Ностальгия не отменяется
«Утомленные солнцем» ставят критика в методологический тупик. Все здесь привычно и знакомо, все это уже было, и было даже у самого Никиты Михалкова: приусадебная ретро-нега с чаепитиями и дореволюционными робкими дыханиями и шепотом. Семейное гнездо на даче (в имении), где вопреки неуклонному движению исторического прогресса разлито тепло нерастраченной и необольшевиченной — широкой, безалаберной и возвышенной русской души. Наконец, сентиментальный треугольник: лихой комдив Котов с рыжими усами, его жена Маруся и таинственный некто, вползший хитрой змеей в этот по-дворянски ароматный рай.
Да и сами тридцатые годы — будто Анатолий ыбаков, переложенный на полузабытый язык советского «поэтического» кино. ыбаков, который любуется своими простодушными и прямодушными героями на дремлющем фоне социального ада, готового при первом удобном случае разверзнуть свою пасть.
Действие фильма происходит на протяжении одного дня в уединенной усадьбе и на венециановских просторах, слегка подпорченных соседством пионерских лагерей. И это предоставляет режиссеру возможность вправить картину беззаботного времяпрепровождения героев в неоклассическую раму. Михалков завораживает гибким пространством экрана, кажется, вдруг вспомнившего, что в кино может быть и такая, сопряженная с русской природой лукавая и роковая любовная игра. Михалков погружает нас в поле знобящей и почти утраченной энергетики, сознательно отчуждая своих полу-чеховских полу-трифоновских (в кинематографическом измерении — чисто михалковских) персонажей от зловещего опыта тридцатых годов, зловещие отзвуки которых почти не проникают в замкнутое пространство.
асплата за гитарные переборы и шаловливую беспечность приходит тогда, когда романсы допеты до конца, причем без вторжения иных, не слишком благозвучных коммунистических нот (если их обертоны в общем хоре и звучат, то наивно и нестрашно, как звуки горна во время военной игры). С появлением на экране физиономии Сталина, нарисованной на воздушном шаре, пространство начинает размыкаться: на шаляпинскую «Элегию», которую с почти детской невозмутимостью пытается допеть до конца один из героев, наезжает колесом жанр, в котором по традиции фигурируют наручники, наганы и сияющий блеском «воронок». В чреве мелодрамы произрос триллер. Что опять же понятно — за ностальгию приходится расплачиваться, как расплатились за дачную негу Котовы.
Но кинематографическая ностальгия Михалковым не отменяется. Именно то время дает ему возможность темпераментно и самозабвенно играть во все — в свет и звук, в историю гражданской войны и солдатиков, в танки и Сталина, в любовь и эротику. Играть, упиваясь ироническими монтажными стыками или отточенным умением пронзить кадр безупречной диагональю солнечного луча. Михалков пользуется, может быть, последней возможностью насладиться псевдоклассической культурой тридцатых годов, насладиться так, как умеет только он, Никита Михалков, а именно — влюбляясь во все, что только видит и слышит. Влюбляясь и забывая при этом об одном: внушив нам, что на комдивовских дачах жилось не хуже, чем при царе, можно оказаться на грани этической двусмысленности. Впрочем, Михалкову словно и не требуется новейшего социального опыта. Для него, наверное, и понятия «новой России» не существует. Он работает не столько в историческом, сколько в кинематографическом пространстве, раздвигая другие границы, насыщая изображение и звук, приближая к нашему слуху трепетный шепоток Котова на ушко дочке Наденьке про то, что «надо любить нашу Советскую одину». Самого Котова вот-вот увезут в «воронке» на верную смерть, после чего совестливый обольститель из органов, спровоцировавший эту смерть, перемешает воду в ванной с собственной кровью. А Наденька, несмотря на исчезновение папы и, наверное, несмотря ни на что, поверит: тогда Большой Каменный мост мыли чуть ли не мылом и поэтому все, в общем, было хорошо…
Читайте также
-
Дело было в Пенькове — «Эммануэль» Одри Диван
-
Mostbet giris: Asan ve suretli qeydiyyat
-
Лица, маски — К новому изданию «Фотогении» Луи Деллюка
-
Высшие формы — «Книга травы» Камилы Фасхутдиновой и Марии Морозовой
-
Школа: «Нос, или Заговор не таких» Андрея Хржановского — Раёк Райка в Райке, Райком — и о Райке
-
Амит Дутта в «Гараже» — «Послание к человеку» в Москве