Глеб Панфилов: В то время было в моде все серьезное
Говоря о том, как мы здесь, в России, воспринимали первые фильмы Бергмана, надо учитывать, что мы вообще жили в условиях полной изоляции, за железным занавесом, практически не бывали за границей. Если бы мы смотрели Бергмана в иных условиях, он, возможно, воспринимался бы не так остро. Когда человеку, больному цингой, дают горсть витаминов, он с жадностью их глотает. Если бы мы не жили в обществе культурного авитаминоза, не было бы той жадности, оголтелости — не только по отношению к Бергману, но и к другим большим западным художникам.
На просмотре «Сцен из семейной жизни» мы спорили с моим коллегой режиссером Александром Миттой. «Какая скукота!» — говорил он. — «Что ты!- возражал я. — Это так захватывающе!» Но Митта словно сглазил «моего Бергмана»: этот фильм стал для меня одновременно кульминацией и закатом. «Фанни и Александр» уже не вызвал такого восторга; я воспринял эту картину как итоговую — в ней есть повторяемость, есть все ожидаемое и знакомое.
Мой интерес к Бергману не исчез, но изменил свою природу: из него ушло ощущение 60-х годов, Бергман стал достоянием пережитого. Произошло то, что происходит с книгой, которую исчерпываешь, кажется, до конца и оставляешь на полке. Для меня Бергман — это не тот автор, которого хочется без конца пересматривать — как я пересматриваю «Смерть в Венеции» Висконти.
Уроки Бергмана оказались особенно важны и полезны для нас, российских кинематографистов, в 60-е годы. Это было то, к чему хотелось прикасаться. В то время ценилось и было в моде все серьезное. Считалось неприличным, по крайней мере в нашей среде, говорить о кассовом успехе. Так же, как о том, кто сколько зарабатывает.
