И глупец ожидает ответа
СЕАНС – 47/48
Сказать, где он учился, невозможно. Он провозглашал себя доктором, но не называл университета, который дал ему это звание. Только иногда, будучи пьяным, он рассказывал о Гиперборее и мифическом архипелаге Перия, где душа его прошла курс онирических наук. Несмотря на столь почтенное и удивительное образование, он вел себя, словно разгульный школяр: участвовал в подвигах разбойничьих банд; в докторской мантии, размахивая жезлом великого магистра непонятного ордена, устраивал драки и безобразия в общественных местах, особенно в храмах; с большим или меньшим успехом вызывал души умерших, чем вселял ужас в крестьян Шварцвальда и Швабии, где преимущественно практиковал. Если у кого-то заболевала корова или в реке дохла рыба — обвиняли его. Но это пустяки. Много раз на деревенских праздниках или в церкви появлялись мертвенно-бледные прохожие в гнилых лохмотьях, обсыпанных землей: к ночи они ретировались и пропадали в густом лесу или на кладбище. Они увлекали за собой пьяных парней и веселых девушек, которых потом больше никто не видел. После этих странных визитов на деревни обрушивались гибельные болезни. Пришельцев называли «свитой доктора Фауста».
Однажды (дело было в Эльзасе) Фауст заснул на берегу Рейна и проспал несколько дней. Сердобольные крестьяне сочли его за мертвеца и похоронили. Через неделю он «восстал из мертвых» и принялся бродить по окрестностям в сопровождении существа, похожего на фавна, которого суеверные жители провозгласили дьяволом. Переменив образ жизни, он принялся странствовать по немецким университетам, читая лекции по медицине, химии и неоплатонизму. Его «фавн» неизменно сопутствовал ему, что вызывало скандалы в среде профессуры и студентов. На недоуменные вопросы он отвечал, что это ученик Пифагора, прибывший из страны сновидений. «Фавн» демонстрировал иногда удивительные вещи: в Кельне он оживил мертвую собаку, в Провансе — мраморную нимфу. На глазах изумленных зрителей нимфа растворилась в воздухе, а фонтан, в котором она обитала, постепенно зачах…
Но это фольклорный Фауст мираклей и кукольных постановок, а нас интересует серьезный ученый. Он занимался структурой души, не считая физическое тело достойным внимания. Что же он имел в виду?
Будучи неоплатоником, Фауст разделял представление Прокла о четырехчастном составе души: растительный, анимальный, рациональный и небесный (интеллектуальный) элементы, соединяемые принципом, или духом. Эрнст Штифель, автор книги «Легенда о Фаусте» (1560), цитирует Прокла:
«Целое, из которого состоит организм, есть принцип организации организма. Если этого принципа нет или если он ослабевает, то организм распадается на отдельные, уже не органические части, не имеющие отношения одна к другой. Весьма и весьма редко животворный дух связует три части души в единое целое, давая возможность человеку стать микрокосмом и путешествовать в необъятных мирах универсума»
В лекциях доктор Фауст выводил сословное деление общества из сложной структуры души: крестьяне и ремесленники обладают растительной и животной душой, торговцы — рациональной, дворяне и духовные лица должны излучать сияние души небесной, но, к сожалению, это случается редко. В большинстве своем люди суть рабы своего физического тела и после смерти гниют до костей, если их растительно-животную душу не оживит с неизвестной целью какой-нибудь колдун или некромант. Другие после смерти каменеют. Фауст рассказывал, что сам видел в одном из земных океанов огромные острова, населенные каменными изваяниями. Эти люди могут двигаться и функционировать, поскольку их небесная душа жива.
При желании душа способна поддержать или вылечить физическое тело. Но вообще отношения души и тела до крайности сложны. Тело связано с себе подобными: родственниками, предками, потомками и т. п. Душа одинока и свободна. Ее материя («рапт», по определению Тритема, Парацельса, Агриппы и других ученых подобного толка, включая Фауста) тонка и субтильна. Как некая плазма она проникает сквозь любую физическую материю, не оставляя следов своего пребывания. Почему? Потому что душа — сомнамбула и живет в сновидениях.
Здесь необходимо специальное примечание. Сон, по мнению Плиния Старшего, Шекспира и Эдгара По, есть бесконечный незримый океан, в котором постепенно растворяются островки, принимаемые за физическую реальность. В «Странах севера и границах Гипербореи» Плиний пишет: «Страны сна воистину беспредельны. Там, где волны Океаноса омывают прибрежные скалы Гипербореи, плавают тяжелые, темные или цветные тучи сновидений. Они непомерны, полны пещер и ущелий и населены существами, невиданными на твердой земле. Редко кто бывал в этих странах, где царят изменчивость и забытье». Шекспир сказал в «Буре»: «Наша душа и сновидения образованы из похожих субстанций, и наша маленькая жизнь окружена сном». Эдгар По повторил это на иной манер: «Все то, что мы видим, все то, что мы представляем, — только фантомы сна».
Наша маленькая жизнь — это уплотнение, сгусток материи души в Океаносе Посидония и Птолемея, в пространстве anima mundi, мировой души. В качественном многообразии видений, сновидений, галлюцинаций, делиров, миражей, фантазмов возникает нечто коралловое, саргассовое, напитанное огненной пневмой, притом тленное и нетленное, плавное и текучее — обещание микрокосма. Материя души развивается: неосязаемая субстанция уплотняется, сгущается в желатиноподобное, затем в гибко-упругое. Это субтильное образование уходит в океан сновидений; тем временем тело растет и воспитывается в родственной среде: оно обрастает земной плотью, становится ригидным, подчиняясь правилу, порядку, стандарту. Но мы еще не замкнуты. Ток душевной энергии будоражит кровь гулом внутренней свободы. Таковы соображения Эрнста Штифеля, который вполне серьезно относился к своему герою, считая его последователем Майстера Экхарта и Иоанна Скотта Эриугены, по крайней мере в теоретическом плане.
Мировоззрение Фауста отличалось надменностью и своеобразием. Монархов Европы он называл «сворой кривляк и шутов», а саму Европу — «ничтожной галькой на берегу ручейка». Об ученых Фауст отзывался еще более пренебрежительно: «И не надоело этим ослам учить обезьян лазать по деревьям». Тем не менее его приглашали на разного рода диспуты, хотя это почти всегда кончалось скандалом.
Негативное отношение Фауста к науке понятно. Какое достоверное знание возможно в пространстве сновидений, среди объектов и событий, о которых даже в моменты самых проникновенных созерцаний и переживаний нельзя точно сказать, существуют ли они? Ведь попадая на поверхность земли, они могут обретать видимость физического бытия лишь на время: в любой момент неведомая судьба может забросить их в инобытие, закрутить в вихре турбуленции, новых иллюзорных формаций и превращений. С тем же успехом можно назвать знаниями впечатления Алисы, оказавшейся в Стране чудес. Но для Фауста дух не служит инструментом исследований — это, скорее, центростремительная сила, связующая элементы души, препятствующая их распаду.
Кто же этот человек по Эрнсту Штифелю? Поначалу — серьезный ученый, тщетно пытающийся расширить границы человеческого познания; потом — после загадочного обретения возможности проникнуть в беспредельность сновидений в сознательном состоянии, — эгоцентрик, упоенный новым горизонтом и новым, необычайно странным бытием.
Скандал в благородном семействе
Освальд Шпенглер в «Закате Европы» предсказал появление ученых «фаустического типа». Он имел в виду бескорыстных тружеников науки: всегда недовольные, измученные сомнениями, тратящие долгие годы на достижение незначительных результатов, эти люди будут радеть только о славе науки и жить только надеждами. Но это в лучшем случае.
В принципе, к фаустическому типу относятся и гениальные одиночки, идущие тайными тропами в поисках темного знания. Но подобные люди вообще существуют вне официальной науки, порожденной «восстанием масс». «Авангардные» биологи мечтают о продлении жизни до трехсот или четырехсот лет. Это не может заинтересовать гениальных одиночек, поскольку они отрицают смерть. Они открывают Opus paramirum Парацельса и читают: «Натура, космос и все его данности — единое, великое целое, организм, где все вещи согласуются меж собой, и нет ничего мертвого. Все — органично и живо, космос — пространная живая сущность. Нет ничего телесного, что не таило бы в себе духовного, не существует ничего, что не таило бы в себе жизни. Жизнь — это не только движение, живут не только люди и звери, но и любые материальные вещи. Нет смерти в природе — угасание какой-либо данности есть погружение в другую матку, растворение первого рождения и становление новой натуры».
Но сие касается непрерывности жизни вообще, а не бесконечной личной пролонгации — не того, что увлекает последователей Фауста. Для продления собственной жизни необходимо совершенствоваться в познании структуры души, в постижении ее эволюций. Это и было главной страстью доктора Фауста.
«Благо», «красота», «гармония», «справедливость» обзавелись массой двойников и оппозиций разного цвета, включая совершенно черный.
«Решений нет — нет проблем», — сказал кто-то из великих и тем самым поставил еще одну проблему, как будто оных и так мало. Сказавший это, по-видимому, был созерцателем — он раскинулся на зеленом лугу и смотрел в бездонное голубое небо… На него, правда, могла прыгнуть лягушка, мог наступить циклоп, но условимся заранее: мелочи жизни проблемами не считать. Но разве зеленый луг не проблема? Разве голубое небо не проблема? Что же таковой считать? Неужели ежедневные пустяки, заполняющие жизнь каждого человека? Для сего существуют бесконечные вопросительные знаки, по большей части бесполезные: «Ты вернешься к десяти часам?»
Иное дело — нарочитая акцентировка вопроса, требование обязательного «да» или «нет». В стихотворении Гейне «Вопросы» юноша стоит на морском берегу и вопрошает окружающий мир о тайнах бытия. Юношу не удовлетворяют собственные догадки. Он думает о звездах: указывают ли нам эти золотые пальцы на то, что случилось, что случается и что случится? И продолжает стоять, предполагая, что стихии дадут ему верный ответ. «И глупец ожидает ответа», — так кончается опус Гейне.
Потомок того юноши, человек нашего времени, не довольствуется пассивной позицией. Он ищет, исследует, экспериментирует, пытается с помощью сверхточных приборов решить проблему вселенной, выдвигает массу более или менее остроумных гипотез, норовит взбудоражить молчание стихий, но вместо одной проблемы вызывает сотни. Миллионы галактик, миллионы световых лет, десятки параллельных вселенных. Науки официальные, полуофициальные, непризнанные, абсурдные ставят тысячи и тысячи проблем. Множество ученых образует множество групп, ассоциаций, институтов; все это окружено бесчисленными компьютерами — а результат? Чистая наука заблудилась в противоречиях. Куда успешней развивается электронная техника, бесконечно совершенствующая средства комфорта и уничтожения — главные ценности новой цивилизации. Сейчас нельзя назвать ни одной абсолютной истины. Гипотезы, догадки, обреченные на вымирание, предположения, нетерпеливо ждущие других предположений. Если раньше идеи Платона не нуждались в доказательствах и были фундаментальны, то сейчас «благо», «красота», «гармония», «справедливость» обзавелись массой двойников и оппозиций разного цвета, включая совершенно черный. Когда-то «зло», «безобразие», «диссонанс» не имели к этим идеям ни малейшего отношения. Сейчас все столь перепутано, что полностью исчезла возможность элементарного различения.
Густеет небо проблем, и в нем лишь изредка мелькают миражи решений, развеиваемые ветром сомнений.
