живу в Нальчике. Я много чего видел.
Я готов к критике, предвижу ее, надеюсь только, что будут люди, которые поймут хоть что-то из того, что я пытался сказать, и им фильм понравится.
Давайте поговорим о роли Сокурова в проекте…
Его роль была грандиозной! С самого начала мы обсуждали с ним все детали. Дважды он приезжал на съемки. Он предлагал огромное количество идей, хотя я не со всеми был согласен, иногда мы серьезно спорили, но это вполне естественно. Там, где его идеи не противоречили моему видению фильма, я всегда слушал его советы. Грех не полагаться на мнение человека с таким колоссальным опытом и талантом. Он помогал мне на все этапах. То, что фильм вообще состоялся, — его заслуга. Начиная с бюджета… Сперва я думал, что это будет моя дипломная работа, и, казалось, единственный выход — снимать на маленькую камеру силами знакомых, которые могли бы помочь бесплатно, по дружбе. Но Александр Николаевич уговорил меня приберечь сценарий для дебюта, и мы могли осуществить его на грант Минкульта. Очень важно работать с профессионалами, у них есть чему научиться. Для дебютанта работа с любителями — дополнительная ответственность. У меня почти вся группа съемочная была из Петербурга. Это люди, которые в кино уже очень давно. А когда мы снимали в горах, нам много помогали местные жители, им был интересен сам процесс. В Петербурге или Москве съемками никого не удивишь, это только повод подзаработать. Кино стоит безумных денег — но всем народам России есть, что сказать. Если найдутся инвесторы, если поможет государство, мы увидим больше региональных феноменов типа «якутского кино».
А почти сразу после завершения съемок в ущелье произошла катастрофа: из берегов вышло горное озеро, сошел сель и смыл этот дом.
Вы давали свободу съемочной группе, обсуждали с ней свои идеи?
Я не против идей извне, но последнее решение всегда оставляю за собой. Если у кого-то были идеи, я просил говорить о них до съемок. Я два года работал над этой историей, и хорошие советы обычно касались каких-то деталей, дополнительных смыслов, но не сюжета. С учетом опыта могу сказать, что на следующем фильме я не хотел бы писать сценарий — ведь многое, что мне как автору казалось очевидным, при монтаже не проявилось.
Как работали с артистами? Они же в основном непрофессионалы.
У меня не было в строгом смысле кастинга — искали людей похожих на героев. Больше всего было проблем с Бесом. Каждый герой фильма чем-то напоминает определенное животное. Вот Муха — это такой мишка: здоровый, сильный, волосатый, чешет спину о дерево. Старик — кавказская овчарка; может облаять, но все равно добрая. А на роль Беса нужен был волк, дикий и непредсказуемый. Я случайно наткнулся в сети на фото актера майкопского театра: он был сытый, холеный, но в глазах было что-то, что я искал. С ним было тяжелее всего, он характером походил на своего героя, пришлось долго преодолевать усвоенные театральные клише. В конце концов, я сделал так, что он меня на площадке прямо возненавидел, аж глаза сверкали. И начало получаться.
А каким животным был Малой?
Мог бы стать волчонком, но Малой — это человек.
Не было желания в финале сжечь дом?
Всем на площадке хотелось сжечь! И мы решили, раз идея пришла в голову всем, значит, она на поверхности. А почти сразу после завершения съемок в ущелье произошла катастрофа: из берегов вышло горное озеро, сошел сель и смыл этот дом. Погибли люди, река поменяла русло, и долина выглядит теперь совсем иначе.
Вас не пугает такого рода символизм?
При всем ужасе, я вижу в этом проявление режиссерской интуиции: я угадал, что месту грозит беда. Мне очень хотелось попасть на борт одного из спасательных вертолетов, снять это место, где бурлит сумасшедший поток грязи, камней и воды. Ведь в фильме постоянно обсуждают, что «вода поднимается, надо дом укрепить», и мне жутко хотелось вставить в финале документальную съемку: «Вот что бывает, когда вода поднимается». И все же, я решил этого не делать: вторжение реальности разрушило бы замкнутый мир фильма.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»