«Очень важно все человеческое» — Анимация в России сегодня
Юрий Михайлин поговорил с мультипликаторами, режиссерами и кураторами анимационных фестивалей, чтобы узнать, как они переживают текущие события, во что верят и на что надеются. Монологи публикуются с купюрами, неизбежными в условиях действующего законодательства.
Мария Терещенко
Куратор, продюсер, сценарист, программный директор Большого фестиваля мультфильмов.
О происходящем 24 февраля я узнала не из официальных новостей, а из постов своих украинских друзей и коллег. Утром открыла ленты: вместо обычных разговоров о культуре они оказались наполнены сообщениями о тревоге, боли и ужасе.
Мы довольно много сотрудничали с украинскими специалистами: и в фестивальной сфере, и в смысле создания анимационного контента. Со многими дружны. После 2014-го года, конечно, взаимодействие сильно сократилось, но связи остались.
В первые дни писали какие-то посты, обращения, письма о том, о чем говорить сейчас уже нельзя. Теперь — тихо скорбим и обмениваемся новостями о том, кто где. Такому-то удалось эвакуироваться с семьей в Австрию, такая-то выехала в Румынию, от такой-то нет вестей уже много дней. Одно из очень тяжелых переживаний было связано с директором фестиваля КРОК [международный фестиваль мультипликационных фильмов, проводившийся поочередно в России и Украине — примеч.] Ириной Александровной Капличной. Она в первые же дни уехала из Киева за город, в поселок, где, судя по новостям, было небезопасно. Ирине Александровне 77 лет, и я даже боюсь представить, что ей пришлось пережить. Десять дней с ней вообще не было связи. В итоге ей удалось выехать из страны.
Думаю, Чехов с Достоевским справятся как-нибудь и без моей защиты.
Или мои сценаристы Катя и Максим [имена изменены. — примеч.]. Мы много работали вместе и еще в середине февраля обсуждали очередной эпизод очередного сериала, который так и остался недописанным, я даже не знала, что они в Киеве, потому что вообще-то они живут в Израиле. И вдруг я читаю, что они пытаются добраться из Киева до границы. Очень непростая эвакуация. В итоге Максим вывез из страны Катю с сыном, а сам вернулся, чтобы помогать другим людям. Уже месяц он ездит туда-сюда: вывозит людей из страны, а в Киев привозит лекарства и другие необходимые вещи. Катя в Германии помогает беженцам и организует гуманитарную помощь.
И ты все это читаешь, а потом закрываешь соцсети и садишься писать сценарий для очередного детского сериала, где рассказываешь своему маленькому зрителю о том, как прекрасен этот мир… Пишешь про детей, которые делают домик для собачки, потому что всем на свете нужен домик, а перед глазами совсем другие кадры.
Вопросы культуры сейчас точно не на первом месте. Думаю, Чехов с Достоевским справятся как-нибудь и без моей защиты. Что меня волнует, это судьба современных российских художников и режиссеров, которые могут просто лишиться профессии.
«Сердце мое». Реж. Илья Юдович
Предыдущие тридцать лет Россия так или иначе пыталась вписать себя в международное и — в частности — европейское общество. Пыталась осмыслять и принимать какие-то правила, с чем-то спорила, но в целом все же старалась соответствовать. Теперь же все меняется самым кардинальным образом. Попытки интеграции остались в прошлом, и Россия вступает на некий «особый путь».
Есть серьезные опасения, что для многих молодых талантливых художников, ориентированных на общеевропейские ценности и эстетику, в этой новой реальности места не будет. Они окажутся между двумя не принимающими их системами: с одной стороны «русский мир», с другой — бойкот международного сообщества. Это то, что меня особенно тревожит сейчас. Для меня всегда конкретные люди с их судьбами были важнее «идей».
О Большом фестивале мультфильмов-2022 мы даже еще не начинали думать. Но есть ряд фестивальных проектов, в которых я участвую прямо сейчас. Понятно, мы бы предпочли перенестись, потому что фестиваль — это во многом праздничное, парадное событие, а сейчас вообще никому не весело. Но фестиваль — это и работа, договоренности, контракты. Мы не всегда можем безболезненно отменить или перенести смотр.
Наша soft power оказалась слишком уж soft и растаяла 24 февраля, как воздушный замок.
Специфика новой фестивальной жизни плюс-минус понятна. Первое, что уже видно, это сильное обеднение программ. С одной стороны, за счет того, что многие зарубежные авторы и студии не хотят сотрудничать с Россией. С другой, из-за внутренних запретов в самой Российской Федерации. От каких-то — невинных по сути — вещей мы сами отказываемся, потому что в текущей ситуации они могут прозвучать как «неуместное» политическое высказывание.
Но главная проблема — кризис веры, перед лицом которого мы сейчас оказались и который только начинаем проживать. Я и мои коллеги по фестивальной работе всегда верили, что культура, наука, просвещение, благотворительность способны создать некую soft power, преобразующую мир вокруг нас. Но сейчас — и об этом многие говорят — мы понимаем, что наша soft power оказалась слишком уж soft и растаяла 24 февраля, как воздушный замок. Сейчас мы только начинаем это осмыслять: кто-то впадает в апатию, кто-то по инерции цепляется за сложившиеся ценности и привычки, которые сейчас уже трещат по швам и плохо выдерживают давление.
Конечно, я бы очень хотела, чтобы культурное взаимодействие между Украиной и Россией снова стало возможным. Но мои желания не имеют никакого значения, и я думаю, что сейчас нам вообще не стоит об этом говорить. На ближайшие годы, а то и десятилетия, в отношениях с украинскими коллегами нам вообще стоит забыть о своих хотелках, а исключительно слушать и пытаться понять и уловить, чего хотели бы они, что для них было бы приемлемо, допустимо и уместно. Боюсь, достаточно долгое время единственное, чего они будут хотеть — чтобы мы от них отстали: со своей культурой, проектами, инициативами… Пока я болею только за то, чтобы эти связи не были окончательно разрушены хотя бы на личном уровне.
Первые две недели я почти все время плакала. Моя сестра с мужем и малышкой-племянницей живут в Киеве, поэтому я втройне остро переживаю эту историю. Мои украинские друзья и знакомые, с которыми я на связи, переживают за меня почти так же сильно, как я за них. Иногда не знаю, кто кого успокаивает. Мир вокруг у миллионов людей в двух родных мне странах рушится.
Последние восемь месяцев я запускала в качестве режиссера и креативного продюсера сериал на одной студии. Это была просто работа мечты — от содержания и задачи до команды. Сейчас этот проект замораживают. Мы делаем небольшой тестовый кусочек и будем ждать лучших времен. Очень хочется верить, что мы будем продолжать работать.
Телом ты там, а мысли все еще здесь.
Большинство знакомых мне людей из анимационного мира категорически против того, что сейчас происходит. Многие уехали из страны или планируют переезд. Я знаю аниматоров, уехавших в Армению, Грузию, Израиль, и даже целое комьюнити аниматоров на Шри-Ланке. При этом люди пишут, что морально легче от переезда не стало, потому что телом ты там, а мысли все еще здесь.
Очень бы хотелось сделать про все это мультфильм. Но с текущим законодательством стало совсем страшно что бы то ни было говорить. Хотя я не из трусливых. Сесть на пятнадцать суток и быть побитой я была готова. А вот на пятнадцать лет… Я всегда была с активной гражданской позицией и мне очень сложно молчать, во многом поэтому я думаю о переезде.
Я всеми силами стараюсь найти мир и опору внутри себя, потому что только так можно продолжать жить. Думаю какое-то время провести в ближнем зарубежье, где не очень дорого, и продолжать работать с любимыми студиями здесь. А дальше смотреть по обстоятельствам.
По моим ощущениям, российская анимация в последние годы взрослела и развивалась. Причем довольно активно. Это касается и авторского, и коммерческого сегментов. Лично у меня было много надежд. Хотя одновременно (но это, в общем, было всегда) снимались отвратительные фильмы и сериалы. Всё шло параллельно. Часть развивалась в контексте мировой анимации, а остальная занималась переработкой наследия советской анимации и просто освоением государственного финансирования. Говоря о финансировании, для авторской анимации в России были созданы довольно тепличные условия. Я работал в других странах и знаю, что у нас получить поддержку для своего авторского фильма было сравнительно легко. В новом мире после 24 февраля все изменилось.
От созвучия с текущей действительностью делать фильм дальше — больно.
В середине февраля я уехал отдыхать в Шри-Ланку и, когда все это началось, думал возвращаться домой. В первые дни казалось, что люди в России как-то объединятся против <специальной военной операции>, что никто не захочет такого ужаса, и мне надо к ним присоединиться. Я благодарен всем, кто писал открытые письма и сопротивлялся. Но очень быстро всякие надежды рассеялись, пришло осознание реальности.
Я пытался себе ответить на вопрос, почему я больше не хочу ехать обратно. У меня брала интервью одна журналистка из Греции. Я старался называть вещи своими именами и просто говорить то, что думаю. И понял, что все это опасно говорить в России, по формальным и неформальным запретам. Нельзя использовать какие—то слова, нельзя анализировать, оценивать ситуацию, нельзя упоминать людей, чтобы не подвергать их опасности. Я просто понял, что мне противно существовать в такой системе, где всем нужно молчать. И если я могу уехать сам и помочь уехать кому—то еще, то это лучшее, что я могу сейчас сделать. Хотя я очень люблю Москву, почти всю свою жизнь там прожил.
Фото: Леонид Шмельков
Видимо, все, кто захотят остаться в системе российской анимации, будут вынуждены делать тихое детское кино. Это единственное поле, где можно сохранять свою совесть в более-менее приличном состоянии. Я не берусь делать прогнозы, но то, чем я занимаюсь, не может существовать в условиях существующей сегодня государственной идеологии. Мрак был и раньше, у меня было мало иллюзий относительно состояния дел в нашей стране, но были места, где этого мрака можно было избежать, где можно было существовать по своим законам и надеяться, что света станет больше.
Последние два года я преподавал в нескольких школах режиссуру анимации и делал полнометражный фильм. Под этот проект нам удалось создать очень классное пространство, где мы работали, проводили занятия и мастер-классы, рисовали, да и просто встречались друг с другом в нашем так называемом «пузыре». Многие художники и аниматоры на проекте были моими студентами, которые параллельно с работой делали в рамках учебы свои великолепные короткометражки.
Этот проект, в общем, продолжается и на сегодняшний день. Теперь у нас в тысячу раз больше проблем. Раньше мы мучались из—за ковида, теперь — из-за <специальной военной операции>. Хотя и без всего этого полнометражный мультфильм снять, мягко говоря, сложно.
Сотрудничество, я уверен, будет продолжаться, но на уровне людей.
Французская студия, с которой я неоднократно сотрудничал ранее, хотела участвовать и в этот раз. Они и сейчас не теряют надежды получить финансирование, но у меня большие сомнения, что что-то может получиться. Пока вообще не понимаю, сможем ли мы доделать и потом показывать это кино.
Фильм рассказывает о внутренней эмиграции, об этом самом «пузыре», который неминуемо лопается под давлением внутренних и внешних обстоятельств. От созвучия с текущей действительностью делать фильм дальше — больно.
Я поговорил со своими сотрудниками и друзьями-аниматорами и предложил переехать в Шри-Ланку и работать здесь. Сейчас нас тут около десяти человек (из моей студии — пять). Кто-то еще, возможно, приедет, кто-то не может из-за семьи, кто-то просто не хочет. Многие вообще иначе смотрят на ситуацию и не понимают, зачем куда-то уезжать.
Группой нам будет легче в новом месте. Мы можем пока работать здесь, снимем большой дом и оборудуем студию наподобие той, что у нас была. А дальше думаем про переезд в «цивилизацию», но куда именно — пока неизвестно. Мне видится, что у нас больше шансов продолжать делать авторскую анимацию, если мы будем позиционировать себя как студию.
Фото: Леонид Шмельков
Здесь в Шри-Ланке есть свои трудности, мы о них пишем в нашем telegram-канале: тут жарко, экономический кризис, проблемы с бензином, газом, интернетом, электричеством. Но в текущей ситуации есть много бонусов, особенно если сравнивать с другими вариантами: тут довольно дешево, дружелюбные люди, билет из Москвы относительно недорогой, со «Спутником» пускают без проблем, точно не замерзнешь, а еще красивая природа и океан. Шриланкийцы очень по-доброму к нам относятся. Владельцы домиков, в которых мы сейчас живем, несколько раз приглашали нас к себе на ужин, в два раза понизили цены на жилье, всячески помогают в мелочах, дарят фрукты со своего огорода. От этого очень тепло.
Мне хочется долгого и глубокого разговора про беды моей страны и человека в целом.
Многие мои европейские друзья, люди, с которыми я сотрудничаю, писали мне, волновались, хотели поддержать. Никакой грубости по отношению к себе по причине моего гражданства я не почувствовал. Сотрудничество, я уверен, будет продолжаться, но на уровне людей. А вот все официально российское долгое время будет токсичным — организации, студии, деньги.
После начала <специальной военной операции> у меня появилось стойкое ощущение бессмысленности моей профессии. И одновременно захотелось снять что-то важное. Сейчас я вынашиваю проект большого анимадока. Что-то про свою жизнь, про людей вокруг меня, про разные времена, надежды. Отвлекаюсь от всего происходящего, когда пишу сценарий. Мне хочется долгого и глубокого разговора про беды моей страны и человека в целом.
Когда все началось, я в первую очередь испугался за тех людей, кого хорошо знаю — это, в основном, украинские мультипликаторы и еще несколько моих близких друзей, не связанных с анимацией. Моей первой реакцией было написать им: «Ребята, капец! Где вы? Что происходит?» Большая часть из них ответили как-то по-доброму, что-то типа: «Будем держаться», «Спасибо за поддержку». Слава богу, многие уже успели уехать и были в безопасности. Одна девочка из Днепра у меня дистанционно училась. Мы с ней более-менее регулярно перекидываемся сообщениями, но там вроде все относительно спокойно.
Мне кажется, у нас вообще очень консолидированное сообщество, и все, за очень редкими исключениями, понимают, что происходит. Нет никаких заблуждений на этот счет.
Нам было гораздо легче. Мы просто табор.
У меня много приятелей и знакомых во всем мире, по большей части связанных с анимацией. Мне многие писали, и первое время я пытался объяснить, что в России все тоже <недоумевают>, как это случилось. Многие предлагали помощь. Друзья из Франции и США скинулись на билеты для аниматоров, которые пытались в эти дни уехать. Одна моя итальянская подруга, организатор фестивалей, написала: «В любой день можете постучаться ко мне домой, и я вас приму».
«Сердце мое». Реж. Илья Юдович
Мы решили попробовать перевести наш Цех анимации в Армению. Во-первых, нам не хотелось разделяться. Цех — большая семья. Наша творческая суперсила проявляется в тот момент, когда мы собираемся вместе. Конечно, по отдельности все тоже ничего, и иногда нужно разделяться, чтобы отдыхать друг от друга, но сейчас человеческие связи — любые, даже самые дальние — стали особенно важны.
Местных студий не так много, но они сразу предлагают прислать портфолио и устроить собеседование.
Мы — пример той компании, все принципы которой понятны молодому поколению, но их невозможно увидеть в большинстве культурных институций в нашей стране. У нас полностью горизонтальная структура, нет директора, единой стратегии. Это и хорошо, и плохо. Мы с этим жили и мучились, но сейчас я понимаю, что это шло вразрез с тем, как устроены в России очень многие официальные вещи, та кристаллическая решетка, которая исходит от государства и ее вертикальной иерархии, распространяющейся на всех и вся. Мы интуитивно этому противостояли. Это же и помогло нам сейчас уехать. Некоторые наши коллеги имеют так много обязательств и завязок, что не могут принять такое решение быстро, хотя, возможно, они бы тоже хотели. Нам было гораздо легче. Мы просто табор.
Примерно половина студии уже смогла уехать в Грузию и Армению, а другую половину мы ждем. Мы почти закрыли все наши проекты. У меня остался недоснятый фильм, но я надеюсь, что в течение месяца мы сможем дистанционно его завершить. И есть один большой наш долгострой, за который отвечает Илюша Юдович — «Сердце мое».
«Сердце мое». Реж. Илья Юдович
Это фильм по мотивам произведений Уильяма Сарояна, родители которого были вынуждены покинуть свою страну во время геноцида и уехали в Америку. Сароян стал американским писателем, который писал армянские истории. Этот мультфильм затрагивает в том числе тему оставленного дома, потерянной родины. Сароян всегда пишет в такой легкой подаче, с юмором, с каким-то светлым, очень оптимистическим взглядом. Мне эта тема казалась слегка абстрактной, подключиться к ней эмоционально до сегодняшнего дня было сложно. У нас в Москве не было нормальной возможности, чтобы его закончить, но сейчас появляется новая энергия.
Искусство не только отвлекает, но и помогает собраться.
Армения — прекрасная страна. Раньше я пару раз был здесь проездом в межсезонье. В глаза бросалась какая-то бедность, задымленность (люди топят свои маленькие домики, и отовсюду идет дым), серые стены, голые деревья. А сейчас Армения для меня наконец открывается. Я начал чувствовать местную красоту, архитектуру, природу. Когда мы приехали, были первые теплые дни. Когда выглядывает солнце, становится прям очень красиво. И эта подступающая потихонечку весна. Ну, а люди — просто замечательные. Очень сильно чувствуется поддержка, все готовы помочь. Удивительно.
Местных студий не так много, но они сразу предлагают прислать портфолио и устроить собеседование. Здесь есть несколько коммерческих компаний, которые делают сериалы на аутсорсе, есть студия Роберта Саакянца, с которой мы еще не успели познакомиться. Есть студии и в других городах помимо Еревана. Почти во всех образовательных центрах, которых здесь очень много, распространено бесплатное дополнительное образование для детей, которое финансируют богатые американские армяне. Например, мы работаем в Тумо, но есть и другие совершенно фантастические современные центры, которые находятся в селах, в горах. И там везде очень продвигают современные направления — программирование, дизайн, 3D-моделирование, робототехнику. В этот список входит и анимация.
«Сердце мое». Реж. Илья Юдович
Еще есть потрясающая Нара Мурадян — мультипликатор, которая всем помогает. Прекрасно, что нас с ней свела судьба. Она набила свой дом беженцами, если можно про нас так сказать. Сейчас принимает у себя пять человек. У нее очень много связей с российскими мультипликаторами и, мне кажется, она была готова принять у себя дома вообще всю российскую анимацию. Она успевает наготовить кучу вкусной еды, сидит, курит, рассказывает какие-то классные истории. Это успокаивает. Сразу понимаешь, что ты, можно сказать, дома.
Сейчас очень важно все человеческое. Все, что было ценным, становится ценным в десять раз больше. И хотя очень сложно найти какую-то интонацию, которая сегодня не была бы фальшивой и неуместной, все равно надо продолжать делать то, чем ты занимался. То, что происходит — пройдет. Конечно, это оставит свой след. Но мультипликация занимается тем, что лежит в глубине человеческой души, а это меняется гораздо медленнее. Когда в первые дни <специальной военной операции> пришло письмо о том, поедем ли мы на Суздальский фестиваль, казалось: «Какой нафиг Суздальский фестиваль?» А потом, спустя двадцать дней, ребята поняли, что все-таки надо собраться, и поехали. Я их прекрасно понял и даже немножко жалел, что не нахожусь там. Искусство не только отвлекает, но и помогает собраться. И мультипликация, и музыка, и все что угодно другое в этом смысле жизненно необходимы.
Для функционирования сайта мы используем файлы cookie и данные о вашем IP-адресе. Если вы не хотите, чтобы эти данные обрабатывались, вам придется покинуть сайт. Если вы не против, нажмите «Хорошо».
