Василий Корецкий
Василий Корецкий

Недурная бесконечность


Географ глобус пропил. Реж. Александр Велединский, 2013

Неопределенного возраста мужчина в кепочке и легком научном пыльнике походкой фланера идет по пермскому краю. В этой походке, впрочем, чувствуется усталость. Человеку нужно пива, человеку важно покурить. Остановиться. Неуклюже взгромоздившись на несоразмерные ему детские качели, он добивает бутылку, раскачивается и грузной тенью ухает куда-то вперед, в сугроб. Или назад — в холодные воды Камы, и плещется там, упиваясь своей нелепостью, кривляется как шут, крича на разные голоса какие-то глупости. «Я — бивень!» Ку-ку, кукареку.

Да, группа авторов, стоящих за экранизацией романа Иванова, очень хочет показать своего «Географа» наследником славной семидесятнической традиции советских фильмов о лишних людях, сделать Служкина собутыльником, в первую очередь, инженера Макарова из «Полетов во сне и наяву», а также Зилова («Отпуск в сентябре») и Бузыкина («Осенний марафон»). Шутовские жесты и старомодный гардероб географа Служкина, очевидно, должны вызвать ностальгию — и здесь «Географ», конечно, идеально вписывается в тренд культурной политики россииского государства. Как и герой «Географа» (и его ролевые модели из семидесятых), страна сегодня не может без ужаса и тоски смотреть в будущее, а потому боится и почувствовать настоящее (которое есть шаг на пути к будущему). Результат — взгляд, прикованный к старым фотографиям, лишь бы не видеть удручающую пустыню реального.

Именно посреди этой пустыни и болтается в фильме режиссера Велединского и продюсера Тодоровского бездельник Служкин, человек без особых достоинств и без особых недостаков, ни горячий, ни холодный. Мир, в котором ему так никак, — это гомогенный, эгалитарный, поддельный мир, в котором все сущности уже почти растворились, но остались имена и названия. «Мужчина», «тряпка», «интеллигент». Саморефлексия в таком мире трудна, мучительна и непродуктивна: зыбь означающих без означаемых держится на всеобщем консенсусе, легкое сомнение немедленно рушит эту пирамиду подпирающих друг друга знаков. А новый рассказ из рассыпанной грамматики не сложить, да нигилист Служкин и не желает этого. Он, образно говоря, намеренно отказывается от фаллической функции, которую так и норовят возложить на него окружающие. Быть ответственным мужем, старшим любовником, короче, центром мира — нет, никогда! Служкин хочет просто «любить, но не быть залогом ничьего счастья» и наоборот. Другими словами, he just wants to be a dick. Да, велик соблазн сказать, что герой тут оказывается недожат, недосказан, недоработан (или сознательно выставлен пустым мудаком). На самом деле портрет удался — и тот энтузиазм, с которым режиссер и исполнитель главной роли защищают своего героя, тому косвенное доказательство. Не задался сам Служкин.

Географ глобус пропил. Реж. Александр Велединский, 2013

Географ из фильма принципиально отличается от Служкина из романа Иванова: тот, живший в девяностых, очень переживал свою неуместность в наступающем хаосе; этот, перенесенный лет на двадцать вперед, — сам в какой-то мере застрельщик окружающего его хаоса, «вечного взрыва». Сыгранный Хабенским с очевидной мужской солидарностью, этот Служкин вовсе не трагичен, а в чем-то и правда близок к «современной святости». Свое любовное географ формулирует в смятом монологе, произнесенном между пельменями и необязательным внебрачным сексом по дружбе. Но любить он тоже катастрофически неспособен (хотя авторы всеми силами и пытаются отвести от героя подозрения в импотенции); ему, как следует из эпизода на школьной экскурсии, неинтересно даже краеведение. Единственное, что у него хорошо получается, — не обижать никого сильно и самому особенно не обижаться. Он не способен ни на проступок, ни на поступок, он — мужчина дикий, но не опасный. Удобный антигерой ценящего комфорт времени.

«Географ» вообще идеально попадает в цаитгаист. Он успешно решает проблему, так долго стоявшую перед постсоветским кино, — проблему языка, новой знаковой системы, адекватной новой реальности (для советского кино эта проблема не была такой острой в силу так или иначе присущей ему пропагандистской функции — в пределе советский фильм должен был создавать новую реальность, а не живописать имеющееся несовершенство). Сложности, с которыми сталкивались другие россииские режиссеры-реалисты, кажется, объясняются тем, что их поиски ватерлинии, константы быта, проходили не там — их, по гуманистической привычке, искали в области натуральных чисел. А общим знаменателем русской жизни оказался ноль. Пустота выпитой бутылки. Эта пустота звонко отзывается в зрительских сердцах, ее при желании можно успешно заполнить своим собственным представлением о жизни, мужчинах, женщинах, народе, интеллигенции, Служкине из прочитанного раньше романа, наконец. Собственно, фильм с его кольцевой композицией, обещающей герою лишь недурную бесконечность, тщательно поддерживает чистоту этого вакуума, оберегая зрительскую фантазию от любых внятных намеков на мотивы, конфликты и переживания катящегося от женщины к женщине, от новой службы до нового увольнения героя. В сущности, вся фабула «Географа» — это «вот, мол, живет в Перми такой Служкин». Казалось бы — живет, и хрен с ним. Но это знание оказывается очень важным для всех, как будто вместе со Служкиным исчезнет и что-то в нас, как будто Служкин — это мы, как будто «Географ» — это манифест поколе- ния. Чего мы так за него цепляемся, видя все, о чем говорилось выше? Ах, ну да — кого еще мы наидем в этой дыре.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить