Чуда даждь нам днесь…
О фильме Фридриха Эрмлера «Неоконченная повесть»
СЕАНС – 49/50
Фильм «Неоконченная повесть», представленный на неделе советского кино в минувшем октябре, по общему мнению, оказался лучшим в программе. Сам я однозначно предпочитаю его «Кузнечику» — картине хорошо сыгранной, хорошо поставленной, но чересчур академичной, умело драпирующей чеховскую горечь казенным оптимизмом, что лишает историю всякого смысла. Фридрих Эрмлер, многоопытный постановщик фильмов «Великий гражданин», «Она защищает Родину», «Великий перелом», на высоте и в «Неоконченной повести», где стихия разума сходится со стихией чувства. Женщина-врач влюбляется в своего пациента — инженера, разбитого параличом, но не потерявшего ни тяги к труду, ни обаятельной вспыльчивости. Поправится он, как можно догадаться, благодаря не столько экспериментальной методике лечения, сколько прекрасным глазам докторши.
Чудеса нынче в моде, даже в Советском Союзе. Но пока наше идеалистическое искусство вглядывается в механику плоти, этот фильм демонстрирует, как тело меняется под воздействием силы духа. То, что нам кажется исключительным, сверхъестественным, там воспринимается как должное. Скажем, в фильме «Повесть о настоящем человеке», который мы увидели после войны, раненый летчик заново учится ходить. Здесь ракурс другой, но идея о главенстве духа та же: социалистический реализм при всей демонстративной строгости не лишен наивности и поэтичности.
Несколько утрированная мимика корректируется такой достоверностью выражения, что даже самый строгий и взыскательный критик вынужден сложить оружие.
Мне такое «материалистическое» искусство нравится куда больше, чем воинствующие, менторские «Минин и Пожарский», «Павлов» и «Мичурин».
«Неоконченная повесть» — постановка не без находок. Эрмлеру не хватает чувства юмора Барнета или живописного мастерства Донского, но некоторые эпизоды его картины являются прекрасными образцами кинематографа русской школы: неумелые ухаживания коллеги-врача, семейное застолье, ночная встреча с поющими студентами. Этой теплой повседневной интонации Советам стоило бы держаться, развивать ее — хотя, по правде говоря, они от нее никогда и не отказывались. Во всяком случае, именно постановочная точность и особенно правдивость игры актеров спасают финал от нелепости. Преимущество русского актера перед другими заключается в его способности прекрасно совмещать в себе то, что привносится ремеслом, и то, что дается исключительно от природы; добиваться при воплощении совершенно не близких ему персонажей большей естественности, чем при игре себя самого, — одним словом, сочетать в принципе невообразимое: дар Жуве и талант Габена. Несколько утрированная мимика корректируется такой достоверностью выражения, что даже самый строгий и взыскательный критик вынужден сложить оружие.
Куда идет русское кино? Ни эта картина, ни фильмы, показанные в Канне, не дают нам ответа на этот вопрос. Полагаю, что изменения, происходящие в политической сфере, совсем скоро отразятся на экране. Великому народу, который приходит в себя после катастрофы войны и сталинского мракобесия, безусловно, есть что сказать. Я знаю, перед величием Эйзенштейна бессилен любой тоталитарный строй — не иссушить ему героический дух военных эпопей; но из-за него страдают кинематографисты, которым, как Эрмлеру или Барнету, дается скорее наблюдать, чем наставлять. Снятый на коричневато-сиреневую пленку «Совколор» Ленинград сохраняет родовые черты Петербурга из прошлого, набережные Невы те же, что воспел Достоевский в «Белых ночах». Юткевич собирается снимать «Идиота». Воскреснут ли призраки прошлого? Или, отринув традиции как классической литературы, так и соцреалистической догмы, в последующие годы советское кино пойдет по новому, совершенно неожиданному пути? Вот бы оно преподнесло нам такой сюрприз!
Cahiers du cinéma. 1956. N 60.
Перевод с французского Анастасии Захаревич
