Лидия Гинзбург
Лидия Гинзбург

<Эрзя>


На выставке скульптора Степана Эрьзя. Фотография Лидии Гинзбург

Что такое Эрзя1? — Человек талантливый, человек в особенности сильного художественного темперамента и застрявший в модерне. Модерн — это все то же лицо. То самое лицо
1900-х годов — эпигонов Врубеля, обложек «Алконоста»2, размноженное лицо Блока. То же
лицо с разлетающимися бровями у скульптуры Эрзи — таитянская (или вроде того) девушка,
и у скульп ту ры — музыка Грига3, и у других (у хитрейшего же и вполне современного Коненкова4
лица-то все разные, вплоть до полированного Несмеянова5).

Лица модерна уже ничего не выражают. Зато выражает обстановка. Полуподвал, тесно сдвинутые упаковочные ящики и на них впритык стоящие, вповалку лежащие головы, торсы — кладбище, мертвые головы. Сквозь большие окна полуподвала в темные, деревянные лица бьют косые солнечные лучи. На кладбище тоже светло. Аллегория нехитрая и притом двойная. Искусство
исторически мертвое и сверх того еще похороненное Герасимовым6.

Замечательнее всего записи в тетрадке. Пишут художники, актеры, студенты, преподаватели;
пишут несусветную хвалу. Микель-Анджело, гениальный художник — это потолок, но намного
ниже никто уже не спускается. Спасибо Вам, С. Д., за то, что Вы существуете, за то, что Вы показали, чтó есть художник… Откровение… потрясение…7 Пишут считающие себя самыми интеллигентными, самыми тонко понимающими; пишут, гордясь собою. Это хуже, чем Герасимов.
У Г<ерасимова> даже по лицу все уже ясно видно, по страшному лицу старого, огромного, блудливого кота. Герасимов может кончиться так же, как он возник, — в административном порядке. Интеллигентнейшие же записи в этой тетрадке — совсем другое: свидетельство остановки
культуры. Эклектизм молодых и даже немолодых людей, которые никогда уже не были современниками искусства (мы еще были очень недолго); поэтому из взаимоисключающих сфер
они невозбранно отбирают то, что им кажется самым похожим на искусство. В первую очередь, разумеется, самое непохожее на <официальное исскуство>8. И куда только ни заводит
этот негативный критерий — в символистов, в Анатоля Франса (считается почему-то особенно
утонченным), в Уайльда, которым мы восхищались в тринадцать лет, а в шестнадцать презирали как эстетство (антиэстетство — эстетический лозунг моей юности). В грязной же тетрадке
Эрзи про Микель-Анджело пишут не глупые, а умные, не пошляки, а понимающие, не отсталые,
а лучшие — вот где беда.

В порядке исторической диалектики эти восторги даже общественно положительный факт —
выявление освобождающегося сознания. Но как культурное сознание оно до такой степени
косно, что тут же, то понимая, то не понимая, строит канонически романтическую концепцию
художника, затравленного толпой (бюрократической чернью). Концепцию подогревают аксессуары: подвал, коты (прямой Гофман для тех, кто знает про Гофмана), обнюхивающая посетителей собака, сам старик (говорят, мелькает еще мистическая старуха), непрестанно злобно
бормочущий и не совсем по-нашему одетый — в беретике и перехваченных у щиколотки широких штанах.

Конечно, это трагедия и, если вглядеться, — весьма современных очертаний (уверяет между прочим, что он истратил все свое состояние на то, чтобы скупить и привезти сюда свои работы9). Но видят они совсем не то. То, что они видят, в высшей степени архаично. Современная
трагедия таланта вовсе не в том, что он в нищете и в заброшенности творит свое высокое дело (так и пишется в упомянутой тетрадке), а в том, что он не делает то, что он хочет и может
делать, и при том безостановочно в умопомрачающей спешке и тормошении делает другое,
требуемое, оплачиваемое, награждаемое. И все глубже и безвозвратнее он уходит в то, чего не
хочет, потому что он хочет денег и хочет привилегированности, и потому, что не сломав себе
хребет, от этого нельзя уже отказаться, и потому, что при всей утомительности бессмысленных
круговращений, в них соблазн тайной легкости — избавления от муки творческих усилий, от
придирчивых требований совести и истории.

Чтобы утешить чем-нибудь старика, говорю:

— Я вот из Ленинграда. Там вас тоже многие знают.

— Меня весь мир знает, — отвечает он, не сморгнув глазом.

Старик страшно зол. А случилось с ним не самое худшее. Он не делает того, чего не хочет;
он в какой-то мере делает то, что хочет; он известен числу людей не меньшему, чем если бы
его произведения были выставлены в музеях; у него в тетради для отзывов записано, что он
Микель-Анджело, чего никто никогда бы не написал, если б его произведения были выставлены в музеях.

1956


1 Степан Дмитриевич Эрзя (Нефёдов; 1876–1959); точное написание псевдонима — Эрьзя. — Здесь и далее примеч. Э. Ван Баскирк. Назад к тексту.

2 Название частного издательства (1918–1923), возглавляемого С. Я. Алянским. В нем выходили книги Блока, в частности поэма «Двенадцать» (1918;
с иллюстрациями Ю. Анненкова), последнее издание трехтомника «Стихотворений» Блока (1921) и посмертные издания собраний поэта 1922 и 1923 гг. Назад к тексту.

3 «Музыка Грига» — скульптура Эрьзи (1936). Назад к тексту.

4 Коненков Сергей Тимофеевич (1874–1971) — скульптор, начинавший как модернист, а в дальнейшем пытавшийся работать по канону соцреализма;
в его скульптуре, однако, пробивались индивидуальные черты, вызывавшие нарекания официозной критики. Назад к тексту.

5 Скульптурный портрет химика, академика А. Н. Несмеянова (1899–1980) был выполнен С. Т. Коненковым в 1951 г., впервые выставлен в 1954 г.
в Москве, и в 1954–1955 гг. — в Ленинграде. Назад к тексту.

6 Герасимов Александр Михайлович (1881–1963) — народный художник СССР, автор знаменитой картины «Ленин на трибуне», в 1940-х гг. — четырежды лауреат Государственной премии. Его имя стало нарицательным для обозначения официального советского живописца. Назад к тексту.

7 Б. Н. Полевой так описывал реакцию зрителей: «И вот Степан Дмитриевич увидел, <…> как сотни и тысячи людей <…> жадно интересуются всем
новым в искусстве, активно отвергают и критикуют то, что им не нравится, и готовы со всей страстью советского человека защищать и превозносить
то, что пришлось по душе, что тронуло сердце. <…> Одни, подобно излишне восторженным рецензентам из дореволюционных русских газет и журналов и западным критикам, возносили его до небес и, не скупясь на преувеличенно восторженные эпитеты, сравнивали его уже даже не с Роденом
и Трубецким, а с самим Микеланджело. Другие, наоборот, столь же категорично отвергали всякое художественное значение…» (Полевой Б. С. Эрьзя
(Степан Дмитриевич Нефёдов). Саранск: Мордовское книжное изд-во, 1961). Любопытно, что одна из скульптур Эрьзи — портрет Микеланджело (1950). Назад к тексту.

8 Два слова в конце страницы не дописаны и восстановлены по смыслу. Назад к тексту.

9 В 1926 году Эрьзя уехал во Францию, а потом в 1927–1950 годах жил в Буэнос-Айресе; вернулся на родину в 1950 году и привез с собой 200 своих
важнейших работ. Назад к тексту.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить