Михаил Патраков
Михаил Патраков

История одного жанра


Этот жанр родился сразу же после прихода американцев и просуществовал не более двух лет; он умер еще до появления больших кинотеатров, и сейчас его мало кто помнит.

Жанр родился на Центральной площади, с которой началось возрождение и всего Сайгона, вымершего было при Пол Поте. Помню, когда я вернулся сюда из деревни, то каждый мой день начинался с того, что я шел на Центр, встречался с Мариком или с кем другим и узнавал, как и чем я буду жить этот день. А также цены, новости и курс доллара.

Там было все, что только может быть в жизни. Особенно для семнадцатилетнего мальчишки, впервые оказавшегося в большом городе. Там были девочки, которые всегда стояли на одной ноге, подперев другой стену дома, с американцами ругались только по-английски, а в знак принадлежности к своей профессии завязывали рубашки узлом на животе. Помню, мы еще играли в игру «загляни за рубашку». Отдельный и самый престижный угол площади занимали мажоры, которые продавали американцам все обмундирование бывшей Народно-Освободительной Армии. С янки они разговаривали на особом, без грамматики, языке, чтобы тем было понятней: «Эй, мистер, бери шапка, хороший шапка, не шит, не дерьмо, натюрлих рэбит!» По-моему, эти ребята имели уже непосредственное отношение к Жанру; по крайней мере, они были близки ему по духу. К тому же именно через них в городе появлялись фильмы и кинотехника, а некоторые из мажоров становились потом владельцами кинозалов, что для меня тогда было верхом преуспевания и материально почти недостижимо.

Сначала надо описать кинотеатры, где показывали фильмы. Обстановка была почти семейная; так, во время сеанса можно было заказать фирменного напитка тех лет «Смерть Пол Поту» или просто стакан кока-колы. Здесь же курили. Я до сих пор помню особый запах этих помещений — запах грязной мужской одежды (женщины туда не ходили), сигаретного дыма и нагретого железа кинопроектора. На стенах были нарисованы чудовища, похабные сценки и надписи на «заграничном» языке. Переводчик сидел в специальной кабинке, куда, кроме него, могли поместиться (и помещались) еще человек шесть-семь. Эта кабинка располагалась позади зрителей, чтобы переводчик мог видеть экран, но голос-то шел из колонок рядом с экраном, и обычно людям казалось, что переводчик сидит как бы внутри картины.

Теперь, когда мы, кажется, сказали все вступительные слова, можно начать рассказывать о самом Жанре.

Жанр заключается в том, что перевод не вполне соответствовал тому, что говорилось на экране. А часто и совсем не соответствовал. Иногда герои что-то говорили, а переводчик молчал — слов не разобрал или в туалет пошел. Но совсем забавно было тогда, когда герои ничего не говорили, а переводчик «переводил».

Теперь о школах.

Одной из первых школ была «школа коротких слов», где весь фильм переводился при помощи всем известных выражений, которыми так богат китайский язык. Самыми безобидными там были «ух, в кайф» и «ой, черт».

Еще более лаконичной и совсем уже курьезной была «звукоподражательная школа», где переводчик, подобно древним мужьям во время родов жены, старательно стонал и скрежетал зубами во время сцен любовных утех и жестоких побоищ.

Не менее забавной и даже утонченной в своей простоте была «школа восточной песни», основанная на принципе «о чем вижу, про то пою». Дело в том, что многие переводчики вообще не знали языка и, дабы не утруждать себя разгадыванием сюжета, заставляли персонажей говорить про то, что они видят, и про то, что они делают. Их герои, окруженные буржуйскими интерьерами, смертельными врагами и различными дамами, то и дело говорили: «Дорогая, как у тебя здесь все красиво!» А иногда такое: «А тебе, гад, больше не жить». Благодаря своим переводчикам, обычные киногерои превращались в существа непредсказуемые. Каждую минуту у них менялось настроение — от ярости к умилению и обратно. Они не узнавали людей, с которыми они только что разговаривали, и поэтому у них не получалось заводить знакомства, не говоря уже о дружбе, ненависти, любви. У них не было профессии, места жительства, воспоминаний и планов на будущее. Они жили только здесь и только сейчас.

Интеллектуальное крыло Жанра представляла «школа иронического комментария». Переводчик здесь выбирал себе заранее беспроигрышную позицию — он считал себя круче, чем фильм, и разрешал себе делать с ним все. Например, он мог всю дорогу издеваться над героями, режиссером и буржуями в целом; мог проматывать отдельные части фильма на большей скорости — и фильмы ужасов превращались тогда в безобидную комедию. А еще он мог остановить фильм на первых же кадрах (гениталии крупным планом) и сказать: «Ну вот, так весь фильм все и будет. Показывать дальше?»

Демократическим ответом этой школе была «школа анекдота». Классическим представителем «анекдотного стиля» был некто Джексон, уже немолодой плейбой с Центральной площади, всю Революцию удачно просидевший в лагерях (нормальных лагерях, не воспитательных и не коммунах), лично знавший Пол Пота и весь Революционный Комитет. Будучи лучшим в столице знатоком анекдотов, он и в фильмах в подходящие места вставлял фразочки типа «Хорошо, что в рот угодил, а то мог бы и в глаз попасть». Джексон работал готовыми блоками — на каждую ситуацию у пего был заготовлен анекдот или шуточка, как у записного остряка, которого за тем и приглашают в любое общество.

И все-таки душой жанра, выразителем его сокровенной сущности была другая школа, которую я про себя называл «школой параллельных историй». И Марик был ярким и единственным ее представителем.

Он был крейзи, как говорят американцы. Он был готов работать в любом состоянии и в любое время суток. И мы презирали его за это. Тем более, что за ним не замечалось ни девочек, ни каких-либо других слабостей. Конечно, мы все ходили к нему в дешевую киношку и ловили кайф на его переводах, но в душе каждый считал себя гораздо круче, только не в переводе, а в чем-то другом.

В отличие от многих своих коллег, Марик до Революции год проучился в Университете и кое-как знал языки. Но, разумеется, не настолько, чтобы понимать английскую речь, — иначе бы он не смог работать в Жанре. Марику приходилось лепить свои истории из случайных слов, которые удалось разобрать в потоке чужой речи, из мимики актеров, из собственного опыта и интуиции. Причем «история» его должна была если не совпадать с фильмом полностью, то как-то взаимодействовать с ним — по крайней мере, так же, как фильм, кончаться. А работать с кино по второму разу, то есть переводить уже просмотренный фильм, считалось западло. Результаты бывали фантастические. «А сука ты все-таки», — перевел однажды Марик миролюбивую реплику героя в начале одного боевика. И представьте себе, в конце фильма этот преданный соратник, которому была адресована «сучья» фраза, оказался и в самом деле врагом, шпионом и вообще нехорошим человеком.

Конечно, и у Марика было много проколов. Но он умел выкручиваться из собственных ошибок. Один раз он чего-то не расслышал в начале каратистского боевика и главных действующих лиц объявил родственниками — кузенами, братьями и так далее. В результате все последующее пришлось превращать в большую семейную разборку, временами чересчур оживленную.

Я бы много еще мог рассказать, как работает Марик. Только я, наверное, не буду больше ничего рассказывать. Я чувствую, как неубедительно выглядят все мои примеры. Потому что здесь нет тех вещей, которые составляли Жанр. Нет зрителей, которые вскакивали с пола в напряженные моменты и подбадривали героев словами и жестами. Нет тех идиотских фильмов, с которыми только и можно было работать. Нет спирта, нет уличных певцов, не с кем сыграть в «загляни за рубашку», нет сигарет «Свободный Китай». И нет Марика, который уехал куда-то на Север и никогда сюда не приедет.

Я пишу эти строки и все время жду, когда я увижу, почувствую, вызову его этой статьей. Он будет сидеть на обычном месте, за микрофоном, полуголый, взлохмаченный, с тупым невидящим взглядом и отвисшими от внутреннего напряжения щеками и ртом. Почти не глядя на экран, не понимая того, что говорят герои, он будет на голубом глазу нести совершеннейшую ахинею, а я буду слушать и переживать за него, хотя знаю, что в конце все обязательно сойдется. А потом, улучив момент, зажгу сигарету и положу ее на пульт, и он не глядя возьмет ее — возьмет сквозь разделяющую нас толщу времени и расстояния, похожую на морскую воду, когда в нее нырнешь.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить