Чужое письмо
Славный малый киномеханик Иван Саньшин из фильма Андрея Кончаловского «Ближний круг» главную и непоправимую ошибку совершил тогда, когда опрометчиво выскочил из своей кабинки под потолком кремлевского кинозала и оказался там, где ему оказываться не следовало. В ближнем круге с мягкими кожаными креслами, сервированными столами, хищным блеском бериевского пенсне, старческим калининским запашком и зловещей тенью в сером френче. Посягнув на жизнь, права на которую не имел, он шагнул туда, откуда возврата нет.
Нет нужды повторять ошибку незадачливого героя, посрамленного сюжетом собственной судьбы: российскому зрителю заказано смотреть это кино, которое снято не о нем и не для него. Российскому зрителю, для его же собственного блага, позволительно это кино лишь подсматривать, памятуя о том, что он занимается чтением чужого письма. Подобно тому как до поры до времени Иван Саньшин благоразумно подсматривал сквозь неприметную скважину своей кинобудки за недоступной жизнью тонкошеих вождей. Самую дурную шутку сыграли с фильмом его прокатчики, устроившие «Ближнему кругу» чуть ли не всесоюзную премьеру. В то время как он должен был стать достоянием посетителей видеосалонов и ближнего круга поклонников творчества Кончаловского. Положение несколько исправило кабельное телевидение, пиратским образом прокрутив фильм и тем самым вернув его в привычный для нас голливудский киноряд.
К событиям нашего проклятого прошлого, по отношению к которому мы по-прежнему бесконечно ревнивы и с болезненной подозрительностью относимся к любой попытке прикосновения, — к этим событиям «Ближний круг» имеет самое отдаленное отношение. Соображения, по которым режиссер предпочел вычертить сюжет своей лав-стори на фоне советской карты сороковых годов, мне кажутся второстепенными. Но смешны обвинения в том, что Андрей Кончаловский, движимый интересами бесхитростной конъюнктуры, просрочил по неведению время и не заметил, как флажок сталинской темы окончательно рухнул. В конце концов, эта Россия — очень абстрактная Россия, населенная Иванами да Настями. Этот сталинизм — весьма абстрактный сталинизм, который целиком укладывается в схему деловитого американского дайджеста: слепая народная любовь-покорность, маразматики и маньяки у горнила власти, животный антисемитизм, истребляемая интеллигенция, роскошные яства кремлевских застолий и немилосердная давка на кремлевских похоронах. Вот почему Иван Саньшин проживает в подвале по Скотопрогонному переулку и с тоской наблюдает за передвижением стада мимо окон, что эффектно рифмуется с панорамой, которая открывается ему, из скважины кинобудки. Вот почему энкавэдэшники нагрянут ночью за его соседом — военспецем с безусловной фамилией Губельман, а другой его сосед из бывших будет печально вразумлять ослепшего от страха Ивана. Вот почему выживший из ума всесоюзный староста будет комично храпеть на просмотрах и падать со стула, плотоядный всесоюзный прелюбодей станет причиной гибели Ваниной жены Насти, сытая дворня жирными пальцами не забудет стащить с хозяйского стола оставленные шоколадные конфеты, а самого героя чуть не задавит обезумевшая в траурном экстазе толпа на похоронах Хозяина. Умело и точно задействовав знакомый ему механизм, режиссер сполна удовлетворит интерес к эпохе, на который она может рассчитывать среди адресатов его фильма.
С магистральным сюжетом «Ближнего круга» все обстоит сложнее. Если он и кроился по американским образцам, то с очевидной оглядкой на российские пристрастия, в первую очередь — к пресловутому маленькому человеку. Кончаловский даже позволил себе некоторое лукавство: снял английскую кальку с имени-фамилии хрестоматийного Вани Солнцева, вывернув наизнанку сюжет о сыне полка. И превратив Родину-мать, вскормившую своего детеныша, в сталинскую Россию-суку, цинично изнасиловавшую преданное ей дитя. Однако это режиссерское лукавство никоим образом не компрометирует здоровое голливудское самочувствие «Ближнего круга». С его немудреной эстетикой дайджеста и простодушной философией найденного ответа на все вопросы; с его безупречным ритмом и компьютерным монтажом; с его выверенной рецептурой, допускающей в качестве приправы к мелодраме строго определенную порцию назидательности, мистики и трагизма; наконец, с его четырехкамерной съемкой и восхитительной пленкой, благодаря которой красивы даже ноги повесившейся Насти в неверном лунном свете и раздавленные тела на похоронах.
«Ближний круг» является тем, чем является. Только надо без ханжеской дрожи в голосе воспринимать то обстоятельство, что не все письма посылаются нам.
Или не читать этих писем вовсе.
Читайте также
-
Дело было в Пенькове — «Эммануэль» Одри Диван
-
Mostbet giris: Asan ve suretli qeydiyyat
-
Лица, маски — К новому изданию «Фотогении» Луи Деллюка
-
Высшие формы — «Книга травы» Камилы Фасхутдиновой и Марии Морозовой
-
Школа: «Нос, или Заговор не таких» Андрея Хржановского — Раёк Райка в Райке, Райком — и о Райке
-
Амит Дутта в «Гараже» — «Послание к человеку» в Москве