Андрей Плахов
Андрей Плахов

Самостоятельная жизнь под французским контролем


Фильм «Замри — умри — воскресни» стал триумфом перестроечного кино. Хотя к перестройке он имел мало отношения. Действие происходило в послевоенные годы, но режиссер, вместо обычной в таких случаях ностальгии, вытянул из детских воспоминаний пронзительную ноту дикарства. Он и сам предстал в Канне, как дикарь-триумфатор, выпущенный из тюрьмы (в прямом и переносном смысле) благодаря перестройке. Судьба автора и судьба героя фильма сплелись в апофеозе успеха и вписались в новый остромодный дискурс. Шел 1990 год. «Год Линча». Двойное нашествие американского постмодернизма и русского экзотизма. Позиции Каневского усиливал Павел Лунгин с «Такси-блюзом», что было симптоматично: эти два зверя удачно дополняли друг друга как два лика современного неоварварства.

Спустя два года в Канне повторилась знакомая расстановка фигур. Линч вернулся на Лазурный Берег как хозяин в свои угодья — с «фильмом-ключом» к сериалу «Твин Пикс», с Дэвидом Боуи живьем и с грандиозным шоу на Круазетт. Каневский (которого дополнял Лунгин с «Луна-парком») представил «Самостоятельную жизнь», снятую с французской помощью и под французским контролем.

Хотя успех конструировался продюсерами, ставка делалась на спонтанность авторской манеры и специфический жизненный опыт режиссера. В этом смысле он никак не должен был уступить конкурентам, итальянским (Джанни Амелио) и английским (Теренс Дэвис), представившим в том же Канне свои версии экзальтированного детства. К тому же самостоятельная жизнь вновь попадала в линчевский контекст. И впрямь, Каневский носится из фильма в фильм со своим Валеркой — не хуже, чем Линч с Лорой. А опутанный тюрьмами и лагерями дальневосточный Сучан — это наш родимый Твин Пикс.

И не надо никаких наркотиков — достаточно откушать денатурату, а потом получить в рост в качестве снадобья струю мочи от опытной старой женщины. И не надо никакого инфернального Боба — простые дальневосточники натворят за полтора часа такое количество безобразий, какое не снилось всем линчевским мутантам, вместе взятым.

У советских собственная гордость, и наши неоварвары тоже не чета ихним. Похоже, нас и хотят воспринимать в этом самобытном и первобытном качестве — варварами без всяких приставок или кавычек.

Однако не забудем, что «варварство» формировалось под французским контролем. Во второй половине фильм начинает буксовать в заторе драматургически несвязанных эффектных аттракционов и завершается несколькими финалами. В последнем из них Валерка обнажает татуировку на груди в виде Звезды Давида: дань международной кампании по борьбе с антисемитизмом (и чтобы не отстать от Лунгина). Только русские евреи способны — то ли со стыдом, то ли с гордостью — так рвать на себе рубашку. А французам, понятное депо, это только в радость.

Вообще Каневский любим французами. Чего больше, если он после первой же картины попал в почетный список «Кайе дю синема», собравший великолепную двадцатку «режиссеров XXI века»,- попал между Аки Каурисмяки и Джейн Кэмпион. До XXI века, конечно, не так уж далеко. А поскольку Валерка взрослеет медленно и еще не приобщился ко всем сексуальным новшествам, есть резерв для продолжения. Французам это опять же должно быть близко: они помнят Трюффо и Антуана Дуанеля. Только если Жан-Пьер Лео в жизни превращался из шкодливого мальчика в стареющего брюзгу, то Павел Назаров, играющий Валерку, не дает повода соскучиться. На новом витке своего жизненного опыта проказник оказался в тюрьме. Говорят, его готовы были освободить на время съемок, но режиссер предпочел снимать «прямо там». Для аутентичности.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить