Любовь Аркус
Любовь Аркус

Никита Михалков: в борьбе между продюсером, чиновником и художником побеждает тот, кто более настоящий…


Никита Сергеевич, Вы были одним из первых советских режиссеров, кто от своего имени, а не по поручению государства, вступил в творческие и финансовые отношения с западным продюсером. Теперь копродукция дело для всех обыкновенное, и многие склонны отмечать определенное дурное влияние заграничного капитала на неокрепшие, неискушенные российские таланты…

Что за таланты — конкретно? Ах, я подвергся влиянию Запада, ах, французы заставили меня снимать не то и не так… Так не бывает. Есть стержень. Должен быть. Должен быть иммунитет. Языков же написал: что русскому хорошо, немцу смерть. Я не верю тем, кто говорит: меня заставили. Я не верил в это прежде, когда речь шла о цензуре. Я не верю в это сейчас, когда речь идет о так называемых «западных влияниях». Я не верю вообще тем, кто пеняет на обстоятельства. В борьбе между продюсером, чиновником и художником побеждает тот, кто более настоящий. То есть вопрос: «А ты кто такой?» — как всегда основной вопрос современности?

Вот именно: как всегда. Слово «современность» здесь уже, как Вы понимаете, значения не имеет. Что, были времена и «современности», когда это был неосновной вопрос? Другое дело — надо еще воспитывать и продюсеров национальных, которые понимают, что такое русское кино, национальный менталитет, и которые будут… которые будут… Ну вот, Овчаров у вас есть, в Петербурге. Для Овчарова необходим русский продюсер, который будет деньги давать на картины Овчарова. И не будет пытаться сделать из него Клинта Иствуда.

Вы вспомнили Овчарова. Опыт с «Барабаниадой» иначе как кровавым не назовешь. Не только процесс был тяжелым, но и сама картина пострадала. И дело здесь не в стержне. А в том, что ситуацию все труднее перешибать не только характером, но и артистизмом.

Последнее важно. Лукавить надо, обманывать… Режиссура…

Вы уже несколько фильмов сделали с одним продюсером?

Да.

Для Вас не составляло труда сохранять хорошие отношения?

Тут немножко другая ситуация. Это он меня нашел, а не я его. И это он предложил мне снимать кино. Он предложил мне снимать мое кино. А не чтобы я ему что-то снял. Это все близко, но противоположно.

Кире Муратовой тоже предложили снимать ее кино, что не избавило ее от конфликта. Конфликты возникали почти во всех случаях, когда в копродукции работали режиссеры, сделавшие себе имя в советский период. Вы, возможно, составляете единственное исключение.

Да рецепт очень простой: вы должны убедить… ну, понимаете. Вы должны убедить в том, что ваши желания — это их желания, ваше видение — их видение, что все совпадает, соответствует. Потому что сворачивать вы не будете, и так лучше для него, для вас и для картины. Вы должны убедить в том, что вас не переубедить, и что именно этого от вас и хотели. Вы не забывайте, что мы ведь еще и прав не знаем своих. В Европе, если вам не нравится последний вариант монтажа, в который вмешались без вашего согласия, вы можете отменить премьеру. И с вами ничего не смогут сделать. Мы просто этого не знаем. Но я тоже должен был не одну лопату сьесть того, чего не едят, чтобы к этому прийти. То есть не так уж все было гладко? На «Очах черных», по крайней мере. Потом уже диктовал я. Но надо еще себя вести, себя держать, говорить «нет», говорить «этого не будет». Они уважают, когда ты говоришь: «этого не будет». Надо уметь быть звездой, имея на то право.

А не имея на то право?

А если человек по молодости лет не успел в прежние времена обзавестись вещественными доказательствами своего таланта? Возможно, даже для самого себя. Как ему отрепетировать интонацию и поставить голос, чтобы произнести “этого не будет “? Он изначально существует в других условиях.

Я согласен с Вами. Я тоже об этом думаю. В годы застоя у тебя могла быть масса неприятностей, но ты при этом имел возможность снимать кино. Неприятности как-то можно было обойти, а деньги давали. Понимаете, мне-то как бы грех жаловаться. Я и не жалуюсь. Я в порядке. Я в полном порядке. Я достану денег на кино. Не здесь, так там, не мытьем, так катаньем. Вы правы — мой случай не характерен для ситуации. И тем не менее то, о чем мы с Вами говорили — о неизбежном выживании настоящего, — это все равно главное.

Настоящее должно быть сильным?

Обязательно. Сильным, хитрым, трудоспособным. Себя уважающим.

Вы много раз говорили о том, что любите Обломова. И гораздо меньше — Штольца. Что же Обломов сейчас? Куда ему бедному податься? Кто оплатит и потерпит его чудное созерцательное безделье, его неторопливые раздумья и неумение выживать?

Илья Ильич Обломов, окажись он в нынешней ситуации, не пропал бы. Он опустился бы, да. Это были бы не лучшие для него времена. Но он не умер бы с голоду. Может быть, он не стал бы, как Штольц, богатым, преуспевающим человеком, но он продолжал бы жить, творить вокруг себя ауру, без которой российская жизнь невозможна. Обломова Бог хранит. Здесь уже речь о самом серьезном — о вере. Ведь чем же обернулся для нас атеизм? В государстве, где утеряно понятие греха и стыда, порядок может поддерживаться только полицейским режимом и насилием. Кончаловский Дмитрий. Понятия греха и стыда давала вера. И все перевернулось с ног на голову. Быть лучше и быть лучше других — не правда ли, похоже? Потому что быть лучше — это самоусовершенствование, без оглядки на того, кто хуже. Быть лучше других — это значит находить слабое, ничтожное в других, чтобы лучше выглядеть на их фоне. И тем самым оправдать любое беззаконие и насилие со своей стороны. Все близко, рядом. авенство и равноправие. Близко. И полярно противоположно. авноправие — это равные права у всех. Вам даны равные права. А там уж как Бог дал. Да, может быть, ты из богатой семьи, а ты из бедной. Но у вас права одинаковые. А уж там как ты сидел, как ты задницей высиживал, как ты занимался, какой талант был дан — да. Но права одинаковые. А равенство — это отсутствие прав. Это прийти к вам домой и сказать: что это у тебя холодильник полный, а у меня пустой — ну-ка, давай сюда! Что я, не человек, что ли, есть не должен? Ты говоришь: ну, я же работаю. А он тебе: а я безработный, что же мне теперь, умирать? И все. Это называется равенство. Штольц и Обломов могут быть не равны, но они безусловно равноправны. И я в своем праве: понимать необходимость, целесообразность Штольца — и любить Илью Ильича Обломова.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить