Наташа Меркулова и Алексей Чупов — о сериале «Колл-центр»
На ТНТ (16+) и PREMIER (18+) стартует показ «Колл-центра» — сериала Наташи Меркуловой и Алексея Чупова о запертых в офисе сотрудниках, ищущих путь к спасению. Тимур Алиев поговорил с авторами о жанрах и стриминге, флэшбэках и сравнениях с «Пилой».
Тимур Алиев: Вы рассказывали о том, что в рамках подготовки к съемкам целиком посмотрели «Остаться в живых», структуру которого заложили в «Колл-центр». Там по сюжету и флэшбэки, и флэшфорварды, и другие игры со временем. Как у вас с этим обстоят дела?
Алексей Чупов: Флэшфорвардов у нас нет, по крайней мере, точно не в этом сезоне.
Т. А.: То есть, второй сезон планируется?
А. Ч.: Пока не знаем. Смотря как зрители примут первые восемь серий.
Наташа Меркулова: В «Остаться в живых» тоже не с первого сезона флэшфорварды начались, а вообще с четвертого. Знаете, в какой-то момент ты начинаешь делать «флэш-неизвестно-что», потому что должен что-то все время рассказывать.
«Пилу» мы посмотрели уже после того, как «Колл-центр» был не то что снят, а уже смонтирован.
Т. А.: Правильно ли я понимаю, что вы, написав историю, принесли ее продюсерам? Это не был заказ канала?
Н. М.: Это была наша идея целиком. Мы пришли к продюсерам ТНТ, что называется, с улицы. Помню, это был только пилот. Женя Никишов и Валера Федорович его прочитали, позвонили нам и сказали: «Мы хотим вас запустить». Я не поверила своему счастью. Потом положила трубку и поняла: «Блин, у нас есть пилот и больше нет ничего».
Т. А.: Как вы относитесь к реакциям людей, которые, увидев трейлер вашего сериала, пишут: «Все ясно, это русская „Пила», русский „Эксперимент Офис»»?
Н. М.: Конкретно с «Пилой» сравнивают мало людей.
А. Ч.: Многие в рецензиях на первые четыре серии, которые показали прессе, позиционируют «Колл-центр» как «русскую „Пилу»».
Н. М.: На самом деле — и это самое смешное — «Пилу» мы посмотрели уже после того, как «Колл-центр» был не то что снят, а уже смонтирован.
А. Ч.: Это, конечно, плохо, что мы были не знакомы с этой великой франшизой. Просто «Пила» — не то кино, которое мы обычно смотрим. Мы видели «Эксперимент Офис» или «Эксперимент Белко», как он называется в оригинале (The Belko Experiment). Он вышел как раз тогда, когда мы писали сценарий. Наши продюсеры сказали: «Вот вышел в кино фильм, который неожиданно похож на то, что вы пишете, идите посмотрите». Мы посмотрели, пришли домой воодушевленные, потому что поняли, что у нас совершенно другой продукт. Там просто классический слэшер.
Мы боимся боли, мы подвержены страхам, мы вообще довольно слабые особи, поэтому в мире так много говорят о любви, хрупкости, нежности.
Н. М.: Да, «Эксперимент Белко» — типичный слэшер. Начинается примерно как у нас, но развитие и замысел этого фильма очень похожи на компьютерную игру, в которой ты сидишь и мочишь всех, чтобы выжить. У нас начинается все как игра, но довольно изощренная. Цель ее в первых сериях не понятна. Наши Мама и Папа постоянно путают героев, те никак не могут уловить, что в принципе нужно их мучителям.
А. Ч.: Одна из главных тем сериала — абсолютная власть. А в игре под названием «Абсолютная власть» правило только одно — слушайся Папу и Маму, чтобы остаться в живых.
«Очень женские истории» — Юлия Мишкинене и Наташа Меркулова о фильме
Н. М.: Мы работаем с инстинктом самосохранения. Мне, например, интересно ставить героя перед сложным выбором, типа такого: оставаться человеком или нет. Это сложный моральный выбор. Где я на этой шкале? Хочу ли я остаться хорошим? Для этого мне как минимум нужно, во-первых, остаться в живых, во-вторых, настрадаться. Я должен получить страдание, чтобы сохранить звание человека. Либо я боюсь этих страданий, я их отрицаю, я пойду другим путем, но не факт, что сохраню в себе что-то человеческое. Это для меня самое интересное наблюдение — как себя поведет конкретный персонаж.
А. Ч.: Такая анатомия обесчеловечивания.
Н. М.: Это, конечно, похоже на антропологическое исследование. Но интересен же вопрос, как. Я уверена, что все мы люди, и предъявлять обычному человеку, живущему на планете Земля, гамбургский счет — бессмысленно. Никто не выдержит. Мы боимся боли, мы подвержены страхам, мы вообще довольно слабые особи, поэтому в мире так много говорят о любви, хрупкости, нежности.
В итоге зритель должен получить самое главное ощущение, ради которого люди и смотрят кино — удивление.
Т. А.: Ваш набор персонажей из 12 человек, запертых на 12 этаже бизнес-центра, выглядит на первый взгляд несколько шаблонным. Толстый парень, которого абьюзят за то, что он толстый; мигрантка, которой всякий раз напоминают, что она без прав и регистрации; блондинка, которая выглядит нарочито глупой. Мне кажется, я примерно такой же набор персонажей уже много где видел.
Н. М.: В «Остаться в живых», например, те же герои. Понимаете, это была наша работа по обыгрыванию стереотипов. Мы их большие противники.
А. Ч.: Мы абсолютно четко понимали, что перед нами современные социальные типажи. В этом есть некая обманка: зрителю кажется, что он смотрит обычный хоррор с обычными персонажами, а потом в различных сериях он сталкивается с разными жанрами и сюрпризами. Сначала его настраивают на одно, потом он начинает получать другое. В итоге зритель должен получить самое главное ощущение, ради которого люди и смотрят кино — удивление.
Т. А.: К вопросу о разнородных жанрах, собранных в одном сериале. В каком из жанров вам больше всего понравилось работать?
Н. М.: У нас есть четвертая серия, жанр которой мы для себя обозначили как социально-эротическая драма. Мне очень понравилось работать с социальными темами, связанными со стереотипами, которые мы пытаемся развенчивать. Одновременно с этим развивается человеческая история мигрантки Джемы.
Т. А.: Одна из самых жутких, во всяком случае из тех четырех серий, что я видел.
Н. М.: Почему она кажется вам жуткой?
Т. А.: Там перед героем как раз жуткий моральный выбор, о котором вы говорили ранее. Ей приходится принимать тяжелое решение, она в плену обстоятельств. Плюс еще этот образ Никиты Кукушкина в памяти отпечатался, актер открылся с неожиданной стороны. Я раньше его лишь в забавных короткометражках видел.
А. Ч.: О, значит, вы ничего не знаете о Кукушкине! Да, Никита, безусловно, хорош и в комедийных ролях, но для нас он — олицетворение инфернальности.
Н. М.: В общем, в четвертой серии мы соединили авторское кино с перверсивным. Мне этот коктейль очень нравится. Плюс Сабина Ахмедова, исполнившая роль Джемы — большая удача. Она сделала все, что мы придумали, с такой точностью! И в целом очень много дала роли. Для нас такое попадание актрисы в роль — большое счастье.
Т. А.: Да, Сабина — актерское открытие. Теперь жду полнометражный фильм, в котором она исполнит главную роль.
Н. М.: Ровно поэтому у нее есть «своя» серия. Если вы заметили, не у всех из 12-ти персонажей есть как бы «свои» серии. Считайте, у нее своего рода главная роль.
А. Ч.: Вообще мы очень надеемся, что для многих актеров, которые играют в «Колл-центре», это станет или запуском, или — в некоторых случаях — перезапуском актерской карьеры.
Т. А.: Остался ли какой-то материал, не вошедший в отснятые восемь серий?
Н. М.: Почти нет. Знаете, когда делается сериал, очень мало маневра. Сериал — рассказанная из сцены в сцену история. Ты не можешь себе позволить, как в кино, например, выкинуть целую линию персонажа, если она не получилась по каким-то причинам. В сериале такой возможности почти нет, каждая сцена «толкает» следующую.
А. Ч.: На монтаже вырезано меньше 4-5% материала. Это, по большей части, эпизоды, затягивавшие действие, что стало понятно на этапе монтажа.
За счет условности пространства мы даем зрителям необходимую дистанцию от происходящего насилия, страхуя от психологических травм.
Т. А.: Как изменился сценарий «Колл-центра» от первой заявки на интернет-проект до восьмисерийного сериала?
Н. М.: От первой заявки осталась только завязка пилота.
А. Ч.: Многие персонажи из команды колл-центра родились сразу. Позже состав немного скорректировался, когда мы посмотрели «Остаться в живых». Изначально персонажей было меньше, ведь предполагался малобюджетный проект с одной локацией непосредственно в самом колл-центре. Был 2013 год, нащупывались форматы, интернет-сериалы и YouTube только развивались в России. Коммерческие компании только начинали пробовать подобный рекламный формат. Когда Евгений Никишов и Валерий Федорович согласились продюсировать наш сериал, пришлось написать сценарий полноценного сериала. Мы были в отчаянии, потому что думали развить это в полный метр, а им нужны были восемь серий по 47 минут. «Остаться в живых» в этом плане очень помог. Причем мы ничего напрямую не заимствовали оттуда, скорее вдохновлялись этой историей, ее ритмом и структурой.
Т. А.: Как вы, сделав сериал, выходящий на онлайн-платформе, оцениваете индустрию отечественных сериалов и ее развитие на стримингах?
Стриминг в эпоху золотой лихорадки
Н. М.: Я считаю, что русские сериалы сейчас на пике. Их скачок был особенно заметен, когда PREMIER сделал и выпустил «Домашний арест», «Звоните ДиКаприо» и «Обычную женщину». Это был какой-то взрыв. Мы посмотрели подряд все три этих сериала на Пхукете. Надо было лежать под солнцем, а вместо этого мы торчали дома, поскольку оторваться было невозможно. Такой уровень замысла, высказывания, реализации, способный составить конкуренцию Netflix и Amazon — это здорово. Это очень серьезные продукты, сделанные без всяких скидок типа «мы же в России, может, сделаем что-то попроще».
Важно, чтобы любое драматургическое произведение отвечало сегодняшнему запросу. Все остальное бессмысленно.
А. Ч.: Самое главное, почему этот сериальный бум произошел и происходит сейчас. Российскому кинематографу каким-то чудом удалось наконец на какой-то грядке или где-то на балконе вырастить новое поколение сценаристов. Мы видим эти сериалы и понимаем, что это очень крутая сценарная работа. Это главное, что отличает эти сериалы от того, что мы привыкли видеть по телевизору.
Н. М.: Хотела бы добавить еще про платформы, почему эти сериалы появляются именно здесь. Я вообще всегда говорю: «Господи, храни платформы». В ситуации 2019 года, когда половина тем под запретом, именно платформы сказали: «Снимайте на какие угодно темы». Если нужно, чтобы персонаж выражался нецензурной лексикой — окей. Если хотите брать острые темы — берите. Когда у тебя убирают флажки, которыми раньше обозначали трассу, за границы которой ты не мог выходить, вдруг появляется фантазия, хочется сделать что-то дерзкое. На самом деле это составляющие классической хорошей драматургии. Драматургия должна быть современной, она должна говорить со зрителями на сегодняшнем языке, на актуальные темы. Даже если кто-то ставит Шекспира в театре, он все равно перекладывает классику на «здесь и сейчас». Важно, чтобы любое драматургическое произведение отвечало сегодняшнему запросу. Все остальное бессмысленно. Для кого тогда мы делаем кино или сериалы?
А. Ч.: Надо понимать, что наше телевидение и производство сериалов для телевидения существовало в парадигме пенсионного и околопенсионного возраста. Все регрессировало. Зрители с годами все старше, востребовано все возрастное. Такая индустрия не может прогрессировать, потому что нацелена на постепенно уходящую аудиторию. Это тупиковый путь, который когда-то закончится. Аудитория платформ и интернета в целом — молодая, она смотрит в будущее. Соответственно и контент, который производится для платформ — это контент, который смотрит в будущее, развивающийся. В этом есть, на мой взгляд, главное отличие. Именно поэтому платформы дают максимальную свободу, которую они могут дать. При этом потребности молодой аудитории еще до конца неизвестны. Мы смотрим на то, какие проекты запускают различные интернет-платформы — все двигаются в совершенно в разных направлениях, экспериментируют. Нет пока стопроцентного портрета потребителя. Все как будто бродят в тумане, осваивая массивы дикой природы.
Как только речь идет о герое без недостатков, в этом месте заканчивается вся драматургия.
Т. А.: Можно ли утверждать, что самоцензуры на онлайн-платформах по сути нет?
Н. М.: Начнем с того, что мы вообще не можем писать в ситуации цензуры. У нас отшибает вдохновение напрочь, даже то, которое есть.
А. Ч.: На проекте «Колл-центр» никакой цензуры не было.
Н. М.: Опять же, цензура бывает разная, не только государственная. Допустим, мы с Лешей вряд ли возьмемся за проект, где герой — реально существовавший человек, при этом еще живы его родственники. Это и есть сейчас одна из самых главных форм цензуры в кино. На мой взгляд, невозможно сейчас сделать крутое кино про Юрия Гагарина. Мало того, что он — национальный символ, у него еще и есть родственники. Вот про Гоголя сочинять сценарии легче: много времени прошло, уже трудно найти родственников, которые могут что-то предъявить. Мы можем позволить себе похулиганить с героями, которым 200 лет. А с современными героями так нельзя. Тебе сразу скажут: «Нет, мы помним, что он такое не говорил, так не ходил, такого не делал». Как только речь идет о герое без недостатков, в этом месте заканчивается вся драматургия.
А. Ч.: И начинается скукотень.
Т. А.: В «Колл-центре» много жестокости в кадре…
Джокер в Фивах
Н. М.: Это не просто так. Это то, как мы себя чувствовали, когда делали этот проект. Нам хотелось какую-то личную агрессию куда-то выплеснуть. Есть большие социологические исследования о том, что триллеры и хорроры действительно имеют терапевтический эффект. Многие ходят на них, чтобы испугаться и высвободить стресс, выдохнуть. Мы очень надеемся, что наш проект сработает в таком же ключе. Поэтому мы его делали, так скажем, не сверхреалистичным. Это не док. За счет условности пространства мы даем зрителям необходимую дистанцию от происходящего насилия, страхуя от психологических травм. Это примерно как в «Джокере» — он очень художественный, и эта художественность дает безопасную дистанцию от насилия.
Религиозного фанатизма мы не приемлем. Я его вообще боюсь.
Т. А.: Когда в сериале начали звучать советские песни из моего детства, я как раз перестал чувствовать дистанцию, о которой вы говорите.
Н.М.: Это вас как-то триггернуло?
Т. А.: Нет, скорее возникал легкий диссонанс. Секунду назад был страшный эпизод, а теперь я уже смеюсь.
Н. М.: Мы наблюдали на нескольких фестивалях, где показывали первые серии «Колл-центра», как люди его смотрели, с какой благодарностью смеялись в некоторых местах. Как только появляется черный юмор, зрители смеются, потому что в какой-то момент им нужно передохнуть. Это тоже был первый опыт для нас — чередовать насилие и черный юмор, как правильно эту пилюлю наполнить, чтобы она сработала так, как мы хотели. И в хорроре, и в триллере есть масса целей. Можно было попасть куда угодно, но мы наметили конкретную цель.
Т. А.: Вы в сериале говорите на некоторые темы так, как о них не очень принято говорить на том же телевидении — религиозный фанатизм, терроризм. На этапе создания ни у кого не было вопросов или сомнений насчет того, стоит ли показывать это в таком ключе?
А. Ч.: Наша оценка терроризма совершенно конкретна. А что касается религии, то, как мне кажется, нам удалось придумать реально занимательную историю на эту тему в рамках одной из серий.
Н. М.: Эта серия получилась про разницу между осознанной верой и слепым религиозным фанатизмом. Когда он еще накладывается на родительскую гиперопеку и подростки приходят в свой дом как в тюрьму, это ужасно. Религиозного фанатизма мы не приемлем. Я его вообще боюсь.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»