хроника
Аглая Чечот
Аглая Чечот

Итоги 2012: Аглая Чечот


Фауст. Реж. Александр Сокуров, 2011

«Фауст» Сокурова

Открыв свою грандиозную картину крупным планом мертвого детородного органа, сразу ставшего добычей свободолюбивой кинокритики, Сокуров одновременно и снизошел до требований времени, и указал этому времени его место: ледяной бункер, анатомический кабинетик, братская могила, вонючий нужник эпохи накопления капитала. И деньги, деньги. И женщины, на которых, правда, уже не стоит. Вязкий, где-то неприятный, а где-то великий и прозрачный (например, сцена похорон и первого прикосновения) — фильм и, правда, вырос из внимательного, но все-таки еретического чтения Гете, которого авторы вслед за Фаустом, волюнтаристски толкующим Святое Писание, читают по диагонали. В этом нет ничего плохого, таков был запрос времени, для которого «Фауст» — это тоталитарно окрашенный комикс про мегаломана, строящего свой Дахау или Дау, а не многоцветная книга духа. И хоть Сокуров разбередил в «Фаусте» не одну свою ноющую рану (про сокуровский Кавказ как сюжет фильма хорошо написал Владимир Гильманов), самый интеллектуальный фильм последних двух лет — при всей своей сложности — оставляет ощущение метафизического тупика. Трагедии нет: Ростовщик уползет в свою конуру, чтобы сушить сухари, Маргарита постирает панталоны и найдет себе нового хахаля, а Фауст либо окончательно растворится в ледяной мороси, либо станет очередным креативным фюрером. Тягостная драма утраты, в первом кадре которой Сокуров изобразил не что иное, как снятие с креста.

Алексей Балабанов

«Я тоже хочу»: Балабанов на снегу

Был закончен и выпущен в прокат фильм «Я тоже хочу», о котором мы уже неприлично много писали . Картина делалась так трудно и тревожно, а ее судьба оказалась счастливой: Балабанов побывал на Венецианском фестивале, а потом ему дали спецприз молодых кинокритиков, дружно назначивших фильм главным событием года в обход Сигарева. Жуткие и прекрасные кадры зимних съемок становятся хроникой, иссякла магия «последнего фильма», и вот уже сам Алексей Октябринович рассказывает про байопик о молодом Сталине. Почему не Путин? Тоже хочу.
Новый замысел Балабанова уже всколыхнул сеть, тогда как «Я тоже хочу» проходит под какой угодно рубрикой — притча, исповедь, документальное кино, первое цифровое кино Балабанова — но только не остро-политической. Странно для фильма, который создавался в разгар протестного движения и в котором есть церковь, положительный православный рок-музыкант, бандит, взыскующий индульгенций, алкоголик и несчастный немой пенсионер, которого перекладывают из лэндкрузера в могилу как тряпичную куколку. Вот она — другая Россия, а это ее герои. Все люди симпатичные, неглупые, русские. И среди них — сам Балабанов, больше похожий в кадре на местного забулдыгу, чем на члена академии. Но почему-то этот факт проходит мимо СМИ, которые пишут обо всем —— кроме этих героев, которые, как брейгелевские слепые (привет «Меланхолии») бредут по снегу, и вряд ли когда-нибудь добредут до Болотной.

Балабанов отрицает сатиру на церковь в интервью «Афише», но ему никто не верит. А ведь при известном угле зрения в «Я тоже хочу» можно увидеть и «духовку», и отдающий петербургским провинциализмом побег от реальности, и эстетический эскапизм. Но фильм Балабанова, задавшего себе несколько неприятных вопросов, почему-то воспринимается критикой в отрыве от актуальных тем, а эти неприятные вопросы — как случай личной мании режиссера, удачно подгадавшего с упадочным роуд-муви к концу света. То, что Балабанов предпочитает задавать вопросы себе, а не какому-то безымянному начальнику, — мелочь, тонущая в ежедневном потоке медиа-мира, перенасыщенного вопросами о нарушении прав и свобод. Балабанов, в отличие от многих, знает кое-что и об обязанностях. И догадывается, что если уж соберешься кого-то свергать, делать это следует не с погремушкой, а с пушкой. Сермяжно и некрасиво.

Яков Бутовский

Умер Яков Бутовский

В мае 2012 года ушел из жизни киновед Яков Леонидович Бутовский, блестящий знаток операторского искусства, автор замечательной книги об Андрее Николаевиче Москвине, которая была недавно переиздана с дополнениями и поправками. Привожу фрагмент из послесловия Наума Клеймана, которое, как мне известно, нигде не цитировалось:

«Яков Леонидович не сразу поверил, что может быть киноведом. Было у него ощущение того, что киноведение — наука святая, и он, окончивший Ленинградский институт киноинженеров, не сможет ею заниматься с должной компетентностью. Меж тем в нем как раз счастливо сочетались знания и необыкновенный, подлинно научный педантизм, которого зачастую так недостает критической вольнице…Книгой о Москвине Яков Леонидович совершил подлинный прорыв…Я знаю, какой труд вложен в каждую ее главу, знаю, как автор заставлял себя писать, боясь впасть в краснобайство, в модный „легкий“ стиль писаний про кино. И некоторая затрудненность письма тут — прежде всего, ответственность Якова Леонидовича перед словом, которое ложится на бумагу».

Город Нальчик

Закрытая киношкола в Кабардино-Балкарии

В городе Нальчик, столице Кабардино-Балкарской республики, стартовал курс молодых режиссеров, набранных несколько лет назад Сокуровым для своей «киношколы», базирующейся на факультете искусств и СМИ местного университета. Идея региональной школы родилась у мэтра под влиянием шпенглерианства и мыслей о разлагающем воздействии мегаполисов (Московской школе нового кино на заметку), поэтому за учениками Сокуров отправился на Кавказ, где племя незнакомое, дикое, младое. Амбициозный киноэксперимент, который проводит Сокуров на Северном Кавказе — а задача именно такова — создать национальную киношколу на месте — действительно интересный. Речь не идет о том, чтобы воспитать отряд высококультурных гастарбайтеров для Москвы, а о том, чтобы создать нечто там, где до этого никакой культуры, кроме народной, и не было. Сейчас самое время для промежуточного подведения итогов: прошло уже два года, и студенты Сокурова успели поучаствовать в перезаписи «Фауста» и снять по одной короткометражке — не где-нибудь, а в декорациях «горного фильма»; Приэльбрусье и Черекское ущелье — эти жемчужины советского туризма — в ста километрах от Нальчика. Сам город представляет собой богатую натуру. Для начинающего кинематографиста — даже слишком богатую. Тут и заброшенные ансамбли величественной сталинской архитектуры, и кипучий местный рынок, и горбатые улочки, по которым, прижавшись к земле, ходят кабардинки и чеченки. По утрам, когда небо ясное, видны горы — они встают в проеме проспектов — холодные и чужие. Своих учеников Сокуров тщательно охраняет от взглядов столичных писак, поэтому, чтобы попасть туда, придется постараться.

Арно Брекер

Монография Ивана Чечота о любимом скульпторе Гитлера

В 2013 году издательство «Сеанс» собирается заняться изданием монографии Ивана Чечота об Арно Брекере. Это первое фундаментальное сочинение о Брекере на русском языке, которое будет иллюстрировано уникальными фотографиями, предоставленными архивом Музея Арно Брекера в замке Нервених. Иван Дмитриевич Чечот широко известен в узких кругах своим презрительным отношением ко всякого рода публикациям, поэтому решение о подготовке рукописи к печати по праву может считаться событием этого года. Чтобы убедить недоверчивого читателя в реальности свершившегося, публикуем небольшой отрывок из книги.

«С конца восьмидесятых годов Тимур Новиков стал проповедовать в Петербурге неоакадемизм. Произошло окончательное падение советской власти. Художники получили возможность не только свободно выбирать себе кумиров, но и свободно приписывать им любое содержание. Возникла мода на сталинское искусство, связанная с соц-артом и не только. За прошедшие годы я несколько раз слышал от Новикова имя Брекера вместе с именами Фон Глоддена, Пьера и Жиля, Глазунова, Бёклина, Аникушина, Самохвалова, — художников, представляющих ценность в борьбе за восстановление Традиции. Здесь не место излагать и анализировать доктрину нео-академизма. Скажу только, что Брекер заслуживает в устах Новикова таких превосходных степеней и определений как «светоч традиции», «мастер красоты», «исключительный талант». Не любя слово постмодернизм, Новиков, тем не менее, как типичный художник-симуляционист видит в Брекере живую опору для постмодернистской стратегии, ценит его огромный провокационный потенциал. Это, так сказать, «тайное оружие» постмодерна или, что почти что одно и то же, — старинной традиции риторического изобразительного искусства, восходящего к античности. С этого момента, когда Брекер стал фигурировать в языке петербургской тусовки, когда поднялась мода на всё таинственно-реакционное, и Курёхин сблизился с А.Дугиным, а позднее пошли слухи о каких-то тайных сговорах Новой академии изящных искусств с Российской академией художеств в лице её президента, коммерческого авангардиста и государственника Церетели, и всё это «в присутствии» такого концепта как «Художественная воля» А.Хлобыстина, я заинтересовался Брекером вплотную и как исторической фигурой, и как нашим современником.

Именно Новиков сказал мне, что где-то под Кёльном есть музей Брекера. Летом 1998 г. мне удалось его посетить. До этого же я впервые увидел две скульптуры Брекера, украшающие здание дворца гимнастики на Олимпийском стадионе в Берлине. До самого последнего времени к этому зданию нельзя было подойти, так как там было расквартировано командование британских вооружённых сил. В Музее европейского искусства в замке Нервених, то есть в музее Брекера, в гостях у его директора Джо Боденштейна меня поразило отсутствие атмосферы строгости и принципиальности, которую можно было бы ожидать в музее, исповедующем «консервативную идеологию». Скорее, эта атмосфера встречается в некоторых музеях и галереях современного искусства, где и стерильно белый цвет стен, и язык, и строгий чёрный костюм сотрудников, и серьёзность, написанная на лицах всех, кто принимает участие в общем деле, — всё создаёт настроение значительности и многозначительности. Здесь же, у Брекера, было совсем другое: чуть старомодный уют барской квартиры, некоторая неприбранность и в то же время роскошь, атмосфера гедонизма и мистификации (чего стоит хотя бы орден Александра Великого). Нигде не чувствуется никакой доктрины и менторского пафоса. Скульптуры Брекера не столько экспонируются, сколько просто расставлены вперемежку с произведениями других художников среди старинной и современной мебели и экзотических «сувениров». Полное отсутствие атмосферы храма Скульптуры или Искусства. Зато ощутим отчётливый привкус галереи, которая торгует, издаёт, объявляет подписки, устраивает вернисажи и приёмы. Дородный господин директор суетился, между делом рассказывая о музее и Брекере. Ему помогает молодой очень красивый чернокожий человек в джинсах и потрёпанной куртке, его зовут Бертрам. Во всём приятное ощущение свободы, артистизма и деловитости. Рассматривая фотографии Брекера с моделями, снимки гостей замка, обнаруживаешь странное смешение старцев и юношей, спортсменов и аристократов, дипломатов и артистов, а также французов, малайцев, балерунов, политических деятелей, публицистов и финансовых тузов, представителей местного бюргерства: удивительное, пьянящее сращение богемы самого высокого разбора с властью («на отдыхе») и частично бизнесом («на досуге»). В музее Брекера, где собраны его главные произведения периода национал-социализма или, как здесь говорят, «классического периода», при всём желании невозможно учуять никаких неприятных политических запахов — ни примитивного антисемитизма, ни нео-нацизма, ни ксенофобии. Напротив, не только в названии музея, но и в атмосфере дома ощутимы европеизм и космополитизм, пестрота и плюрализм. Если красив негр — значит и он прекрасен, — говорил Брекер в старости. Однако по ряду мелких деталей можно догадаться, что не всё в музее идёт так хорошо, как хотелось бы, а в незначительности, безобидности произведений современных художников, близких к музею, чувствуется усталость идеи, отсутствие большой перспективы. Отстаивать консервативные европейские идеалы трудно на платформе политического индифферентизма, да и самое яркое время романтического неоконсерватизма, похоже, уже миновало. Перестал выходить в США журнал общества Брекера «Прометей», улеглась музейная дискуссия об искусстве Третьего Рейха. Правда, почти ежегодно «левые силы», как их называет Боденштейн, устраивают демонстрацию протеста перед окнами замка, скандируя «Наци раус!» и «Но пасаран!». Кто-то измазывает скульптуры краской, но могучий берберский лев отпугивает разбушевавшихся «модернистов». Его раскрытая пасть действительно наводит неподдельный ужас на всякого, кто приближается к замку. «Искусство сопротивления — это мы», — совершенно серьёзно говорит Боденштейн. Главный враг — политкорректность, узкая и односторонняя политизированность мышления, восходящая к 1968 году несвобода и политическое жеманство. «Но мы боремся также и со скукой, за утверждение духа аристократизма и изящества». В то же время, замок Нервених объявляет войну дилетантизму, в смысле невладения современными художниками традиционными техниками изображения…«

А также: «Железное небо», «Luther mit dem Schwan:Tod und Verklärung eines großen Mannes», Пестрый ряд Ганса Шаруна в Инстербурге, две новых станции метрополитена в Купчино

Читайте также:


 

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить