Отар Иоселиани: фильмы, сделанные живыми людьми, — это считается верхом снобизма…
Вы не жалеете сегодня о принятом несколько лет назад решении остаться и снимать кино во Франции?
Клянусь вам, у меня в тот момент не было никакого желания снимать кино в Грузии. Я перелистнул какую-то страницу. Вдруг понял, что если останусь, то буду всю жизнь топтаться на одном и том же месте. И совсем никакого отношения это не имело к тому, мешали мне или не мешали. Ну и слава Богу, если мешали. Слава Богу, что выгнали. Слава Богу, что я поехал во Францию и снял то же самое, что мог снять в Грузии. Руки на этом не нагрел и подтвердил для самого себя, что везде одно и то же.
Судя по названию вашего нового фильма, он возник как продолжение пасторально-лирической традиции кинематографа Отара Иоселиани?
Не могу ответить на ваш вопрос. Я как городской житель всю жизнь свою провел в квартирах и кабаках. И только в двух этих местах. Так, наверное, это все мечты человека, который привык находиться в запертом пространстве. Но я совсем не уверен, что я прав.
Вы сказали, что сняли во Франции то же самое, что могли снять в Грузии. Означает ли это, что ваша «Охота на бабочек» свободна от французского отпечатка?
Когда делаешь фильм — не думаешь, для чего и как ты его делаешь. У меня на глазах происходит крушение цивилизации. Может быть, я просто подумал: Боже мой, скоро вообще исчезнет прекрасная порода людей и помнить никто о ней не будет. Пустота останется. И надо показать, как достойно эти люди уходят из жизни. Вот про это я решил снять фильм, на этом замысел и основан: уехать далеко и снять басню о том, что происходит здесь. Но сейчас я фильм сделал и видеть его больше не могу. Сделал — и с плеч долой.
Вы сталкиваетесь во Франции со сложностями, когда пытаетесь снять свое кино?
Там снять картину так же невозможно, как и здесь. Но если ты приехал отсюда, у них логика немного другая: ты новый фрукт и мы тебе поможем снять фильм. А потом будем хорошо выглядеть в собственных глазах — мы тебе помогли. Но что ты там снимаешь, не волнует никого совершенно. Французскому продюсеру это так же безразлично, как и Ермашу. Никому вообще наше искусство не нужно.
Проблемы с поиском денег на свои проекты у вас не возникают?
На самом деле особых проблем нет — надо просто просить немного. Много просить нельзя. Вот на «Мосфильме» есть кавалерийский полк — для Франции это роскошь немыслимая. Это очень дорого стоит. Нельзя придумать картину с дворцами, костюмами и париками. Что-нибудь попроще надо придумать, и тогда все произойдет. Феллини сказал мне, за полгода до своей смерти: «Я не могу достать денег на фильм». Да, существует «Чинечитта» — громадная пустая студия. Но чтобы снимать в ней, нужны колоссальные деньги.
А сколько требовалось Феллини на новый фильм?
Кажется, он просил сорок миллионов долларов. Ему их не дали и никому не дадут. Вот призы на фестивалях дадут, навешают сколько угодно, пожалуйста. А денег — нет. Их дадут только тому, кто готов сдаться, перестать думать и превратить себя в инструмент финансовой операции. Так что не думайте, что есть какое-то идеальное место для производства наших фильмов. Нет такого места уже давно. Этот бедный Сатьяджит Рей, далеко не последний человек в Калькутте — он же был изгоем в своей стране, где снимают по четыре тысячи фильмов в год и все там танцуют. Или нужно поступать, как китайские режиссеры. Они очень хитрые: снимают фильмы, которые угодны Западу. И это очень хорошо, мило и даже имеет флер диссидентства.
Смогли бы вы чувствовать себя в Америке так же уютно, как в Европе?
Знаете, Америка очень далеко от нас. Очень далеко. Никто даже представить себе этого не может. Человек, который поехал жить в Америку, должен навсегда порвать со своим прошлым. Вот если вы уедете в Португалию, у вас еще останется возможность вернуться домой пешком. Из Америки пешком вы уже никогда не вернетесь. Морские пути прервались давным-давно. Если перестанут летать самолеты, на этом вообще все кончится. Так что люди, которые уезжают в Америку и там начинают жить, — это решительные люди, которые понимают, что они уже не здесь и больше никогда здесь не будут. Пусть это даже Иосиф Бродский, который уехал со своим багажом, со своими страданиями и еще не знаю с чем. Он будет поливать там свой огород, пока тот цветет и плодоносит. Но это американский огород, хотя и с зернышками, завезенными отсюда.
Иными словами, путь, по которому в свое время пошел Андрей Кончаловский, для вас невозможен?
Я думаю, что американская деятельность Кончаловского или деятельность, скажем, Ираклия Квирикадзе — это не духовная деятельность совершенно. Рассматривать ее как попытку вписать страницу в наше культурное наследие?
Такой вариант надо решительно исключить. Там какие-то другие цели, я не могу их определить. Во всяком случае, вполне земные цели. Так для чего ехать в Америку, если хочешь делать кино? Незачем туда ехать. В Америке очень трудно тем людям, которые хотят делать кино. А тем, которые хотят делать деньги, — очень легко. Надо просто потерять голову и перестать думать. Но если все же человеку полагается думать, то лишившись головы — на черта жить? Я вот недавно был на фестивале в Теллурайте. Совершенно исключительный для Америки фестиваль — там были фильмы, сделанные живыми людьми. Это считается верхом снобизма. Мы себе эту роскошь пока еще позволяем.
Сейчас многие из уехавших на Запад режиссеров возвращаются, чтобы снимать фильмы здесь. Не возникает ли такое желание у вас?
Я хочу сразу внести ясность. Я уехал во времена Ермаша из этой страны и все время стремлюсь сюда вернуться и что-то снять. А здесь все хуже и хуже, хуже и хуже. Я не знаю, что делать. Поверьте, я не для красного словца все это вам говорю. Вы же знаете, что «Мосфильм» практически закрылся. А мое ремесло связано с тем, чтобы были камеры, на которых я мог бы снимать, и лаборатории, где я мог бы проявлять пленку. Дело не в нас, мы старые люди. А какой молодой человек с головой на плечах и сердцем рискнет сегодня заняться нашим искусством? Выходит, отдадим все торговцам. Вот ужас в чем. Вы полагаете, что ситуация безнадежна? Не случилось бы небольшого недоразумения в отношениях между Ромео, Джульеттой и монахом — и что тогда? Все закончилось бы хорошо и скучно.
