Три источника и три составные части
Лет десять назад Дмитрий Урнов завел экстравагантную дискуссию — создала ли культура XX века героя, достойного памятника? По его мнению, насквозь разъеденный модернизмом Запад смог водрузить на пьедестал лишь одного путного персонажа — Шерлока Холмса.
СЕАНС – 7
Вспомни литератор о кино — вряд ли возник бы сам вопрос: здесь тьма нарицательных героев, давно «отслоившихся» от своих творцов. Наше кооперативное жулье вовсю тиражирует образ Микки Мауса, но куда оскорбительнее поза наследников Диснея, возмущенных покушением на их «интеллектуальную собственность». Микки — ваш?! Он — всех. Как добрый Чарли, как «лунный лик» Китона, как волнующая хрипотца Марлен Дитрих, как пленительная богиня Мэрилин Монро — заслужившая изваяние вроде явленного Кеном Расселом в фильме «Томми»: кокетливая ужимка над распустившимся цветком взвихренного подола. А госпожа Норма Джин Бейкер Мортенсон — как и господа Чарльз Спенсер Чаплин или Уолтер Элайас Дисней — частное и грешное лицо. Какой ей памятник?..
В новинку было, что советские актеры явились не госсобственностью, а живыми людьми.
…На новейшем мозаичном панно Константина Звездочетова увековечены самые популярные комедийные киногерои советских шестидесятых — Трус, Бывалый и Балбес. Обожание было всеобщим — сталкиваясь с актером Юрием Никулиным, уличные алкаши жаждали непременно «тяпнуть» с дружком Балбесом. От своего отца Леонида Гайдая троица былинных богатырей покатила к другим режиссерам: Эльдару Рязанову, Ларисе Шепитько… Нерядовое для нашего кино странствие казалось естественным, в отличие, скажем, от анекдотичного выныривания известного Максима в фильме Фридриха Эрмлера «Великий гражданин». Вицин — Никулин — Моргунов в личинах своих персонажей позировали для журнальных фотокомиксов, но и в актерах уже не очень нуждались своевольные экранные отблески, отлившиеся в мультсериале про Бременских музыкантов, в карикатуре, анекдоте… Совсем в духе Диснейленда — штамповались даже игрушечные фигурки этих героев! О славе троицы косвенно говорит ее влияние на мир советской комедии: неразлучные разбойники из «Айболита-66», недотепистые «джентльмены удачи» явно облучены Гайдаем, да и играют их почти сплошь гайдаевские актеры.
Перл прессы шестидесятых — беседа с Вициным — Никулиным — Моргуновым в популярнейшей газете «Неделя». Ко всеобщему удивлению, из актеров не выжимали клятвы «воплотить образ нашего современника» — их просто спрашивали о любимом месяце, мотиве, зверьке… Ответы помнятся — в новинку было, что советские актеры явились не госсобственностью, а живыми людьми. «Столичная!» — уверенно бухнул Никулин в ответ на вопрос о напитке, а про цвет задумался: «Цвет? Гм… В клеточку». Евгений Моргунов (мрачный дуболом Бывалый) оказался сентиментальным поклонником фильма «Большой вальс» и нежным сыном: вспомнил новогодний праздник, который в последний раз встретили с мамой. Любимый фильм Вицина «8 1/2», а Никулин трогательно предпочел «Звонят, откройте дверь!» Куда как изысканно для их героев, подзаборных пьянчужек! Не зазором меж собой и образом удивили актеры, а просто самим своим наличием: верный знак удачной и потому как бы сторонней творцу маски.
Катился «звездный» бум троицы — под обожание народа, восторги рекламы, прессы, телевидения…
И — как отрезало.
Бывалый у Гайдая — мобилизующий и зовущий жулик.
Сегодня не только западному зрителю впору растолковывать, кто изображен на панно Константина Звездочетова, но и нашему, особенно молодому. Почему? Иссяк талант Гайдая? Но герой неомифологии не нуждается в опеке родителя — после гибели Джеймса Дина или Мэрилин Монро слава их нарицательных созданий лишь нарастала. Верно, есть в самой троице — код, обеспечивший ей мгновенный взлет и скорое забвение.
Вглядимся — кого изображают Вицин — Никулин — Моргунов?
Евгений Моргунов — Бывалый. Дынноголовый, с усиками «тумбочкой», выпирающим брюхом, в добротной, шнурочком подпоясанной косоворотке полувоенного покроя, галифе, сапожках; зимой на нем шапка-пирожок, двубортная дубленка, белые бурочки. В осанистой представительности его — руководящее начало неистребимо советской выделки.
Своей телесностью Бывалый удивительно вторит статям начальства нашей классической «Великой эпохи», независимо от рангов и нравственных переливов — от ублюдка Ульриха до реформатора Хрущева, от обкомовского громовержца до ворюги-завмага, от управдома до пролетарского поэта Демьяна Бедного. Субтильных революционеров-романтиков стремительно вытеснили энергичные пузаны, под бряцание присвоенных лозунгов обделывающие свои темные делишки. Бывалый у Гайдая — мобилизующий и зовущий жулик. Само его место в фильмах как бы договаривает скрываемое подобными типами в жизни — личина государственного мужа маскирует вульгарное шкурничество.
Шурик несет излюбленную высокой комедией тему обманчивой слабости.
Юрий Никулин — Балбес. Его суть так очевидна, что вместо подтекста здесь — сплошь открытый текст. Сутулые спины, шаркающие походки, обезьяньи лапищи-плети, мутные гляделки, кривые ухмылки, нечленораздельное мычание его бесчисленных двойников, трущихся по вокзалам, толкучкам, возле складских подсобок и винных точек — намозолили всем глаза. Это люмпен, воцарившаяся в стране полууголовная шушера — недаром Балбес с таким чувствительным надрывом исполняет под гитару блатную «классику». Он не умеет и не хочет работать, предпочитая разворовывать и пропивать государство, не отказывая себе ни в одной из убогих потребностей. Таким вот безмозглым, податливым, покорным кнуту «подручным материалом» проще всего манипулировать деятелям типа Бывалого.
Георгий Вицин — Трус. Маска, новизной и содержанием приближающаяся к откровению. Жеваная шляпчонка, заскорузлый жгут галстучка, портфелишко, плаксивый тенорок, женственная жеманность — вылитый интеллигентишка из жлобского анекдота. В эпопее Гайдая ему противостоит истинный интеллигент — шестидесятник Шурик, очкарик в ковбоечке. Он тоже из городского фольклора, но не из «трамвайного», а из студенческого. Отчего они с Трусом, схоже очерченные, столь полярны?
Маленький Чарли, хрупкий Китон — выстаивали против всех мыслимых бед, от природных стихий до машины государственного террора. И Шурик несет излюбленную высокой комедией тему обманчивой слабости: прет на рожон, безрассудно сражаясь с узаконенным всесилием дутых авторитетов — с хамоватым «гегемоном» Федей, с хозяином целого края, партийным вельможей Сааховым… Могучий противник обязателен для положительного героя комедии, но это требование жанра, кажется, и пресекло дальнейшие «приключения Шурика», явно обреченного схлестнуться с чем-то погрознее товарища Саахова. Зарницей этой несостоявшейся битвы забрезжила в «Кавказской пленнице» тема психушки…
Трус — «шестерка» на побегушках у «шестерки» же, ничтожного Балбеса. Большего унижения не вообразить, но он служит чуть не со сладостным повизгиванием, искупая первородную вину перед «меньшим братом». Трус вечно «под мухой» — но такое впечатление, что и пьет он из идейных соображений, явно «сливаясь с народом» через «опрощение».
Алексей Тарханов пишет, что троица символизирует «народ», но это не совсем так. Вот неразлучные герои фильма Сергея Овчарова «Небывальщина» действительно воплощают грани народного характера: истинно «бывалый» Солдат с его здравой сметкой, Незнам с его прелестным наивом чистосердечия, Бобыль, неуемный фантазер-изобретатель. Руки, Сердце и Разум трех персонажей как бы сливаются в здоровое народное «тело».
У Гайдая явлена уродливая трансформация этих начал: практичность вырождается в нахрап Бывалого, простодушие — в дурость Балбеса, биение мысли — в лакейство псевдоинтеллигента Труса. Идеальные свойства народного организма искажены социальной формацией и только ею, перед нами — «три источника, три составные части» советского строя, его неразъемный костяк: Вождь-шкурник с подручными — тупым Люмпеном и интеллигенствующим Лакеем.
В остальном они были обаяшки: зло мнилось обезвреженным и безопасным.
Расклад движущих сил советской системы — общее место нынешней публицистики, но даже после XX съезда почти всеобщим было представление о правильном пути, омраченном лишь досадными и нетипичными зигзагами. Истинный же образ системы складывался подспудно, как естественное неостановимое продолжение послесъездовского раскрепощения — и спонтанно выразился на экране в виде шутовской троицы. Отчего же эти малопривлекательные личности стали всеобщими любимцами? Оттого, верно, что народ взглянул на себя как на переболевшего тяжкой хворью, уже осознанной и потому не опасной. Лишь изредка свинцовой неподвижностью пугал взгляд Бывалого, лишь на миг хищной казалась ухмылка Балбеса, лишь легкую гадливость вызывала порой суетливая ужимка Труса… В остальном они были обаяшки: зло мнилось обезвреженным и безопасным. Аферы троицы были заранее обречены на комическое поражение, их хитрости были внятны и младенцу, Шурик расправлялся с ними «одной левой».
… И только со временем внятно проступило для всех: герои Гайдая, бесславно пробавлявшиеся на экране мелким надувательством, ныне правят бал за стенами кинотеатров, становясь все более неодолимо-зловещими: все матерее — мертвая хватка Бывалого, все наглее — захребетничество бездельника Балбеса, все циничнее — холуйство Труса. Экранные тени, грозно сгустившиеся в реальные фигуры — ужаснули…
Завершив свой путь как герои комического сериала.
