Непрощенный Гарри
В конце 1960-х годов в Голливуде циркулирует сценарий с хорошим кассовым потенциалом, который отчаянно нуждается в исполнителе главной роли. Персонаж неоднозначный, поиски затягиваются. Полицейский Кэллахан из Нью-Йорка работает в убойном отделе, и цель для него оправдывает средства. На его пути оказывается маньяк, а основное средство выведения маньяков по Кэллахану — «Магнум» 44-го калибра. Своим появлением он обязан рейтинговой системе1, раскрепостившей американскую киноиндустрию.
1 Система рейтингов Американской киноассоциации (от общедоступного G до «взрослого» NC-17), существующая до сих пор, была введена в 1968 году.
СЕАНС – 62
В главной роли продюсерам видится известный и одновременно прямолинейный актер. Однако инспектор Кэллахан оказывается для претендентов сильным аллергеном. Берт Ланкастер не решается из-за политической подоплеки. Стив Маккуин не хочет закрепляться в полицейском амплуа после детектива Буллитта. Роберт Митчем называет проект «фильмом, который мочится на весь мир». Синатра в последний момент травмирует запястье, травма несовместима с «силой Магнума». Еще один претендент, Пол Ньюмен, указывает продюсерам на Клинта Иствуда.
При задержании не полицейский должен читать права, а преступник должен читать молитвы.
Иствуд в этот момент находится в весьма странной точке своей карьеры. За его плечами — ныне хрестоматийная итальянская трилогия Серджо Леоне о Человеке без имени, которую по другую сторону океана достаточно сложно конвертировать во что-то, кроме новых вестернов. Критики от Иствуда не в восторге. Для зрителей он еще не безусловный герой. Ему уже сорок, и в Голливуде известно о его режиссерских амбициях. Впрочем, Иствуд действительно прямолинеен в необходимой мере: даже Митчем, говоривший о себе как об «актере в двух ипостасях: на лошади и без», не находит роль Гарри Кэллахана подходящей. Про Иствуда сам Леоне скажет: «У этого парня есть два выражения лица — в шляпе и без шляпы». Нехотя продюсеры соглашаются сделать ставку на второе. Лишенный шляпы, щурящийся от постоянного солнца — Кэллахан после сценарных правок перебрался в Сан-Франциско — герой Иствуда становится самым злым секс-символом 1970-х годов.
Гарри — настоящий стиляга: его галстук имеет английскую, а не американскую, полоску, а брюки дополнены манжетами.
В каком-то смысле Гарри Кэллахан — реакция на введение известного правила Миранды2. Этот краткий перечень прав арестовываемого быстро становится обязательным местом в полицейских процедуралах — но только не в киносериале о «грязном Гарри», который проносит сквозь все пять фильмов простую идею: имеют значение только права жертвы. При задержании не полицейский должен читать права, а преступник должен читать молитвы. И вместо перечня прав Гарри произносит растасканную на цитаты речь о природе везения на примере шести зарядов в «Магнуме».
2 Юридическое требование, в соответствии с которым задержанному зачитываются его права, действует с 1966 года.
Однако «Грязный Гарри» не задумывался как злободневное высказывание. Он также не был «правым высказыванием против либеральных ценностей». И режиссер Дон Сигел, и Клинт Иствуд в ту пору имели очень умеренные политические взгляды и не спешили ими делиться. В большей степени их заботил поиск нового жанрового героя с потенциалом для франшизы — и потому «Грязный Гарри» так хорош своим пижонством, в том числе буквальным. Костюм Гарри — классический пиджак кроя сак, заплатки на локтях защищают его от разрывов во время борьбы с преступниками. Зауженные брюки помогают свободнее передвигаться. При этом, как отмечает эксперт по мужскому стилю Дмитрий Черников, Гарри — настоящий стиляга: его галстук имеет английскую, а не американскую, полоску, а брюки дополнены манжетами. Первый эпизод, в котором появляется Иствуд, по хронометражу равен одной жвачке, которую жует инспектор Кэллахан. Пижонство передается камере, которая может, забыв о зрителе, с минуту вглядываться в кромешную тьму, потому что там сейчас затаился Гарри. А потом покинуть героя стремительным тревеллингом с привлечением вертолета, оставив его наедине с пойманным маньяком. (Этот план, скорее всего, был подсказан Сигелу фильмом Джона Бурмена «Выстрел в упор».)
Тем не менее Сигел придумывает несколько оправданий тону фильма. Во-первых, вымышленный маньяк Скорпион очевидно отсылает зрителей к настоящему, оставшемуся безнаказанным Зодиаку. Во-вторых, фильм начинается с длинного плана-панорамы мемориальной доски на стене департамента полиции Сан-Франциско. Это, если угодно, своеобразный эрзац титра «На основе реальных событий»: каждая фамилия на этой доске словно бы призвана прекратить дискуссию об эффективности законных процедур.
Словно в анекдоте, Иствуд дожидается третьего раза, после чего, собрав триптих из рецензий, отправляется с ними к психоаналитику.
Этот трюк не убедил молодого критика Роджера Эберта: он заявляет, что фильм стоит на «фашистской моральной позиции». Эберт, скорее всего, писал свой обзор с оглядкой на Полин Кейл, яркого и влиятельного кинокритика из The New Yorker. В собственном отзыве она употребила слово «фашистский» неоднократно, а главным виновным был отчего-то назначен сам Иствуд. Ее рецензия направила разговор о достаточно бестолковом фильме в русло политической дискуссии.
Так, он недоумевает по поводу любви Кейл к «Последнему танго в Париже»: «И чем этот фильм ее умаслил?».
Сюжет сиквела к «Гарри», «Высшей силы» (1973), смотрелся следующей репликой в этой дискуссии. Теперь Кэллахан сражался со своими сослуживцами, которые становятся линчевателями преступников, ушедших от законного наказания. Кейл втянула Иствуда в спор, подвела его под моральную ответственность, которую тот ранее не замечал или отказывался признавать и которой он, по версии Кейл, намеренно пренебрегал. По слухам, фильм-ответ Иствуд снимал преимущественно сам.
После премьеры Кейл пишет новую разгромную рецензию. Теперь она полностью уходит от нравственных суждений, отказывая звезде фильма в элементарном умении играть: «Клинт Иствуд… не актер, поэтому его сложно назвать актером плохим. Ему понадобилось бы прежде сделать хоть что-то на этом поприще, чтобы мы могли признать его плохим». Словно в анекдоте, Иствуд дожидается третьего раза, после чего, собрав триптих из рецензий, отправляется с ними к психоаналитику. Тот предполагает у Кейл одержимость: якобы она не может завладеть Клинтом, поэтому ищет возможности унизить его. В эти годы актер дает серию интервью своему знакомому Полу Нельсону. Записи этих разговоров оказываются утеряны на четверть века; тем ценнее их недавнее обнаружение. Иствуд дает здесь ряд неформальных реплик, каких можно ожидать в приятельской беседе. Так, он недоумевает по поводу любви Кейл к «Последнему танго в Париже»: «И чем этот фильм ее умаслил?».
Кейл оказывается наготове с разгромной рецензией после каждой новой части. Раз за разом она игнорирует все то легкомыслие, которым отличалась серия о Гарри на протяжении всех лет существования. Ее не забавляет, что актер Альберт Попуэлл в четырех частях играет четыре разные роли. Что во второй части у Гарри происходит невнятный роман с девушкой азиатских кровей — в буквальном смысле «по просьбам кинозрителей» из Азии. Что в третьем фильме возникает плохо выписанная линия с напарницей: это сценарист Стёрлинг Силлифант вдохновился оскароносным сценарием «Полуночной жары» сценариста Стёрлинга Силлифанта. Что фамилия полицейского начальника из второй части «по наследству» достается другому полицейскому начальнику в четвертой, хотя в третьей тот же человек звался иначе.
Где-то рядом всегда есть Кейл, его персональная Немезида.
Год за годом Кейл обвиняет эти фильмы в гомофобии и фашизме, Иствуда — в неумении распознать в собственной работе пародию, а Гарри — в вечном поиске поводов для убийства (успешном). Промежутки между сериями становятся все длиннее, Иствуд пробует себя в режиссуре. Иствуд-режиссер с годами сам начинает восприниматься как поздний Грязный Гарри: старик с норовом и высеченными в камне представлениями о плохом и хорошем. Как скажет про Гарри один из антагонистов, «он единственная постоянная в вечно изменяющейся вселенной». Где-то рядом всегда есть Кейл, его персональная Немезида, которая суммирует претензии к Гарри Кэллахану в одной реплике: «Что отвратительно в этих фильмах: его [Гарри] гневная напряженность подается как праведное негодование». Некоторые режиссерские работы Иствуда сотканы из того же чувства.
В 1991 году страдающая болезнью Паркинсона Кейл оставляет кинокритику. Когда ее спрашивают, не жалеет ли она о своем уходе, она отвечает: «Жалею лишь о том, что больше не смогу писать о Клинте Иствуде». В 1996 году Ричард Шикель выпускает биографию Иствуда, завизированную самим актером. В ней говорится о том, что уже четверть века Иствуду не дает покоя противостояние с бывшим критиком The New Yorker. Из мемуаров Сондры Локк, бывшей жены Иствуда, мы узнаем, что однажды Кейл позвонила актеру и попросила за все прощения. Позднее Иствуд признался Локк, что факт этого звонка он выдумал. Дискуссия с Кейл не вышла за рамки фильмов и рецензий, но именно благодаря ей в последующих работах Иствуда так сложно не разглядеть тень Гарри Кэллахана.
