В гостях
Боюсь, пропадет фильм Лидии Бобровой в апокалиптической чехарде. Которую, кажется, мы сами себе и напророчили, толкуя о ней со смаком, упоением, с азартом танца на тонущем корабле.
В кинематографе — непроветрено, там — глухой нездоровый шум. А голос этого фильма звучит с такой непривычной ровностью, что впору и растеряться, сникнуть в нашей узаконенной оголтелости.
Фильм «Ой, вы, гуси» не старается перекричать естественный ход жизни. Он ненавязчиво и как-то робко прислоняется к нам. Свет его — тихий, ритм -почти пешеходный, взгляд — скромный до застенчивости. Сюжет движется неторопливо-так ведут ребенка за руку.
Обволакивающая рутинность этой полузастывшей жизни менее всего склонна к кинематографическим преображениям — монтажным схлестам, нервным причудам камеры… Фильм словно боится потревожить лежащий под рукой лад, который хоть и держит еще сам себя, но все уменьшается в размерах, теряет год от года тепло. Так остывает головешка в печке, оставленной на ночь уснувшим хозяином. Чистая порода фильма «Ой, вы, гуси» сразу была угадана заморскими ценителями — но, если поразмыслить, что вычитают они из этого сюжета? как понять им ту обманчиво случайную россыпь слов, которыми обмениваются герои? …
…Бессмысленны Митькины попытки заработать лишний рубль на ближайшем рынке. Выдав полкуплета протяжного отцовского «Ой, вы, гуси», он попадает в отделение, где вдобавок едва не теряет свою гармонь. А после, уже дома, впослова спрашивает рассерженную Раису: «Жалеешь, что за меня пошла?»
Могу себе представить, как это переведут, скажем, на английский: «Are you sorry that we’ ve married?» («He опечалена ли ты нашим супружеством?») Но непереводим разлад, что боится себя обнаружить сквозь осторожные слова. Непереводимы усталый донельзя быт и ход дремотного деревенского времени, отмеренного кукованием «Маяка» из соседского радиоприемника. Непереводимо скромное тщание, с которым плетется вязь малопримечательных судеб этой семьи, смиренно и достойно несущей свой крест. («Семья Ивановых ” — был когда-то такой фильм с заводскими гудками и соцстраховскими путевками в Болгарию.)
«Ой, вы, гуси» — история уже как бы не существующей страны. Перед этой историей, почти сиротской в своей русской очевидности, останавливается приученное к ироническому стебу перо. Как добывают счастье эти люди, чем оно оплачено? Чего стоит им хранить остатки чувства общности, которое крепит связи между летом и осенью, между зачатьем и рождением, между отцом и дочерью. Между годом 1980-м, отмеченным слезой на щеке пахмутовского Мишки — и годом 1990-м, уже пресытившимся призрачной свободой. Свободой, вряд ли понятной тем же Митьке, Петьке и Сане.
Однако в отличие от нас, на которых свобода грянула нежданным подарком, эти люди были по-своему свободны всегда. Свобода входила в их жизнь абсолютно естественно, не требуя оценки или перепроверки. Но колея этой жизни разъезжена так, что съехать на обочину при нашей-то разудалости ничего не стоит. Все тут из единого теста, жизнь без особого стыда клонится к тюрьме.
Зябковато сидеть Раисе за одним столом с нежданным гостем — «откинув-шимся» Митькиным братышом Саней — и хочется ей оградить дочь Наташку от Саниного взгляда, в котором столько же страдания, сколько и глухой диковатой затравленности. И все же понимает она, что Саня — свой, из ее же собственной жизни с вечной картошкой на ужин, нехваткой иголок для швеймашинки и тяжестью в душе, с какой пересчитывают последние рубли, снятые с книжки, чтобы вызволить из отделения бедолагу мужа. Саня — это какая-то потухшая жизнь, растраченность былого мужицкого шика. Митька же- слабая выцветшая копия отца, скользящее воспоминание о котором — кажется, единственное, что держит эту семью на плаву. А отцовская песня «Ой, вы, гуси» — как молитва немилосердному Богу, не слишком балующему своей благодатью это семейство. Отходная молитва.
Вячеслав Соболев в роли Митьки — попадание одно из тысячи. Без него немыслим этот фильм, грустно воспевающий обаяние и обреченность вырождающейся силы. Кажется, в Митьке всего и осталось, что фотография отца. Его инвалидное существо неумело просит сочувствия, которое Раиса и выдать-то не может сполна — не с руки ей разрушать образ мужика. Но ваг уже дочка ихняя Наташка — та в открытую помыкает непутевым Митькой.
«Новое поколение» не жалует немощных. А про Петьку и вовсе нечего говорить. Вся его стать перекачана, кажется, в дородную супругу — неуемную Дашу…
Грозный соперник этого фильма — наше бесноватое сознание. Едва ли суждена ему роль главы какого-нибудь направления в нашем кино. Он грустно скользнет в кинопотоке — и лишь на мгновение вернет нас к мысли, что и такая полузаметная жизнь в пыльной казацкой глубинке тоже существует.
Что слезы заморской путешественницы, провожающей на небеса обетованные Мишку-80 — и слезы Митьки, взирающего на это действо в райклубе — это одни и те же человеческие слезы. Что все так же крепка наша кровная зависимость от Митьки, Саньки и Петьки — как и во времена процветания их отца с окладистой бородой и некогда пышных кубанских нив.
И от них, и от замороченной, вечно невыспавшейся Раисы, у которой больное сердце — надо бы подлечить, но в райцентре, скорее всего, таблеток не достать.
