Лёля Нордик
Лёля Нордик

Не без порно

СЕАНС - 53/54 СЕАНС – 53/54

—Вы же закончили художественную школу?

— Это был государственный университет в Северной Каролине, там основными дисциплинами были химия, медицина, бизнес, и с ними как-то сбоку сосуществовали два крохотных отделения философии и искусств. Нас было человек пять выпускников.

— Но обучением вы остались довольны?

— Да. Когда я попал туда, я вообще ничего не знал об искусстве. Ну, кроме имен Энди Уорхола, Джексона Поллока. Ничего не понимал в этом. Ведь я рос в маленьком городе, а тогда ведь не было интернета. О музыке еще можно было узнать из парочки журналов, но об искусстве или даже о кино — нет. Я, кстати, работал в кинотеатре, когда был маленьким.

— Что это была за работа?

— Надо было менять названия фильмов на табло, заправлять машины для попкорна. Я мог ходить на все сеансы бесплатно. В маленьком городе, где я вырос, больше ничего не было. Вообще ничего. Только кинотеатр, в котором показывали все большие фильмы. Ну, еще драйв-ин, где можно было посмотреть довольно крутые фильмы категории Z с названиями типа Swamp Trash. Это про грязную, крайне сексуальную, но очень плохую женщину, которая живет в болоте. В своем кинотеатре я посмотрел «Барбареллу». На меня она произвела неизгладимое впечатление. Первый фильм, от просмотра которого я возбудился. Недавно я решил пересмотреть его и понял, что там нет особо никакой обнаженки; но тогда в моей голове была сплошная обнаженка.

Ричард Керн

— А какие еще фильмы вам тогда нравились?

— «Бонни и Клайд», «Барбарелла», «Беспечный ездок». Они выходили, когда я был еще подростком. А потом я уже смотрел все, что можно было посмотреть. Моим первым иностранным фильмом был «Пепел и алмаз». Его показывали по телевизору ночью как какой-то шпионский фильм, потому что там дело в Европе происходит, после Второй мировой, и еще главный герой носит солнечные очки. Мне было девять лет. В общем, я смотрел его поздно ночью дома, и когда в самом конце убили главного героя, я подумал: «Что?!» У меня прямо глаза на лоб полезли. Тот факт, что главного героя могут вот так убить в конце фильма, просто не укладывался в моей голове. Я его тоже недавно пересмотрел. Просто офигительный фильм.

— Что больше нравилось: иностранные фильмы или американские?

— На французском кино я был просто помешан. Для меня двадцатилетнего Годар был бог. Сейчас я уже так не думаю. Забавно, как мнение о кино меняется с возрастом. Потом мне очень нравилось «Фотоувеличение» Антониони. Годар не так врезается в память, а «Фотоувеличение» запоминается сразу, черт возьми! Это до сих пор отличный фильм. Родители запретили мне его смотреть, когда он вышел в прокат. Хотя я работал в кинотеатре. Это был скандальный фильм для того времени. Но я, конечно, все равно его посмотрел тогда, я посмотрел его раз двадцать!

— Мне кажется, у вас есть что-то общее с главным героем «Фотоувеличения». Я имею в виду то, как он работает: эти девочки, которых он снимает у себя дома, в студии, как они раздеваются, устраивают беспорядок, импровизируют…

— Думаю, «Фотоувеличение» вдохновило огромное количество людей стать фотографами. Это очень точный фильм. Я делал фотосерию, попытался повторить фото с мертвым человеком в парке, а два-три года назад я пробовал снимать в Лондоне, в том самом парке из фильма. Я люблю фильмы Антониони, потому что они такие медленные. Успеваешь подумать об отстраненных вещах. Разум как будто начинает дрейфовать внутри фильма. И операторская работа просто невероятная.

— В каком возрасте вы поняли, что будете заниматься кино?

— Я часто фантазировал об этом в детстве — мечтал, что буду делать фильмы. И я сделал несколько фильмов в старших классах. Они были довольно глупыми, сюрреалистическими, даже отталкивающими. Серьезно я начал заниматься кино в начале восьмидесятых. Первый фильм назывался «Прощай, 42-я улица». Бюджет составил, не знаю, долларов десять или двадцать.

— У вас была своя камера?

— Да, я купил камеру за пять долларов и одну, нет, две катушки пленки. Тогда можно было снимать на Super 8, и это почти ничего не стоило. Тогда же делал свои фильмы Ник Зедд. Все, что связано с трансгрессивным кино (Cinema of Transgression), изначально было его идеей. Он написал манифест. Это был, в общем, такой прикол. Но потом шутка начала превращаться в нечто совсем иное.

— Люди восприняли это серьезно?

— Очень серьезно. Я и сам сейчас воспринимаю это серьезней, чем тогда. Тогда мне просто хотелось снимать фильмы. Я думал: «Просто буду делать, что хочу. Какая разница, что ты там говоришь, Ник? Придумывай, что хочешь».

— Сам Ник серьезно к этому относился?

— Думаю, да. Изначально идея была такова: если ты хочешь, чтобы тебя запомнили, то в первую очередь нужно придумать какое-нибудь новое движение с запоминающимся названием. Чтобы люди могли тебя как-то назвать: «А! Так ты абстрактный экспрессионист, ага» или «Ты минималист!»

Ричард Керн

— Как вы вообще познакомились с Ником и его тусовкой?

— Сначала я увидел его фильм They Eat Scum. Полнометражный фильм, снятый на Super 8. В нем террористы уничтожают Нью-Йорк, отравляя воду или что-то вроде того. Я посмотрел и подумал: «Черт, это довольно круто». Я видел Ника пару раз мельком, но потом в какой-то период мы спали с одной и той же девушкой, и она представила нас друг другу. Вообще, первое, что Ник спрашивал, когда знакомился с человеком, было: «Эй, можешь дать мне денег на фильм?» Ну, конечно, не так прямо, а что-то из серии: «О, мы должны сделать фильм вместе! Только нужно немного денег». Брал деньги и снимал все сам. У Ника была идея для фильма, и она как раз вписывалась в фильм, который я готовил (Thrust in Me. — Примеч. ред.), а потом еще были Manhattan Love Suicides, которые я давно хотел сделать: там все герои должны были убивать себя в конце. Уже после я познакомился с Лидией (Ланч. — Примеч. ред.) и другими актерами и музыкантами.

— Как вы стали сотрудничать с Sonic Youth?

— Когда начинаешь что-то снимать, все в тусовке узнают об этом и говорят своим друзьям: наш приятель делает фильмы. В итоге люди сами тебя находят, приходят с каким-то идеями. Так было и с ребятами из Sonic Youth.

— Вы все свое время тогда проводили за со- зданием фильмов?

— В общем, да. Мне было тогда 23–24 года. Я сначала долго работал на стройке, потом нашел работу ассистента художника. Хотя очень трудно заниматься искусством, когда у тебя есть постоянная работа. В старших классах я продавал травку, у меня был знакомый, у которого всегда можно было что-то достать, и я жил перепродажей. Это окупало все мои расходы, я снимал фильмы, а все вокруг думали, что я сынок богатых родителей. Потом я решил найти какую-то работу поближе к кинобизнесу. Устроился работать ассистентом на площадке. Это был 1981 год, я работал на нескольких музыкальных клипах и полнометражных фильмах. Хотелось понять, как все делается. Как это получается у профессионалов. Потом я прошел курсы постановки света, которые длились два дня. Ну не знаю, у меня на площадке никогда больше трех приборов не стояло. Но если ты работаешь ассистентом, то приходишь на работу в семь утра, а отпускают тебя часов в двенадцать ночи, и неизвестно, сколько должно пройти времени, прежде чем тебе дадут сделать что-то стоящее. Поэтому я решил бросить работу и заниматься своими личными проектами. Снова начал торговать травкой.

— Может, мне тоже начать? А то времени на искусство не хватает.

— Тут есть и другая сторона: в какой-то момент я сам стал принимать наркотики. Очень много наркотиков. И это меня сильно сломало. Я жил тогда на 13-й улице в доме героиновых дилеров. И я попробовал. В 1985–1986 году у меня уже была реальная, большая проблема с наркотиками. Так продолжалось до 1988 года. В 1988-м я завязал.

— То есть в тот период, когда вы начали активно снимать фильмы, вся ваша компания сидела на героине?

— Ну, там не было компании. Только я и те, кто снимался в фильме. Ну, моя девушка еще. Минимум людей. Еще, когда я снимал фильм Fingered, у меня был звукооператор. Первый и последний раз. На съемках были я, звукооператор, актеры и моя девушка, которая держала хлопушку.

— Я имела в виду другое. Думая о трансгрессивном кино, люди представляют себе кучу нью-йоркских ребят, которые вместе тусуются и заодно снимают кино.

— Да, мы много тусовались вместе. Много раз было, что мы вместе сидели у меня дома, принимали наркотики, курили… и вдруг я говорил: «А давайте пойдем снимем что-нибудь!», и все это заканчивалось очередным фильмом. Так появился King of Sex. Фильм Pierce, в котором девушка прокалывает себе соски, был снят так: «Эй, я собираюсь сделать пирсинг сосков». — «Подожди секунду, я камеру принесу». Это отвратительный фильм; когда я его пересматриваю, то думаю: как же он отвратителен. Не могу поверить, какими грязными мы были.

— А что сейчас? Я знаю, что вы общаетесь с Лидией Ланч.

— Да, мы довольно часто разговариваем.

— А с Ником Зеддом?

— Да, я все еще общаюсь с этим засранцем. Он теперь живет в Мехико. У него родился ребенок, и он переехал туда с его матерью. Я давно не общался с Ланг Лег (Актриса, которая снялась в нескольких фильмах Керна, например, в Sumbit to Me, кадр из которого Sonic Youth использовали в оформлении обложки альбома Evol. — Примеч. ред.). Иногда встречаю актеров, с которыми мы работали. Многих уже нет в живых.

— В 1987-м году вы внезапно покинули Ист-Виллидж. Как вам удалось все так резко бросить?

— Когда героин начинает постепенно забирать твою жизнь, и кажется, что стены надвигаются на тебя, перестает быть весело. Тогда мне казалось, что единственный способ выжить — уехать. И я переехал в Сан-Франциско. Поначалу это не сработало, и я просто стал принимать другие наркотики. Потом я вернулся в Нью-Йорк и тогда уже окончательно завязал. Общество анонимных алкоголиков помогло.

— Вы тогда перешли от кино к фотографии?

— Вообще, я всю жизнь фотографировал, но в 1988-м году, когда я слез с наркотиков, кто-то заказал мне фотокнигу. У меня тогда была худшая в мире работа — подсобный рабочий в ресторане. Я думал: «Черт, мне 34 года, а я крашу стены ресторанного туалета». Я должен был ходить туда каждый день. Бесплатная еда, десять долларов в час… так продолжалось почти два года. Все из-за наркотиков. Я потерял квартиру, все деньги. Все, что я мог тогда себе позволить, — это делать черно-белые фотографии.

— Есть фотографы, которые вас тогда вдохновляли?

— Одним из них всегда был Ларри Кларк. Еще Джефф Уолл. Терри Ричардсон, хотя он сейчас как-то размяк.

Ричард Керн

— В одном интервью вы сказали: «Я около года работал над полнометражным фильмом, но прекратил». Что это был за проект?

— Там должна была играть Лидия Ланч. Мне помогали датчане. Они сказали: «Мы дадим денег — ты сделай фильм». То есть моя задача была только придумать, что это будет за фильм. Я так и не начал съемки, хотя потратил очень много времени, чтобы придумать что-то стоящее. Достойное того, чтобы быть снятым. Я всегда боялся, что мне нечего будет сказать. В моих старых фильмах всегда был какой-то смысл, какая-то тема. Конечно, было бы здорово сделать большой фильм, но это такое количество работы… Знаешь, кем я восхищаюсь? Михаэлем Ханеке. Мне кажется, он ждал лет до шестидесяти, чтобы сделать свой первый большой фильм. Есть несколько таких режиссеров: например Бенуа Жако, снявший «Одинокую девушку». Ларри Кларк — тоже хороший пример.

— Только он ведет себя так, будто он до сих пор тинейджер…

— А я?

— Мне кажется, вы как-то посерьезней Кларка. Я читала одно из его последних интервью: он разговаривает, как какой-нибудь семнадцатилетний скейтер.

— Мне кажется, сейчас просто такое время. Никто не хочет становиться взрослым, особенно в Америке. Ларри сделал «Деток» — я считаю, что это феноменальный фильм. «Садист» тоже неплох, но «Детки» действительно отличный фильм. Понятно, что это заслуга в равной степени Ларри и Хармони (Корина. — Примеч. ред.). Вместе они очень хороши, по отдельности — совсем другое.

— Вы видели «Отвязные каникулы» Корина?

— Еще нет, но я очень люблю «Гуммо» и «Осленка Джулиэна». Я восхищаюсь Хармони: он делает, что хочет делать.

— А последний фильм Кларка («Девушка из Марфы». — Примеч. ред.)?

— Не успел. Но все говорят, что он вроде не очень. Ларри выложил его на сайте, и в течение суток любой мог его скачать. Не представляю, как сейчас эта коммерция работает. Раньше, когда я делал фильмы, я мог их продать. Я кучу денег на них заработал. У меня были права, я продавал кассеты и DVD. Сейчас эти продажи уже так не работают. Раньше я мог зарабатывать полторы тысячи долларов в месяц, вообще ничего не делая. А сейчас, мне кажется, это нереально. Заработать на независимом кино — нереально.

— Мне кажется, единственный шанс — это получить приз какого-нибудь фестиваля и обеспечить международный прокат.

— Не знаю, сейчас столько режиссеров. Киношколы выпускают сотни режиссеров каждый год, они все или почти все снимают какие-то фильмы. Я не понимаю, как это получается. Я знаю двух ребят здесь, в Нью-Йорке, одного из них зовут Джош (Джошуа и Бен Сэфди. — Примеч. ред.), они снимают очень хорошие маленькие фильмы. Мне кажется, скоро они сделают что-то действительно большое. Я думаю если есть талант и ты работаешь, все само собой происходит.

— То есть у вас лично две проблемы: первая — это объем работы, которую надо проделать, и вторая — это деньги, которые трудно отбить?

— Ну, если быть откровенным — еще инертность, страх, прокрастинация. Сейчас у меня налаженная карьера фотографа. Все отлично. Нет времени думать о кино. Но есть вдохновляющие примеры того, как люди бросают одно, чтобы заняться чем-то совершенно другим, — вроде Джулиана Шнабеля. Мне вот кажется, что как режиссер он гораздо интереснее, чем как художник. Хотя до кино он зарабатывал миллионы. Не знаю, как ему удалось так резко все поменять. Но, может, однажды я тоже так смогу.

— Ну, вы же уже переключались с кино на фото…

— Два года назад я решил сделать видео для группы Dentata, просто чтобы понять, смогу ли я. Потом сделал еще несколько видео по такому же принципу. То есть я двигаюсь в этом направлении. Тут главное — не ставить никаких целей. Просто взять камеру и начать снимать. В наши дни есть все необходимое, чтобы сделать фильм.

— Как вы думаете, куда исчезли режиссеры, которые «выстрелили» со своими независимыми картинами в молодости, в 1980-х годах? Почему они перестали снимать?

— Они часто находят постоянную работу, и в итоге времени на искусство не остается.

— Постоянная работа — это главное зло для кинематографиста?

— Лучший вариант — делать все самому и никогда не останавливаться. Хотя я сам в итоге оказался фотографом, а мои новые фильмы больше похожи на видеоарт. Последние два месяца я делал серию фотографий, где девушки плачут, и параллельно снимал видео.

— Как заставить девушку плакать?

— Я просто просил их заплакать. Оказалось, что для многих девушек этого достаточно. Еще я просил их злиться, сидя в кровати, крушить все. Я отснял много материала. Еще сейчас я готовлю документальный фильм, который будет частью инсталляции. Там будут девушки, которые рассказывают про свои лекарства и показывают их. Пока я не понимаю, как это будет выглядеть, но там совсем нет обнаженной натуры, девушки просто ходят по своим квартирам и показывают лекарства, рассказывают, почему им их прописали, и как они на них действуют. Видели мой фильм Cutter? Посмотрите, он есть на Vimeo. Для меня это идеальный фильм. Ничего не нужно было делать. Я просто сидел, а девушка сидела напротив, и все само начало происходить в кадре. Мне кажется, это сильные десять минут. Я уже не так заинтересован в вымышленных историях, как раньше.

— А как вообще приходили эти идеи с сексом и насилием в молодости? Почему?

— Когда ты молод и когда ты парень, когда ты слушаешь много громкой музыки и когда ты такой крутой чувак… Я тогда встречался с девушкой, она была танцовщицей, занималась перформансами, а мне казалось, что нет ничего тупее перформансов. Я просто хотел сделать фильм, который как бы говорил: «Иди все на х…»
Я рос во времена Sex Pistols. Тогда, чем чаще ты всех посылал, чем грубее был, тем популярнее становился. Сегодня, наоборот, нужно быть красивым и привлекательным.

— Эти фильмы — ваши личные фантазии?

— Все, кроме Fingered. Это была идея Лидии, она просто знала, что у меня есть камера и что я хочу снимать. Тогда было несколько мест, где можно было показывать такие фильмы; люди приходили их смотреть. Фильм получил чудовищные отзывы, все называли это порнографией, а я говорил, что это просто история про женщину. И мы с Лидией подумали: раз уж все считают это порнографией, то нужно сделать фильм, в котором будет уже все самое порочное, сверхпорно. Идея была в том, чтобы сделать концептуально «плохой» фильм.

— А сейчас что вы думаете об этих фильмах?

— Там есть элементы порнографии. Но есть вещи похуже содержания: эти фильмы были сняты на Super 8, монтаж был очень плохой, и картинка такая зеленоватая — так что все это создавало эффект реальности происходящего. Я думаю, именно поэтому эти фильмы многими воспринимались как порно. Зато, когда выходили «Дикие сердцем» и «Прирожденные убийцы», люди говорили: «Содрали все с Fingered». При этом даже сейчас никто не решится прокатывать этот фильм. Чтобы перевести этот фильм на Blu-ray, нам пришлось обращаться в шведскую компанию, которая занимается порнофильмами. Больше никто не соглашался.

— Шведы — понимающие люди. А есть вообще грань между порнографией и…

— Порнография — это когда ты делаешь кино, чтобы кто-то смотрел и дрочил. Ни один мой фильм не был снят для этого. Даже те, что я делаю сейчас. Конечно, есть на что подрочить… но сделано не для этого. Хотя иногда мне пишут что-то типа: «Мы посмотрели фильм Fingered, а потом у нас был классный секс, очень жесткий, спасибо!» Но все-таки я не считаю свои фильмы порнографией. Отчасти идея трансгрессивного кино была в том, чтобы перевернуть представления обычных людей о сексуальной жизни, показать людям, что секс может быть другим, что в нем есть юмор, много юмора. То, чем я занимаюсь сейчас, я бы даже эротикой не назвал. У меня был фильм Clean на Vimeo, там девушки чистят зубы. Они голые, и поэтому его сняли с сайта. Думаю, кто-то пожаловался на порнографию. Но это же не порнография. Вся порнография у людей в голове. По большей части то, что я делаю сейчас, я бы назвал просто «странными портретами». У меня был период, когда я снимал для порножурналов, но сейчас мне кажется, что и тогда порно в моих фотографиях не было. Были просто фото голых девушек… просто девушки без одежды.

Ричард Керн

— Никогда не хотелось исследовать другой тип женщин? Другой возраст?

— У меня была задумка снять нескольких женщин моего возраста, но мои агенты сказали мне: «Не делай этого!» Многие взрослые женщины, которых я хотел бы сфотографировать, сами не хотят сниматься. Например, моя бывшая девушка, которой сейчас пятьдесят с небольшим. Я бы хоть сейчас поехал ее фотографировать. Она до сих пор очень красива. Большинство же взрослых людей, которые готовы стать моделями, либо фетишисты, либо какие-то фрики. Меня это не интересует. Я хочу снимать обычных людей. Если бы я взялся за такой проект, я бы начал с той самой девушки.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить