Сэкс
И откуда он взялся, этот принятый нынче стиль дамского перечисления, с придыханием и томным ассоциативным шепотком, с полузакрытыми глазами, якобы зрящими вдаль и вглубь, но плохо различающими пейзаж перед носом? Откуда эта расслабленная фантазия, безответственная рука, водящая (по бумаге) туда-сюда, туда-сюда?..
СЕАНС – 7
А начать, видимо, следует так «Тогда — огромная кровать с мертвой Мэрилин Монро: тогда — демонстрация в постели Джона и Йоко; тогда — это слово с героическим „э“ вместо нынешнего „сеекс“. Это было поле для сражений, пьедестал для победителей, с трофейными знаменами скомканных простыней, с последними вздохами вместо гимнов — Великая Постель шестидесятых, Great Bed…»
Честно говоря, я так даже одну страницу не вытяну. Да и потом это совершенно не их стиль. Не было в этих мужчинах «ленивой грации» пишущей дамы. И сейчас с горячим любопытством слушая о том, кем пожертвовал любовник моей мамы, чтобы с ней соединиться, и какие романы закручивал папа параллельно с многочисленными женитьбами и разводами, я думаю, что им принадлежит огромная заслуга — серьезное, самозабвенно страстное, вдумчивое отношение к постели. Именно благодаря их открытиям разочарованная молодежь семидесятых могла позволить себе не заниматься ничем, кроме этого, предаваясь наверное утонченным и конечно эгоистическим (то-есть безответственным, расслабленным) удовольствиям. А те — они не были эгоистами.
Они будут нести свою вахту пока не упадут, пока не переведутся на свете молоденькие ассистентки, счастливо взвизгивающие от шлепка седого пузатого мэтра.
Узнавая теперь от них самих, лысоватых и очаровательных, подробности их приключений, я поражаюсь, как, когда они успевали снимать кино, писать стихи и т.д. Видимо, они делали это прямо там же, в постели, на спинах своих возлюбленных Но не от изощренности, как Вальмон, а из-за нехватки времени и места.
И от всего, что ими написано, снято и придумано — от Шпаликова на фотографиях, от молодого Бродского, от Лавровой в белом халате, от усов Аксенова, от Ихтиандра-человека-амфибии, от пухлых, как щеки, стихов Ахмадулиной — пахнет грубым, неизысканным, но самым любимым мною запахом — запахом пота любовных трудов. И сейчас, когда я смотрю на этих немолодых, но очень аппетитных, сильно пьющих и много курящих женщин и мужчин, я — ей Богу! — не испытываю снисходительного сожаления, сочувствия, ностальгии, а одно лишь веселое восхищение, потому что они и теперь так пахнут. Пусть их ухаживания кажутся мне хамоватыми, их комплименты грубыми, их ласки наивными — они настоящие труженики, они будут нести свою вахту пока не упадут, пока не переведутся на свете молоденькие ассистентки, счастливо взвизгивающие от шлепка седого пузатого мэтра.
А нам с вами, друзья мои милые и прелестные, остаются одни изыски, утомительная изощренность, распутные фантазии, бесконечные перечисления и столь редко снисходящий на нас пыл.
