Михалков против Михалкова
В Канне один журналист сказал: «„Утомленные солнцем“ — это хороший Михалков». Согласен: по режиссуре, со всеми ее компонентами (атмосфера, изображение, звук, актерская игра, постановочные эффекты), это Михалков в своей лучше форме, которого мы помним по «Неоконченной пьесе» и «Пяти вечерам», а не по анемичной «Анне». Но вряд ли стоит уподобляться критикам-ортодоксам и пытаться напрочь отделить «хорошего» Михалкова от «плохого».
СЕАНС – 9
В координатах этого режиссера «Утомленные солнцем» — действительно образцовый (эталонный) фильм, где доведены до предела и сильные стороны этого человека и гражданина, и его органические «пороки». Клубок любви, ревности и предательств на фоне идиллического дачного пейзажа тридцать шестого года лихо размотан самим Михалковым и его соавтором по сценарию Рустамом Ибрагимбековым. По словам последнего, этот сюжет не подвержен конъюнктуре и, в принципе, мог быть снят хоть десять лет назад. В самом деле, по форме «Утомленные солнцем» следуют традиции «брежневского кино со знаком качества»: интимный психологизм и живописная красивость в первой половине сменяются во второй реанимацией большого эпического стиля — унесенного ветром истории и вызывающего ностальгическую боль. Что касается содержания, то это и есть наши «Унесенные ветром» — консервативный кинороман с любовной интригой, спроецированной на плоскость истории. И то, что, вопреки перестроечному канону, циником и оппортунистом оказывается дворянин-интеллигент, а большевистский вояка — рыцарем без страха и упрека, тоже должно удостоверить «вневременную» ценность этого произведения, чуждого мелкой суете и сиюминутным страстям. Благородство не столько в происхождении, сколько в порядочности, в том, чтобы быть человеком «с правилами», с традициями, с корнями — так читается мораль картины.
Все еще не оконченная пьеса предназначена для сталинско-тоталитарной дудки.
Михалков не был бы собой, если бы почил на лаврах классика и снимал просто высококачественное кино — чувственное, сентиментальное, картинное, на какое он мастер. Проснувшийся в нем Михалков нет-нет и дает о себе знать. Слава Богу, не указующим перстом — на тех, кто мешает России найти верный путь, но более или менее рискованной игрой со временем, историей, ее героями и марионетками. Характерно уже изначальное расположение фигур. Все они, обитатели подмосковной дачи, преисполнены друг к другу любви и нежности. И отличник революции комдив Котов, и его жена Маруся, и дочка Надя, и многочисленные интеллигентные домочадцы. Все, кроме «плебея» Котова, забрели в это кино из давней михалковской версии Чехова, только теперь все еще не оконченная пьеса предназначена для сталинско-тоталитарной дудки. Но это выясняется ближе к концу, а в первой половине картины царит идиллия, как будто мы посетили последний остров счастья в Архипелаге ГУЛАГ. Даже военные маневры и пионерские парады поблизости, хотя и отдают маразмом, но вполне вписываются в теплую, окрашенную юмором, гармоничную тональность рассказа.
Мощный драматичный финал, однако, не просто контрастирует со всем предыдущим, но и выбивает из-под его ног психологическую почву. Трудно поверить, чтобы столь безобидный стиль отношений определял жизнь привилегированной советской семьи образца тридцать шестого года. Но если и так, какую цену должен был заплатить комдив Котов — красный комиссар, герой гражданской, близкий друг Сталина? Несколько раз акцентируя их с вождем любовно обрамленные фотографии, Михалков (сам играющий Котова) невольно бросает на своего «безупречного» героя тень ответственности.
Крайнее напряжение творческих сил, порыв энергии, чуть не пробивший каннскую твердыню.
Можно предъявить ему и другие претензии: в частности, так ли уж морально было воспользоваться служебным положением и сослать подальше соперника, построив свое счастье на его беде? Но режиссер, кажется, намеренно обходит эти темные места, сводя их к скороговорке и растворяя — опять же — в атмосфере.
Отрадно, конечно, что Михалков не собирается никого судить — кроме «шариковой молнии» большевизма, закатившейся на остров счастья в образе двух зверюг — энкавэдэшников. Что «конформист» Олега Меньшикова не получился примитивом-подлецом и в лучших сценах тянет на трентиньяновский масштаб. Что Надя Михалкова проявляет на экране чудеса артистичности, а Ингеборга Дапкунайте не уступает молодой Елене Соловей. Что вся картина выдает крайнее напряжение творческих сил, порыв энергии, чуть не пробивший каннскую твердыню.
И все-таки, слушая слова Котова о том, зачем нужны революция и коммунизм (чтобы у всех людей были гладкие пяточки), думаешь не о том, какой Михалков хороший отец, а о том, как трудно сказку сделать былью. И чем эта сказка красивее, тем труднее.
