В роли адвоката дьявола
Для беллетристов история как материал никогда не являлась самоцелью художественного исследования. Да и не может таковой стать по определению. Как бы художник глубоко ни погружался в прошлое, сколь бы ни был корректен к фактам, он всегда рассказывает о чем-то ином. Чаще всего — о себе любимом или о себе ненавидимом. Также, как, рассказывая о себе и любимом, и ненавидимом, он непременно задевает и объясняет других. Насколько глубоко или поверхностно это получается — вопрос отдельный. Это вопрос к таланту беллетриста. Я оставляю его за скобками дальнейших своих рассуждений, отправной точкой которых полагаю утверждение, что жизненный материал в художественном исследовании — всегда средство, прием, прикидывающийся предметом авторского интереса.
Несколько другая статья — документалистика. Вот тут историческое прошлое действительно может стать предметом целенаправленного исследования.
Может, но не всегда становится, поскольку и у документалистов велик соблазн сказать о чем-то ином или придать той фактологии, что они обнаружили, глобальное обобщение. Или интерпретировать в зависимости от конъюнктуры. Или домыслить в соответствии с политическими настроениями, господствующими в обществе. Тогда документальный материал опять же становится приемом, средством, инструментом.
Классика такого рода — документальные ленты Дзиги Вертова. Они производили сильное эмоциональное впечатление не только потому, что являли собой образцы изощренного ремесла и высокого искусства; они еще были основаны на энергии искреннего и глубокого заблуждения относительно социально-политического Октябрьского переворота.
Более близкий нам пример — документальный фильм Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм». Советский деспотизм после смерти Сталина стал объектом довольно широкой общественной рефлексии. Исследуя свойства тоталитарного режима нацистской Германии, документалист Ромм создал своего рода зеркало, в котором отразился лик советского тоталитаризма. И это стало скрытой повесткой сюжета роммовского фильма. Тогдашние идеологические вертухаи понимали все коварство этого построения, но запретить фильм не смели, поскольку это означало признание в том, что они увидели в нем себя и Систему, которой служат. Фильм не без сложностей и с большими ограничениями просочился в прокат, но по телевизору так и не был показан до скончания советской власти.
Тенденциозный характер исторической документалистики не всегда предопределен заказом со стороны конкретных государственных, или партийных, или партийно-государственных структур; он может предопределяться общественной атмосферой, господствующими в ней настроениями. Так было в 1990?е годы, когда телевидение стало полем битвы в войне коммерческих структур за жирные куски собственности; на этом же поле разразилась идеологическая война между киномифом и киноправдой. Вот она-то и стала долгоиграющей пластинкой. Она звучит и сегодня в документальных проектах на историческом материале недалекого советского прошлого. В центре ее, как сегодня, так и тогда, оказалась фигура Сталина. Она тогда и сегодня мифологизирована как со знаком минус, так и со знаком плюс.
Надо признать, о мифологию советского прошлого разбился масштабный проект «Исторические хроники» Николая Сванидзе. Сериал охватывает историю государства российского длиною в век — двадцатый век. Уже по первой серии, посвященной знаменитому российскому предпринимателю и меценату Савве Морозову, можно было судить о характере и направленности всего проекта.
Для документальных картин, снятых на историческом материале, стала традиционной такая мизансцена: ведущий цикла занимает место в карете, запряженной одной, двумя, в крайнем случае, тремя лошадками, и трогается в путь. Это чтобы мы, телезрители, ощутили конкретику минувших дней. Не вспомню, кто первым освоил конную тягу для путешествия во времени — Евгений Киселев или Леонид Парфенов. Теперь и политический аналитик Николай Сванидзе, отправляясь в былое с собственными думами о нем, не преминул воспользоваться данным видом транспорта.
А есть в этом сермяжная правда. Точнее, метафорическая. Наверное, создатели этих циклов, может и подсознательно, подразумевают, что у современной России такая история, которую можно и на лошадке объехать. Не то что российские пространства, где есть такие населенные пункты, до которых хоть от Москвы, хоть от Санкт-Петербурга три года скачи — не доскачешь.
Во всяком случае Николай Сванидзе, пожалуй, в большей степени, нежели его коллеги, прочувствовал, как по времени, по политическим реалиям, по идейной проблематике мы недалеко отъехали от тех лет, что предшествовали революционной буче начала XX века.
Парфенову прошлое интересно своей экзотической стороной. Он коллекционер забавных подробностей, красочных деталей, занятных интерьеров. Он в своем роде археолог. Разумеется, крайне добросовестный, увлекающийся и увлекающий зрителей своими изысканиями. Его фирменный стиль — исторический развал на манер книжного, где рядом важное и несущественное, где ничего не ранжировано и не классифицировано и где в самой хаотичности есть и лирическая поэзия, и эпический пафос.
Сванидзе в этом отношении предельно целеустремлен и рационален: он обращается к истории за советом, за уроком, за опытом. И она ему все это дает в избытке. И к какому бы предмету он ни прикоснулся, на какую бы тему он с ней ни заговорил, она ему в ответ — наглядный случай, поучительную судьбу, выразительную притчу. Если о терроризме — вот вам Красин. Если о капитализме — пожалуйста, Савва Морозов.
Было время, когда российские политологи с недоумением наблюдали, как наши крупные бизнесмены довольно активно, а иные так просто агрессивно поддерживали деньгами левых, словно позабыв, как в начале минувшего века капиталисты уже профинансировали большевиков и чем это кончилось.
Столь же убедительно-назидательный характер носили и выпуски, посвященные Сталину и прочим видным деятелям большевистского движения.
Сванидзе в своем первом выпуске «Исторических хроник» излагает в общих чертах биографию крупнейшего российского предпринимателя начала XX века Саввы Морозова.
История укладывается в жанр басни, где есть острая коллизия и недвусмысленная басенная мораль. Он был буржуа до мозга костей, слыл благодетелем для эксплуатируемого им ивановско-ореховского пролетариата, который величал своего хозяина Савушкой, он полюбил актрису МХТ Марию Андрееву, полюбил МХТ, поддержал его деньгами и в конце концов стал тугим кошельком для могильщиков капитализма, частной собственности и для большой плеяды мастеров культуры и науки.
Его роман с ленинцами автору «Хроник» кажется особенно загадочным. Тем более что, судя по оставленным документам, Савва Морозов догадывался о будущей трагедии. Конечно, проклятый царизм мешал, но не настолько, чтобы предпочесть ему большевизм.
В какой-то момент документалист Сванидзе не сдержался и воскликнул: «Какого черта Савва стал помогать тем, кто его погубит и погубит дело его жизни?»
А какого черта левым помогали новые капиталисты?
Российский капитализм, как и сто лет назад, страдает фатальными суицидальными наклонностями.
Значит, приехали, если верить историку? В карете прошлого.
Так или иначе, историческое путешествие оказалось занимательным. Более того, наводящим на размышления. И вопрос уже сформулирован: «Кляча истории, куда ж ты плетешься? Дай ответ!»
Монологическая форма «Хроник» не дала эффекта на ниве просвещения, в чем можно было вскорости убедиться: в интерактивном проекте «Имя Россия» именем России едва не стал Сталин. Он стал, насколько помнится, «вице-именем», первым заместителем князя Александра Невского.
Потом был «Суд времени» — тоже интерактивное зрелище, и здесь верх взял отец народов. Не без помощи господина Кургиняна, роль которого все-таки не следует преувеличивать.
Заметным декоратором сталинизма явился неосталинист Анатолий Вассерман. Сначала он работал «на подпевках» в ток-шоу Владимира Соловьева в роли эксперта. Была у него и авторская программа на РЕН-ТВ — своего рода десятиминутка ненависти к либерализму. Спустя некоторое время за подвиги в борьбе за дело Сталина он получил на самом рейтинговом федеральном канале получасовую программу — правда, на двоих с другим отчетливым антилибералом, русским националистом Егором Холмогоровым.
На федеральных каналах, которые на информационном газоне, как правило, предпочитают играть в одни ворота, есть исключения.
Одно из них — Марианна Максимовская с ее «Неделей»; другое — Алексей Пивоваров, который и в своих новостных выпусках старается быть предельно объективным рефери, а в документальных фильмах не позволяет себе удаляться от реальности в сторону общепринятых мифов.
Его новый проект «Хлеб для Сталина», рассказывающий об ужасах бесчеловечья в пору коллективизации, явился еще одной атакой на миф об эффективном менеджменте товарища Сталина.
Автор собрал свидетельства раскулаченных, реконструировал фрагменты воспоминаний о раскулачивании, поднял некоторые ключевые постановления большевистского ЦК, попросил нескольких известных артистов (Чулпан Хаматову, Алексея Серебрякова, Бориса Невзорова) изобразить реальных фигурантов всей этой трагедии — от кулака до вождя. Затем отобрал нескольких потомков тех, кто сгнил в лагерях, и рассадил их по всей России. Каждый из них рассказал историю своей раскулаченной семьи и показал, что осталось от его семейного гнезда. Картина получилась впечатляющей. Ведь одно дело называть цифры, считать выстроившиеся за ними нули и отдельно рассказывать об успехах модернизированной промышленности. Другое дело поставить себя на место раскулаченных, а затем и расчеловеченных людей, доведенных до каннибализма.
Одна подробность: крестьяне по зиме откапывали норки полевых мышей, чтобы найти кучку полусгнивших зерен. То есть грабили награбленное мышами.
Другая подробность: из эшелонов с семьями раскулаченных, шедших на север и восток, каждые пять минут выбрасывали по пять-шесть мертвых детишек.
Прочие подробности авторы фильма, щадя чувства зрителей, не рискнули не только показать, но и рассказать о них.
Тон Пивоварова ровен, хладнокровен, но его выводы неумолимы. Коллективизация, по сути, стала еще одной гражданской войной — уже, впрочем, не с классом буржуев, а с классом крестьян. Война велась на поражение и на тотальное уничтожение этого класса.
Автор не побоялся обнародовать то, что наверняка вызовет возмущение у господ Кургиняна, Проханова, их верных поклонников и примкнувшего к ним Вассермана. Он назвал коллективизацию «русским Холокостом». То есть «окончательным решением крестьянского вопроса».
Ближе к финалу мы видим деревни, где «домов больше, чем жильцов», в том числе и ту, из которой родом автор.
Сильное впечатление оставляет приведенная в фильме реконструкция разговора Сталина с Черчиллем во время войны. Последний деликатно поинтересовался у своего собеседника, что ему далось тяжелее: начало войны или коллективизация?
— Коллективизация, — без колебания ответил генераллисимус. — Раскулачиванию пришлось подвергнуть десять миллионов человек.
— И что с этими людьми стало?
— Их перебили бедняки.
Реакция Вассермана на подобные менеджерские решения известна. Ее легко можно отыскать в интернете:
Эффективность руководства Джугашвили не имеет ни малейшего отношения к репрессиям… Честно вам скажу, познакомившись со списками тех, чье истребление Джугашвили утверждал поименно, я с большей частью его решений вынужден согласиться.
Так вот я бы очень хотел работать под руководством такого менеджера.
Так что слова Пивоварова: «Еще есть люди, которые способны это оправдывать», — не повисли в воздухе.
Есть такие люди и помимо Кургиняна, Вассермана и Проханова.
Таким же человеком оказался тележурналист Владимир Чернышев, сделавший мини-сериал «Сталин с нами».
Из биографического очерка следует, что Сосо Джугашвили в юности писал стихи, проникнутые абстрактным гуманизмом. И позже был гуманистом. Он, например, подарил деду грузинского артиста Кахи Кавсадзе трубку и книгу с автографом, а потом его расстрелял. Внук бережно хранит эту реликвию по сию пору, достает ее из футляра, нюхает — не сохранила ли она запах табака товарища Сталина.
Нюхает, не чуя ни запаха табака, ни запаха крови своего предка.
Еще, как оказалось, Коба, будучи в душе убежденным демократом, ратовал в 1936–1938 годах за честные выборы на альтернативной основе. Но его не послушались товарищи по партии как в центре, так и на местах, и пришлось ему пойти на поводу у них — сажать, стрелять и снова сажать.
На радость сталинистам документалист Чернышев в архивах компетентных органов обнаружил протоколы допросов всех известных «врагов народа», из которых для него стало понятно, что они действительно были наймитами иностранных разведок и замышляли страшное. Он зачитывает их показания в кадре, что называется, на голубом глазу, словом не обмолвившись, как они были добыты.
На голубом глазу он хотел бы сказать, что сажал и расстреливал своих соратников товарищ Сталин не зря, а по делу.
Хотя, если оглядеться и вдуматься, не так уж и разителен профессиональный цинизм тележурналиста. Тот же Кавсадзе оправдывает расстрел своего деда. Под занавес картины автор дает синхроны тех, кто прошел ГУЛАГ. И они не в обиде на отца народов и своего мучителя.
Как не в обиде и нынешнее поколение на него. Тому свидетельство — последние социологические данные. Значительная часть населения высоко оценивает историческую миссию вождя, который явно переживает второе рождение.
Второе рождение переживает миф о нем. Каменный гость грозится стать каменным Хозяином Земли Русской.
Его приветствовал в программе Познера писатель Александр Проханов, деды которого тоже оказались жертвами сталинских репрессий. Да что предки, он сам готов был бы все это претерпеть, если бы страна снова свершила прыжок в Космос.
Жаль, что рядом с Познером не оказалось тени Всеволода Мейерхольда. Она бы вмешалась в их разговор:
— А были бы вы согласны, чтобы во время полета на Марс русского космолета вас бы били, как меня, «больного шестидесятишестилетнего старика. Клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине; когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам (сверху, с большой силой) и по местам от колен до верхних частей ног. И в следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-сине-желтым кровоподтекам снова били этим жгутом, и боль была такая, что, казалось, на больные чувствительные места ног лили крутой кипяток (я кричал и плакал от боли). Меня били по спине этой резиной, меня били по лицу размахами с высоты…» (из письма Мейерхольда Молотову).
Интересно, что бы ответил этому зеку господин Проханов?
И у меня к писателю тоже вопрос: «А хотел бы он, чтобы его детей и внуков посадили бы в соседнюю камеру?»
Или… того хуже.
Я наткнулся в сети на один документ.
ДОНЕСЕНИЕ СЕКРЕТНО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ОТДЕЛА ПОЛНОМОЧНОГО ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВА ОГПУ ПО ЦЧО ОТ 31 МАЯ 1933 Г.
Обком ВКП(б) т. Иванову:
Борисовский район [ныне Белгородская область]. В Николаевском сельсовете 28 мая кулачка Матвеенко Евдокия убила 6-летнюю девочку Руголеву Клавдию и свою 5-летнюю дочь и употребила их в пищу.
Матвеенко арестована. Райуполномоченным ведется следствие.
Полпред ОГПУ по ЦЧО Дукельский.
Неизвестно, довел ли это следствие бывший тапер Семен Семенович Дукельский до конца, выяснил ли он, отчего Евдокия Матвеенко «употребляла в пищу» своих детей.
Ничего неизвестно также о дальнейшей судьбе «кулачки» Евдокии. Досконально известно только, что райуполномоченный полпред ОГПУ по ЦЧО несколько позже лично курировал в Воронеже ссыльного Мандельштама, а в 1938?м возглавил киноиндустрию, потом еще чем-то руководил, пережил Сталина, разоблачение его культа и скончался в 1960 году в должности персонального пенсионера союзного значения.
Разумеется, сталинисты на все эти документы-аргументы плюют с высокого потолка, отрясают прах расстрелянных, замученных и съеденных и приговаривают: «Зато мы делали ракеты, перекрывали Енисей…» И кое-чего достигли в области балета…
Владимир Чернышев снимал свою картину, видимо, не ведая, что фильм с похожим названием был снят еще в 1989 году известным документалистом Тофиком Шахвердиевым, живо заинтересовавшимся феноменом живучести мифа о Сталине. Начинает он свою картину с психологического опыта, посредством которого показывает, как эмпирическая реальность может быть далека от восприятия ее человеком.
Картина Шахвердиева так и не была допущена до телезрителя. Сегодня ее легко можно найти в интернете. В ней верующим сталинистам предоставлена возможность выразить свою точку зрения. Они тогда были убеждены в святости человека и палача. А фильм получился отчетливо антисталинистским.
Вот ведь волшебная сила документального искусства: Шахвердиев не позволил себе ни одного слова в осуждение или в оправдание генералиссимуса; он только дополнил вопросом заголовок своего фильма: «Сталин с нами?».
— С нами! С нами! — скандирует документалист Чернышев. И не он один, разумеется.
Скандирование особенно громко раздавалось в марте 2013 года, когда подоспел очередной юбилей смерти бессмертного товарища Сталина. Когда в масс-медиа снова обострились споры об исторической роли этого персонажа. И снова встал ребром вопрос, кто же он: палач или эффективный менеджер?
На самом деле каждый раз спор о другом; его скрытая повестка — каким путем пойдет Россия: авторитарным или демократическим?
Страна колеблется и если продвигается вперед, то враскорячку. Страна, как та речка, что движется и не движется.
Пропагандистское ремесло оказывается особенно востребованным, когда твоя страна воюет. Есть мнение, что, когда говорят пушки, молчат музы. Если есть у журналистов собственная муза, то она тоже в этом случае затыкается, но чаще все-таки штатные газетчики переквалифицируются в военные корреспонденты и уходят на фронт. И тогда на войне как на войне — не до других точек зрения, не до оттенков, не до акварельных этюдов. И тогда Эренбург бросает в массы неполиткорректный лозунг: «Убей немца!», «Как увидишь, так и убей!». И тогда военный корреспондент пишет очерк о подвиге 28 панфиловцев, которого не было. И тогда становятся возможными и необходимыми постановочные фоторепортажи.
Гражданская журналистика в такую годину, разумеется, не отдыхает. Но и она подчиняется мобилизационной установке: «Все для фронта! Все для победы!».
В мирные дни, когда пушки не стреляют, самолеты не бомбят, пропагандистские функции должны мало-помалу отмирать. И если они с такой силой и ожесточенностью проявляют себя и сегодня в медийном пространстве, то не значит ли это, что страна все еще пребывает в состоянии войны? Кого с кем?
Совсем коротко о чем-то ином.
На ток-шоу «Культурная революция» случился спор между историком Юрием Пивоваровым и культурологом Андреем Пелипенко. Он вышел на редкость злободневным, хотя оппоненты рассуждали, казалось бы, на отвлеченные темы. Одна из них — не мешает ли нам литературная классика с ее устойчивыми образами и канонизированными представлениями о праведной и неправедной жизни развиваться и расти?
Аргументы с той и с другой стороны мне показались вполне убедительными. Со стороны историка — чуть более впечатляющими. Наверное, потому, что он перед нами развернул очень стройную картину святой русской литературы, которая для русского общества в какой-то момент, по мнению Пивоварова, заменила Церковь. Возражения оппонента свелись к тому, что высокая литература «подсовывает человеку должное вместо сущего». Что «должное» слишком часто третирует «сущее».
Я бы с этой мыслью вполне согласился, если бы в тезисе культуролога на месте слова «литература» стояло слово «мифология».
За мифологией действительно этот грех водится; она пытается подменить собой действительность, и мы тому свидетели. И тому же свидетель — отечественная история. Как, впрочем, и отечественное настоящее.
Это именно миф как законченное сочинение не предполагает амбивалентности, рефлексии. И тем более — самоиронии. Художественное мышление самокритично изнутри.
Вот если придерживаться именно такого противостояния — мифология versus жизнь, то можно разделить тревогу господина Пелипенко, вынесшего нашему времени свой вердикт: то, что мы сегодня переживаем, это не «кризис роста», это «кризис конца».
Но, скорее всего, мы имеем дело сразу с обоими кризисами, о чем и свидетельствует современная теледокументалистика. И мы можем наблюдать, как жизнь то атакует мифологию, то бежит в нее от самой себя.
